Предыдущая публикация
Сегодня день памяти Олега Ивановича Борисова (настоящее имя - Альберт).
В нашем искусстве таких актёров наберётся меньше пальцев на двух руках. А как человек он был, как бы это деликатнее сказать, не очень добрый и человечный. Много лет назад я решил взять у него интервью, поскольку на ту пору искренне полагал лучшим неврастеником Советского Союза. А он в полном соответствии со своим амплуа, взял и отказался со мной даже беседовать. Сказать, что я опешил – ничего не сказать. Потому как в БДТ Товстоногов был не просто главным режиссёром, а царём, Богом и воинским начальником в одной ипостаси. И чтобы кто-то из артистов, вверенного ему подразделения где-то в чём-то его ослушался – да такого не случалось никогда. У меня, обиженного до глубины души (специально ведь из Москвы приехал!), хватило, однако, ума не пожаловаться главрежу. Зато поплакался в жилетку Дине Шварц – завлиту театра и его же легенде:
- Дина Морисовна, почему он так со мной поступил?
- Да вы здесь, как бы и с боку припёка,- Шварц достала из сумочки нераспечатанную пачку сигарет. Как и её великий шеф она курила безбожно.- Только история эта длинная. Но если у вас есть время и желание слушать,- расскажу.
Так я впервые, через воспоминания и размышления Дины Шварц прикоснулся к непростой, нервической биографии большого русского актёра. А, пожалуй, что и великого. И всё, что вы, читатель, в дальнейшем узнаете о восемнадцати годах, проведённых Борисовым в БДТ – это расшифровка и осмысление записей из моего журналистского блокнота, сделанных летом 1982 года в беседе с завлитом. Благо, Дина Борисовна знала об актёрах своего театра, порой, даже больше, чем они сами о себе…
Альберта в роддоме перепутали. Натурально. Выдали матери при выписке девочку. Надежда Андреевна лишь дома обнаружила подмену. В дикой истерике потом ползала перед обслугой, выпрашивая своего сына. И второй раз нарекла его Аликом. Став уже известным стране актёром, Олег Иванович однажды с болью признался: «На всём моём поколении лежит невидимая печать: при родах перепутали».
В школе Олег учился весьма посредственно. Относительно точных наук был туп предельно. Поэтому поступил в Институт востоковедения. Но уже на втором курсе случайно набрёл на книгу Станиславского о его великом методе перевоплощения и сразу, безоговорочно понял: это написано специально для него. Поступил в Школу-студию МХАТа. Как одного из самых способных выпускников Школы, Борисова обещали оставить во МХАТе. Только взяли в итоге сына педагога, который, говорили, был на дружеской ноге с самим Лазарем Кагановичем. А Олега распределили в Киевский русский драматический театр имени Леси Украинки. На той благодатной сцене актёр с блеском сыграл отставного солдата Коня из «Врагов» Горького, слугу Порфирия из «Мёртвых душ» в инсценировке Булгакова, матроса Шарыгина из «Хождения по мукам» Толстого, слуг близнецов Дромио из «Комедии ошибок» Шекспира, Аркадия Счастливцева из «Леса» Островского, Белардо из «Учителя танцев» Лопе де Веги. И ещё - полтора десятка других крупных ролей отечественной и зарубежной драматургии. В Киеве на Борисова ходили точно так же, как на Лемешева в Большом.
Первая его киноработа случилась в фильме Марка Донского «Мать». Лишь через пять лет, в 1961 году, актёр исполнил ту самую главную роль плута Голохвостого. А дальше его "рефлектирующий талант" использовался кинематографом по большей части в ролях сомневающихся интеллигентов и трагических героев. Умел Олег Иванович закладывать в свои персонажи какой-то потаенный бунт, противопоставление собственной личности окружающему миру, которому сам по жизни чаще всего тоже не хотел подчиняться. Такой дерзкий подход существенно укрупнял характеры там, где советская драматургия, пугающаяся как чёрт ладана серьёзного конфликта, предлагала усредненный или шаблонный варианты. Борисов всегда был готов к борьбе, как на съёмочной площадке, так и на театральных подмостках. Практически любой из его даже бытовых персонажей выплёскивал сумасшедшее внутреннее напряжение и огромный запас энергетики. С такой невероятной самоотдачей умел работать разве что только Иннокентий Смоктуновский.
Товстоногову о талантливом Борисове говорили многие. Да и сам Георгий Александрович неровно дышал к артистам украинской театральной школы. Увидел Борисова в роли своего тёзки Савина из спектакля В.Розова «В поисках радости». Смотрел, похрюкивая по своему обыкновению от удовольствия, и после окончания спектакля сказал Д.Шварц: «Будем брать всенепременно. Это, конечно, ещё не Кеша Смоктуновский, но мы его отшлифуем как следует, и он ни в чём не уступит «нашему гению».
