Любовь Бактаирова (Гончарова)

Жила-была одна бедная вдова. Еще недавно она не была бедной. И была не вдовой, а мужней женой. Хороший муж у нее был, Василий его звали. Он много работал, столярничал, плотничал, жена и двое детишек ни в чем не знали отказа. Ели досыта, одевались тепло и чисто, у ребятишек всегда были новые ботиночки и чистые рубашечки. Только пришла беда. Загорелся дом у соседа, Василий бросился помогать, выносить вещи. И погиб в пламени, - балки обрушились. Все очень жалели и доброго труженика Василия, и его семью. И сначала помогали, конечно. Только помощь людская не бесконечна. Все трудно жили в те времена. У самих семьи, дети, самим надо выживать. Женщина пошла работать, стирать и убирать. Только ей не повезло; поскользнулась на льду, упала, сломала руку. И вообще слабость, слезы, жить не хочется. Только ради детей и жила из последних сил. Все продано в доме, что было ценного. Но ценного было очень мало: самовар да курица с петушком. Дети плачут, просят кушать. Женщина плачет, дать почти нечего

В полумраке кухни, под приглушенным гулом вытяжки, Ева рассеянно нарезала овощи для салата. Лезвие ножа скользило по сочному перцу и огурцу, но мысли ее были далеко, терзаемые словами Алевтины Петровны, свекрови. Третий день они висели в воздухе, отравляя привычное течение жизни. — Задумалась, солнышко? — голос Марка, нежный и обволакивающий, вырвал ее из омута размышлений. Он приобнял ее сзади, касаясь щекой ее волос. — Пустяки, — пробормотала Ева, пряча тревогу в улыбке. Марк развернул ее к себе, его взгляд, обычно такой светлый и лучистый, сейчас был полон беспокойства. — Ева, ты все еще думаешь о словах мамы? Выбрось их из головы. Ты же знаешь, она порой говорит, не думая. Ева кивнула, но слова Алевтины Петровны, словно заноза, сидели глубоко в сердце. «Не собираешься же ты повесить своего ребенка на шею моему сыну?» — эта фраза звучала как обвинение, превращая Даниэля, ее семилетнего сына, в непосильную ношу, а не в любимого мальчика, которого Марк принял как родного. Еве было три

– Ключи от Сережиной комнаты где лежат? – спросил Виктор, стоя в прихожей с сумкой в руках. Лидия замерла над раковиной, не выпуская из рук мокрую тарелку. Вода стекала на пол, но она не замечала. – Зачем тебе? – выдавила она, не оборачиваясь. – Олеся приедет сегодня. Я же говорил, что она поживет у нас недельку-другую, пока не найдет квартиру. Ей съезжать надо срочно, там с хозяйкой конфликт вышел. Лидия медленно повернулась. Мужу было шестьдесят два, ей пятьдесят девять. Тридцать шесть лет вместе. Квартира трехкомнатная в старом доме на Ленинском проспекте, полученная когда-то от завода, где Виктор работал инженером. Сын Сергей уехал в Санкт-Петербург восемь лет назад, женился там, родилась внучка Машенька. Его комната стояла нетронутой, как музей детства и юности. Книги на полках, модели кораблей, которые он так любил собирать, постеры на стенах. – Ты с ума сошел? – прошептала Лидия. – В комнату Сережи? – Лида, ну сколько можно! Он там не живет восемь лет! Восемь! Приезжает раз в го

Глеб всегда считал себя гроссмейстером в партии под названием «жизнь». Остальные были для него лишь пешками: безликими, заменяемыми, полезными лишь до тех пор, пока они выполняли свою функцию. К своим сорока пяти годам он построил империю на руинах чужих судеб, цинично перешагивая через конкурентов и бывших друзей. Ему не нужна была любовь, ему нужен был тотальный контроль. Именно поэтому он выбрал Полину. Она была идеальным вариантом. Двадцать два года, сирота из провинциального детского дома, работавшая библиотекаршей в богом забытом райцентре. Большие испуганные глаза, тонкие пальцы, дрожащие при виде дорогих столовых приборов, и абсолютная, кристальная наивность. Глебу нужна была жена для статуса — совет директоров требовал «семейных ценностей» перед крупным слиянием, а его мать, властная и желчная Елена Сергеевна, мечтала о невестке, которой можно помыкать. — Ты уверен, что она потянет? — спрашивал его адвокат Аркадий, подписывая брачный контракт, который оставлял Полину ни с чем