Всю эту неделю я провел как на иголках: вдруг закажет нам что-то такое, чего нет в нашем репертуаре. И когда через неделю она сказала, что хочет услышать Шостаковича, я подпрыгнул от радости. Мы только что разучили его новый 9-й квартет. И, как музыканты говорят, он был у нас в пальцах, мы были готовы его сыграть. Но тут появилась следующая проблема — как убедить своих музыкантов, что им надо потратить свой выходной день на поездку в Комарово к Ахматовой. У нее в то время была как бы подпольная слава, многие ее не знали. Я до сих пор помню свои дебаты с моими коллегами. Один из них, альтист, — сейчас он живет в Голландии, — так вот он мне сказал: «А почему я о ней ничего не знаю? Твардовского я знаю, а о ней не слыхал». Виолончелист у нас был поляк, он отправился к своей учительнице русского языка в консерватории и спросил: а действительно ли Ахматова такой великий поэт, как Волков говорит? А учительница, которая по совместительству была секретарем партбюро консерватории, ответила: «Она не великая, конечно, но талантливая. Однако совершила в своей жизни множество ошибок, у нее было множество заблуждений».
Все же мне удалось уговорить ребят. Произнес перед ними страстную речь, сказал, что никогда их не обманывал и сейчас не обманываю. «Поверьте мне, что вы будете когда-нибудь вспоминать об этом как о важнейшем концерте вашей жизни…» Так и получилось. Недавно я встретился со вторым скрипачом моего квартета на его гастролях в Америке. Мы бросились друг другу в объятия. Сколько лет не виделись! И не поздоровавшись даже, первое, что я сказал ему:
— Ну, кто был прав?
И он не переспросив, сразу вскричал:
— Ты, ты был прав!
Ахматова жила в Комарово на крохотной дачке, она называла ее «будкой», сейчас эта «будка» знаменита. Играли в небольшой комнатке. Она принарядилась, кимоно свое знаменитое надела.
Это был самый необыкновенный концерт в моей жизни. Мы вчетвером играли для одного человека. Помню лицо Ахматовой, как она слушала. И день был необычным. В середине мая в Питере прошел снег. А к тому времени, когда мы завершили свою игру, на небе вдруг появилась радуга. Фантастическая картина — голубое небо с радугой, сверкающий на солнце снег, красота потрясающая.
С нами увязался тогда и пятый человек, знакомый фотограф, он сейчас живет в Риме. Пока мы играли, при виде этой величественной дамы он струсил и не осмеливался вынуть фотоаппарат. Но Анна Андреевна была женщиной проницательной и, как бы невзначай, глядя в пространство, сказала: «Такой замечательный день. Вот если бы еще кто-нибудь нас сфотографировал…»
Фотография эта мне дорога. И воспоминания для меня потому еще важны, что когда мы вышли гулять, Ахматова сказала, что помнит такой же день 50 лет назад, в 1916 году. Она сочинила стихотворение, когда выпал снег в мае. И она прочла свое стихотворение «Майский снег».
Прозрачная ложится пелена
На свежий дерн и незаметно тает.
Жестокая, студеная весна
Налившиеся почки убивает.
И ранней смерти так ужасен вид,
Что не могу на Божий мир глядеть я.
Во мне печаль, которой царь Давид
По-царски одарил тысячелетья.
И когда я слушал это стихотворение, то подумал с восхищением, что вот передо мной человек, который так легко перекидывает мосты между временами. И какая же это типично петербургская традиция. И еще подумал: хорошо бы об этом написать. И эта мысль была первым зерном, из которого почти 30 лет спустя родилась моя книга «История культуры Санкт-Петербурга»."
Соломон Волков
Фрагмент интервью "Время вечно, а мы проходим".
Комментарии 5
Это был 1965 год, 16 мая. Я не отмечаю ни Нового года, ни Рождества, ни Дня Парижской коммуны, ни своего дня рождения, а эту дату я отмечаю каждый год. Это тот день, когда мы поехали к ней, сидели, играли и я своими коленями практически упирался в колени Анны Андреевны. Это была такая маленькая, тесная комнатка. Мы сыграли этот квартет, она была аудиторией из одного человека, и это было самое незабываемое мое выступление за всю мою скрипичную деятельность.
«Начальным импульсом для книги “Диалоги с Иосифом Бродским” стали лекции, читанные поэтом в Колумбийском университете (Нью-Йорк) осенью 1978 года. Он комментировал тогда для американских студентов своих любимых поэтов: Цветаеву, Ахматову, Роберта Фроста, У.Х.Одена.
Эти лекции меня ошеломили. Как это случается, страстно захотелось поделиться своими впечатлениями с возможно большей аудиторией. У меня возникла идея книги “разговоров”, которую я и предложил Бродскому. Он сразу же ответил согласием. Так началась многолетняя, потребовавшая времени и сил работа. Результатом её явился объемистый манускрипт. В нем, кроме глав, посвященных вышеназванным поэтам, большое место заняли автобиографические разделы: воспоминания о детстве и юности в Ленинграде, о “процессе Бродского”, ссылке на Север и последующем изгнании на Запад, о жизни в Нью-Йорке, путешествиях и т.д.»
«Всё дело началось осенью 1978 года, когда были объявлены лекции Иосифа в Колумбийском универс
...Ещё«Начальным импульсом для книги “Диалоги с Иосифом Бродским” стали лекции, читанные поэтом в Колумбийском университете (Нью-Йорк) осенью 1978 года. Он комментировал тогда для американских студентов своих любимых поэтов: Цветаеву, Ахматову, Роберта Фроста, У.Х.Одена.
Эти лекции меня ошеломили. Как это случается, страстно захотелось поделиться своими впечатлениями с возможно большей аудиторией. У меня возникла идея книги “разговоров”, которую я и предложил Бродскому. Он сразу же ответил согласием. Так началась многолетняя, потребовавшая времени и сил работа. Результатом её явился объемистый манускрипт. В нем, кроме глав, посвященных вышеназванным поэтам, большое место заняли автобиографические разделы: воспоминания о детстве и юности в Ленинграде, о “процессе Бродского”, ссылке на Север и последующем изгнании на Запад, о жизни в Нью-Йорке, путешествиях и т.д.»
«Всё дело началось осенью 1978 года, когда были объявлены лекции Иосифа в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Я должен сказать, что формально мы с Иосифом познакомились еще в 1972 году. Он пришёл в концерт в Малом зале Филармонии ленинградской, в концерт Андрея Волконского, знаменитого клавесиниста, там меня общий наш приятель-музыкант Иосифу представил. Он же буквально через дней 10 или около того улетал в Америку. Он пришёл, чтобы показаться ленинградской интеллигенции – это ясно, он пришёл именно из-за этого, может быть, отвлечься. Там меня ему представили. Я, конечно, понимал, что эту встречу он совершенно не запомнил, ему было абсолютно не до того. Поэтому мы в Нью-Йорке познакомились заново. Я даже ему никогда не напоминал об этой встрече в концерте Волконского. Я просто пришёл, попросил его разрешения и стал приходить на его лекции для американских студентов в Колумбийском университете, где он им рассказывал об Одене, Фросте, Цветаевой, Ахматовой и Мандельштаме».
СОЛОМОН ВОЛКОВ
"Вместо вступления, «Диалоги с Иосифом Бродским»"