В 1922 г. стихотворения Кирсанова вызвали серьезный интерес у приехавшего в Одессу Владимира Маяковского. В 1924 г. Кирсанов приехал в Москву на I съезд пролетарских писателей. В 1925 г. Кирсанов окончательно переезжает в Москву.
Считал себя литературным наследником Маяковского, самоубийство которого в 1930 г. стало для Кирсанова личным горем.
С началом Великой Отечественной войны добровольцем пошел на фронт. Работал военным корреспондентом «Красной Звезды», фронтовых газетах. ... Участвовал в освобождении Севастополя и Риги, получил две контузии.
Жизнь Семена Кирсанова была полна трагедий и драм (ранняя смерть первой жены, расставание со второй, собственная смертельная болезнь), и это не могло не сказаться на его творчестве. Оказал значительное влияние на поэтов послевоенного поколения.
Как и Маяковский в свое время, охотно помогал молодым поэтам: например, дал рекомендацию в Союз писателей Евгению Евтушенко.
Автор множества стихотворений, поэм, романсов (в том числе на музыку М.Таривердиева). Среди его произведений — две рок-сюиты, оратория, опера и даже вокальная симфония (Симфония №3 Дмитрия Шостаковича, 1929 г.)
Из воспоминаний современников:
«Вообще в картине официальной советской поэзии 60-70-х годов Семен Кирсанов занимал особое место. Во-первых, он все-таки как-никак располагался возле «первого пролетарского поэта» — Маяковского. И на него падал отсвет этой идеологической благонадежности. Во-вторых, поскольку советское общество и писательское, в частности, было ритуализировано и формализовано, Кирсанову была отведена своя ниша, которую он и занял: он был поэт-формалист. Один! Был у нас, условно говоря, поэт-интеллектуал — Арсений Тарковский, поэт-фронтовик — Александр Межиров, поэт-трибун — Евгений Евтушенко, поэт-интеллигент — Давид Самойлов, поэт-лирик — Владимир Соколов, поэт-эстет — Александр Кушнер, поэт-бард — Булат Окуджава, поэт-лагерник — Анатолий Жигулин… А остальных в эти ниши не очень-то и пускали: не нужен был ни Олег Чухонцев — тоже «поэт-интеллигент», его и печатали с большим трудом, ни «поэт-лагерник» Борис Чичибабин, ни Евгений Рейн, не говоря уже об Иосифе Бродском…
А Кирсанов, повторяю, был официально признан как классик. И поэтому ему много чего позволяли. Ему официально позволяли быть непохожим на советского человека. Его выпускали за границу, он говорил по-французски, он дружил с французскими коммунистами — Эльзой Триоле, Луи Арагоном, дружил с Пабло Нерудой.
Его прямым поэтическим учеником и наследником был, конечно, Андрей Вознесенский. Он много чего перенял в своей поэтике от Кирсанова, а после смерти Семена Исааковича советская власть отдала ему и саму эту опустевшую нишу единственного поэта-формалиста…»
На стихи Кирсанова написаны песни, в том числе широко известные:
— «У Черного моря…» (музыка М.Табачникова);
— «Жил-был я» (музыка Д.Тухманова) — послушать в исп. А.Градского, послушать в исп. Г.Лепса;
— «Эти летние дожди…» (музыка М.Минкова) — послушать в исп. А.Пугачевой.
Есть город, который я вижу во сне.
О если б вы знали как дорог
У Чёрного моря явившийся мне
В цветущих акациях город
В цветущих акациях город
У Чёрного моря
Есть море в котором я плыл и тонул
И на берег вытащен к счастью
Есть воздух который я в детстве вдохнул
И вдоволь не мог надышаться
И вдоволь не мог надышаться
У Чёрного моря
Родная земля где мой друг молодой
Лежал обжигаемый боем
Недаром венок ему свит золотой
И назван мой город героем
И назван мой город героем
У Чёрного моря
А жизнь остаётся прекрасной всегда
Хоть старишься ты или молод
Но с каждой весною так тянет меня
В Одессу мой солнечный город
В Одессу мой солнечный город
У Чёрного моря
У Чёрного моря СЕМЁН КИРСАНОВ
Комментарии 20
(Стоит ли об этом?)
Шторм бил в мол.
(Молод был и мил...)
В порт плыл флот.
(С выигрышным билетом
жил-был я.)
Помнится, что жил.
Зной, гром, дождь.
(Мокрые бульвары...)
Ночь. Свет глаз.
(Локон у плеча...)
Шли всю ночь.
