Подступает холод и по спине чей-то гаденький бьёт смешок.
Боже, дай лишь поверить мне, что все кончится хорошо.
Что ушедшие в ночь не горят в аду, не рассыпались в
мерзлоте.
Мы ведь бьемся рыбами в пустоте, потому что видим черту.
Ладно, пусть костер, путь трещит гнилье, запекается на
костях,
Пусть там будет «каждый возьмет свое», наказанье – это пустяк,
Непрозрачна черная гладь воды и за ней не видно не зги.
Только камень, брошенный с высоты, на воде рисует круги.
Тот, кто верит, может быть, видит дно, огоньки, дрожащие там…
Дай им света, Боже, когда темно, дай им света, Боже, не нам,
Дай им права, Господи, не гореть, подставляя копченый бок,
Дай им греть нас, Господи, о
Из моего нового
Птицы, летящие надо мной, птицы, летящие в мир иной,
Время проносится стороной.
Осень встает стеной.
Гаснет в ладони кленовый лист – ветру и пламени помолись,
Может, не умер еще огонь.
Но не разжечь другой.
Ты остываешь, идешь на дно, это в награду тебе дано.
Осень коснулась губами век –
Птицы упали в снег.
Перья увядшие проросли к небу, все черные от земли,
Ветер, рыдая, летит во мглу,
К умершему крылу.
Дождь, переполненный немотой, молча коснется пера водой,
И проступившая синева
Станет на миг жива.
Щербатый мост, заросший бородой.
Под ним река, забрызганная светом,
Стрекозы замирают над водой
И, кажется, хихикают при этом
Над пескарем, несчастным и худым
Который им грозит из-под воды.
На берегу два важных рыбака
И барышня с ромашковым подбоем.
И на троих в измазанных руках -
Побитый мяч, ведерко голубое,
Две удочки, пять мятых земляник,
И книжка "Африканский проводник".
Царит июль, он щедр на облака,
На сонных пчел, на запах медуницы...
И солнце рассыпается в руках
И пылью оседает на ресницы,
И времени, как радости, полно.
И я была там...Кажется. Давно.