Слов на ветер Товстоногов никогда не бросал. Как сказал, так и сделал. Несколько лет он возился с актёром Борисовым, как с писаной торбой. У великого главрежа наблюдалась примечательная слабость: зацеловывать «объект» до потери сознания. А потом к нему охлаждаться. (В примере с Татьяной Дорониной у него вообще дело дошло чуть ли не к женитьбе!) Другими словами, пока Товстоногов был «влюблён в новичка», он нещадно выжимал гигантским прессом своих профессиональных возможностей всё, чем весьма щедро природа наградила артиста. У Борисова, в самом деле, человеческого и артистического обаяния было хоть отбавляй. А вот чисто советское обаяние просматривалось слабо. И он этого, скорее всего, не понимал. Иначе бы не обиделся, когда Георгий Александрович не назначил его следователем Шамановым из вампиловской пьесы «Прошлым летом в Чулимске».
«Каких-то вещей,- сожалела Дина Морисовна,- Олежка действительно не постигал или не хотел в них вникать, что разнится незначительно. Как-то приходит ко мне и говорит: «Гога (театральное прозвище главного режиссёра – М.З.) вчера меня предупредил: нельзя вам всем назло играть так хорошо». Что, по-вашему, он имел в виду?» Ну, как мне было ему растолковать: имелось в виду ровно то, что сказано. Ведь в Борисове со временем действительно стали проявляться изощрённый язвительный ум, желчный сарказм и, допускаю, что неосознанное, такое понятное актерское желание - быть пупом вселенной.
Так между Товстоноговым и Борисовым пробежал маленький, пушистый, чёрный котёнок. Который, увы, со временем вырос в большую кошку. И хотя Георгий Александрович периодически «выдёргивал» Олега Ивановича на серьёзные роли (чего стоит хотя бы Григорий Мелехов из «Тихого Дона» М.Шолохова), и даже «пробил» ему «народного СССР», всё равно прежнего взаимопонимания между ними уже не наблюдалось. А потом случилось событие и вовсе из ряда вон выходящее.
По сути своей артистической натуры – нервической, в некотором смысле даже холерической, Борисов был, как нельзя лучше предрасположен к Достоевскому. Это даже в особых доказательствах не нуждается. Лев Додин, с милостивого разрешения главрежа решил поставить в БДТ «Кроткую» с Ростовщиком Борисовым. Были долгие репетиции и, наконец, наступило время прогона. Товстоногов, который никогда особо не благоволил к драматургии Достоевского (единственный раз в своей жизни поставил «Идиота», сделав затем по нему вторую редакцию) с кислой миной на лице посмотрел действие и после длинной паузы изрёк: «Ну, что, Олег Иванович, спускайтесь, поговорим» - «Да нет,- дерзко сказал Борисов,- это уж вы к нам поднимитесь. У нас здесь лучше».
«Он, мудрый змий, конечно, поднялся,- заметила Шварц.- Только мы все поняли насколько же опустился Олежка. Теперь только вопрос времени, когда он нас покинет. Ибо никто и никогда не позволял себе такого тона в разговоре с Георгием Александровичем. Наверное, всё-таки прав был народный артист Мажуга (милиционер Саньков в телефильме «Рождённая революцией» - М.З.), который говорил: «Актёр Борисов хороший, но вот характер у него — го…но».
Завлит оказалась права. Так мне, во всяком случае, представлялось по тем временам. А Борисов оказался во МХАТе. В отличие от диктатора Товстоногова, Олег Ефремов был сугубо актёрским, то есть, демократическим режиссёром. Однако и с ним общего языка Олег Иванович, увы, не нашёл.
…Вокруг Борисова в артистическом мире спорадически возникали скандальные и, прямо скажем, небезосновательные слухи. Чего стоит хотя бы случай с его отказом от роли Фёдора Михайловича Достоевского в картине А.Зархи «26 дней из жизни Достоевского». Писатель этот был для Олега Ивановича самым любимым и наиболее соответствующим его артистической сущности. После отличной игры в «Кроткой», «Идиоте», «Подростке» воплотить на экране личность самого гения, русского «душеведа» – да об этом можно было только мечтать. Однако Борисов, возмущённый, как ему показалось, плохо организованным съёмочным процессом и примитивной трактовкой режиссера Зархи, не стал ни под кого подстраиваться и покинул площадку. После того, как почти половина фильма была уже снята. Демарша неслыханный! Руководство советского кинематографа натурально взбесилось. Борисова на два года отлучают от кино. Наверное, у него были какие-то серьёзные основания для столь дерзкого поступка – кто теперь узнает. Зато нам точно известно, что Олегу Ивановичу запретили сниматься у Никиты Михалкова в «Родне».
В другое время вся театральная Москва взахлёб обсуждала конфликт Борисова и Ефремова. Первый настоял на том, чтобы во МХАТе была поставлена (та самая питерская!) «Кроткая» в новой интерпретации. Главный режиссёр нехотя согласился. Он тоже недолюбливал повышенный психологизм Достоевского. На прогон прибыл сильно подвыпившим и… уснул. Когда его разбудили, заявил: «Понимаете, процесса живого я не увидел» - «Какого, какого процесса вы не увидели?- возмущённо поинтересовался Борисов.- Бред полный!» И покинул сцену.