(Листья обрывали...)
«Мы», «ты», «я»
нежность и печаль.
Знал соль слез
(Пустоту постели...)
Ночь без сна
(Сердце без тепла) —
гас, как газ,
город опустелый.
(Взгляд без глаз,
окна без стекла).
Где ж тот снег?
(Как скользили лыжи!)
...ЕщёЖил-был я,
(Стоит ли об этом?)
Шторм бил в мол.
(Молод был и мил...)
В порт плыл флот.
(С выигрышным билетом
жил-был я.)
Помнится, что жил.
Зной, гром, дождь.
(Мокрые бульвары...)
Ночь. Свет глаз.
(Локон у плеча...)
Шли всю ночь.
(Листья обрывали...)
«Мы», «ты», «я»
нежность и печаль.
Знал соль слез
(Пустоту постели...)
Ночь без сна
(Сердце без тепла) —
гас, как газ,
город опустелый.
(Взгляд без глаз,
окна без стекла).
Где ж тот снег?
(Как скользили лыжи!)
Где ж тот пляж?
(С золотым песком!)
Где тот лес?
(С шепотом — «поближе».)
Где тот дождь?
(«Вместе, босиком!»)
Встань. Сбрось сон.
(Не смотри, не надо...)
Сон не жизнь.
(Снилось и забыл).
Сон как мох
в древних колоннадах.
(Жил-был я...)
Вспомнилось, что жил. СЕМЁН КИРСАНОВ
эти радуги и тучи -
мне от них как будто лучше,
будто что-то впереди.
Будто будут острова,
необычные поездки,
на цветах - росы подвески,
вечно свежая трава.
Будто будет жизнь, как та,
где давно уже я не был,
на душе, как в синем небе
после ливня - чистота...
Но опомнись - рассуди,
как непрочны, как летучи
эти радуги и тучи,
эти летние дожди. СЕМЁН КИРСАНОВ
в аду.
Дороги -
в берлоги,
топи, ущелья
мзды, отмщенья.
Врыты в трясины
по шеи в терцинах,
губы резинно раздвинув,
одни умирают от жажды,
кровью опившись однажды.
Ужасны порезы, раны, увечья,
в трещинах жижица человечья.
Кричат, окалечась, увечные тени:
уймите, зажмите нам кровотеченье,
мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,
к вам, на земле, мы приходим и снимся.
Выше, спирально тела их, стеная, несутся,
<s ...ЕщёАД Иду
в аду.
Дороги -
в берлоги,
топи, ущелья
мзды, отмщенья.
Врыты в трясины
по шеи в терцинах,
губы резинно раздвинув,
одни умирают от жажды,
кровью опившись однажды.
Ужасны порезы, раны, увечья,
в трещинах жижица человечья.
Кричат, окалечась, увечные тени:
уймите, зажмите нам кровотеченье,
мы тонем, вопим, в ущельях теснимся,
к вам, на земле, мы приходим и снимся.
Выше, спирально тела их, стеная, несутся,
моля передышки, напрасно, нет, не спасутся.
Огненный ветер любовников кружит и вертит,
по двое слипшись, тщетно они просят о смерти.
За ними! Бросаюсь к их болью пронзенному кругу,
надеясь свою среди них дорогую заметить подругу.
Мелькнула. Она ли? Одна ли? Ее ли полузакрытые веки?
И с кем она, мучась, сплелась и, любя, слепилась навеки?
Франческа? Она? Да Римини? Теперь я узнал: обманула!
К другому, тоскуя, она поцелуем болящим прильнула.
Я вспомнил: он был моим другом, надежным слугою,
он шлейф с кружевами, как паж, носил за тобою.
Я вижу: мы двое в постели, а тайно он между.
Убить? Мы в аду. Оставьте у входа надежду!
О, пытки моей беспощадная ежедневность!
Слежу, осужденный на вечную ревность.
Ревную, лететь обреченный вплотную,
вдыхать их духи, внимать поцелую.
Безжалостный к грешнику ветер
за ними волчком меня вертит
и тащит к их темному ложу,
и трет меня об их кожу,
прикосновенья — ожоги!
Нет обратной дороги
в кружащемся рое.
Ревнуй! Эти двое
наказаны тоже.
Больно, боже!
Мука, мука!
Где ход
назад?
Вот
ад.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.
(Не смотри, не надо...)
Сон не жизнь.
(Снилось и забыл).
Сон как мох
в древних колоннадах.
(Жил-был я...)
Вспомнилось, что жил. СЕМЁН КИРСАНОВ