Один из самых удачных его фильмов того «тревожного, смутного и непонятного времени», безусловно, «По главной улице с оркестром» Петра Тодоровского. Здесь Борисов сыграл как будто самого себя: одинокого, никем не понятого героя, живущего странно, дерзко с вечно скептической усмешкой на устах. Многими подмечено: на съемках этого фильма встретились два «брадобрея»: Борисов - Голохвостый и Меньшиков - «сибирский цирюльник».
По жизни Борисов был человеком замкнутым, тем самым интровертом, чей взгляд обращён исключительно вовнутрь себя. Судя по его замечательной книге «Отзвучья земного», так оно и было. С братом Львом (Антибиотик в многосерийном «Бандитском Петербурге» - М.З.) общался от случая к случаю. Десять лет болел лейкемией и выходил на сцену. Друзей имел не много. Среди них – Валерий Лобановский, Олег Базилевич и писатель Некрасов. Терпеть не мог заниматься бытом. В магазины ходил как на пытку. Слыл однолюбом. Жена Алла Романовна в девичестве - Латынская, много лет проработала главным редактором творческого объединения "Телефильм" киностудии "Ленфильм". Вспоминает: «Вместе мы прожили 40 лет - легко, счастливо. Мы оба праздновали свои дни рождения в ноябре. Как-то на одной из телепередач Олег Иванович оказался рядом с Тамарой Глобой, и она очень удивилась, что мы, два Скорпиона, так дружно сошлись, ведь сочетание наше - очень редкое. Так что мы опровергли то, что наговаривают на Скорпионов! Он ухаживал за мной долго, 3 года. И день нашей свадьбы - 3 февраля стал для нас главным праздником. Мы всегда отмечали его только дома, как и вообще все торжества. Мои "фирменные" праздничные блюда всегда менялись, хотя муж был скромен и неприхотлив в еде: ему нравилось все, что я готовила. И когда дома бывали застолья, он больше общался с друзьями, чем закусывал. Он вообще не придавал большого значения материальному: одежде, вещам. Для него надеть костюм с галстуком было проблемой: «Я же не Актёр Актёрыч», - ворчал. Любил свитера, джинсы, куртки. А смокингом обзавелся, только когда стал читать в концертах. В 1956 году у нас родился сын Юрий. Получив разностороннее гуманитарное образование, занялся кинематографом. Снял про отца телефильм «Бенефис несыгранных ролей» и кинокартину «Мне скучно, бес». Дневник муж писал лет тридцать, доверяя бумаге самое сокровенное. Последние записи в нём сделал за две недели до смерти. И предупредил Юру: «Когда меня не станет, не спеши это публиковать». А потом и Юра меня покинул…». (Юрий Борисов умер в 2007 году от инфаркта – М.З.).
Любил Борисов книги и животных. Собака Кеша, взятая с живодёрни, пережила хозяина. Говорил, что рыбалка – святое время, Богом в жизнь не засчитывающееся. Меж тем, Олега Ивановича всю жизнь преследовало стойкое представление окружающих о его тяжёлом характере. Почему? Как правило, выдающиеся творцы, а Борисов был им, безусловно, презирающие халтуру и поверхностность, в столкновении с ними кажутся нам, как правило, резкими, конфликтными. Мы склонны судить знаменитостей по большому, гамбургскому счёту, предъявляя им требования, какие вряд ли бы выдержали сами. А ведь дерзости в характере Борисова (и это я теперь уж доподлинно знаю) были всего лишь стойким проявлением его искренности и неравнодушия к тому делу, которое исполнил на этой грешной земле. Исполнил блестяще.
Мой товарищ Александр Перов написал на смерть Борисова:
Олег Иваныч, Господи, куда Вы?
Ещё так рано говорить "адье",
Но понапрасну мы у переправы
Кричали вслед Хароновой ладье.
А воды Стикса мертвенно спокойны,
Ваш темперамент их не пробудил,
И так всегда - их никакие войны
Не возбуждают, кто б ни победил.
Олег Борисов переехал в вечность,
И там теперь он за другим рулём,
Так юный Генрих потерял беспечность,
Став без Фальстафа строгим королём.
Как старый Джон не верим мы в такое,
И не дано нам по-просту узнать
Ну как он там - в огне или в покое
И удалось ли эту маску снять.
Актёр не может быть не многоликим,
Раздав ролям по капельке души,
Её для нас не слышимые крики
Из-за кулис расходятся в тиши.
И он сгорел, спалив себя в актерстве,
Прожив не раз и умерев не раз
Перед своим искусством не в притворстве,
Перед собою без красивых фраз.
Михаил Захарчук.
Следующая публикация
Нет комментариев