Мачеха-26...

— Вот и поговорили, вот и поговорили! — повторял Иван, прикрывая ладонью заплывавший глаз.

Андрей ударил без предупреждения. Его единственная рука сразу сжалась в кулак, когда Ваня начал говорить. Потом он ударил и ждал несколько секунд, кинется ли Иван на него в ответ.
Иван не кинулся. Что за драка с инвалидом? Да и, возможно, в глубине души Ваня чувствовал за собой вину. Знал уже, что Тоня не вернётся со смены. Ещё с вечера догадался, где она может быть, и удерживал Лизу от похода в милицию. А утром, когда ему принесли повестку, пришла уверенность. Тоню задержали!

Разговор с Андреем был короткий. Иван не стал скрывать про повестку, не стал скрывать про свой разговор с особистом.

— Что же ты такого наговорил на собственную жену? — впервые сжался кулак Андрея.

— Да ничего я не говорил, — злился Иван. — Что я могу знать? Меня в Ключевке не было в это время.

Андрей разжал кулак, схватился за голову. А Иван продолжал себя оправдывать:

— Про отношения Тони с отцом я ничего не знаю. Так и сказал этому типу, я, мол, не в курсах. Обычные отношения, я не вникал. Он еще спросил, могла ли Антонина быть с отцом в сговоре. А я откуда знаю, меня-то зачем про это спрашивать?

И вот тут кулак Андрея сжался вновь.

— Не в курсах, говоришь? Не знаешь ничего? Ты что, дурачка валяешь? Не понимаешь, что ли, что ты выказал сомнение. Должен был сказать, что никогда и ни при каких обстоятельствах Антонина не стала бы работать на немцев. А ты — «не знаю, не в курсе». Тем самым ты будто подтвердил, что Тоня, в принципе, могла.

— Может, и могла. Откуда я знаю? — хорохорился Иван.

И вот тут Андрей его ударил. Ударил, «набычился», глядя чуть ли не с ненавистью. Подождал несколько секунд и ушел. Молча ушел.

А в комнату вбежали Лиза со Степкой. Степка ничего не понимал. Он моргал светлыми глазенками и спрашивал:

— Папка, папка, а зачем дядя Андрей тебя ударил?

— Бывает такое у мужиков, не сошлись во мнении, — зажимая ладонью глаз криво усмехнулся Иван.

Вторым, чётко видящим глазом узрел, как смотрит на него Лиза. Она почти взрослая, её не обманешь. Смотрит хмуро, с подозрением.

— Папа, вы из-за мамы поссорились. Ты знаешь, где она?

Иван сначала не отвечал. Убрал руку от лица и подошёл к мутноватому зеркалу, в деревянной раме, висевшему возле двери. Возле этого зеркала обычно расчесывались Антонина с Лизой. Зеркало показало не очень приятную картину. Глаз почти закрылся. Пока ярко-красный, но уже начал отдавать фиолетовым оттенком. Как в таком виде идти по повестке к какому-то там майору Чеботареву?

Иван долго возле зеркала стоял, не хотел оборачиваться. Спиной чувствовал осуждающий взгляд дочери. И Степка притих, тоже почувствовал напряжение. Он только переводил взгляд с Лизы на батю.

— Папа, ты знаешь или нет, что случилось с мамой?

В голосе из Лизы зазвенели металлические нотки.

«А девчонка-то с характером» — удивился Иван. «Странно, Настёна вроде спокойная была».

— Задержали вашу мамку, — с тяжелым вздохом, обернулся мужчина к детям. — Задержали! Ясно вам? Подозревают, что она немцам помогала. Меня, вон, тоже вызывают. А я-то что знаю?

— Как это, немцам помогала? Каким немцам, когда? —Стёпка сморщился, будто готовить зареветь.

Большой вроде мальчик, чтобы плакать. Зато Лиза пришла в бешенство.

— Почему ты не знаешь? Чего ты не знаешь? Мы ведь тебе все рассказали. Она меня спасала, немца убила. Жизнью своей рисковала, на Матвея Григорьевича пистолет наставила, в подполе закрыла. Ты же все знаешь, мы тебе рассказывали. А ты, ты!!! — голос Лизы сорвался на крик, и Иван побагровел.

— А ну-ка, смолкла! С отцом разговариваешь! Разбаловала вас Антонина. Ладно, Стёпка, он ещё маленький, но ты-то, Лиза! Ты не можешь не понимать, что она тебе не мама, она мачеха. Та самая мачеха, что лупила тебя прутом, что вечно обзывала и шпыняла. Какой там фашист мог на тебя позариться? Ты же дитём ещё была. Возможно.... Я не говорю, что это так, но возможно всё это было разыграно. Разыграно перед вами, а немец остался жив.

— Что разыграно? Что? Как мы умирали от голода и холода, пробираясь по лесу? Как мама тонула в болоте? Мама, а не мачеха! Смерть бабушки Матрёны в Сосновке тоже разыграли? Ты... ты... ты подлец!

Иван взбесился. Как смеет эта пигалица его обзывать? Он — человек прошедший всю войну, получивший тяжёлое ранение, под пулями и фашистскими снарядами защищавший их жизни! Он её отец, в конце то концов! Она должна уважать и не сметь такого себе позволять!
Иван шагнул к дочери и отвесил ей смачную пощечину. Лиза не дрогнула и не схватилась за щёку, на которой красным следом отпечаталась ладонь отца. Она глянула на него огромными красивыми глазами, полными... ненависти?... презрения?

Иван не успел разобрать выражение глаз дочери, она выскочила, оставив дверь комнаты распахнутой. У Степки набухли в веки, он начал всхлипывать. Мальчик понимал, что в их семью пришла беда, большая беда. Возможно, хуже всех невзгод, что испытывали в военные годы. Тогда мама всегда была рядом, а сейчас её нет. В комнате этот человек — батя, которого так ждали, и который неожиданно оказался почти что чужим. Дядька Андрей, и тот ближе.

— Чего ноешь? Ты же мужик, а мужики не плачут. Если твоя мать ни в чём не виновата, её отпустят. А уж коль не отпустят, значит, не так она и невинна. Тебе в школу не пора? Ты почему еще здесь?

Степка, давно опоздавший на уроки, начал собирать тетради. Он знал, что в школу уже не пойдет. Будет бродить возле общежития, в надежде на то, что мама вернется.

Иван дождался, пока сын выйдет из комнаты. Подошел к столу, взял повестку. К майору Чеботареву нужно явиться через два часа. Вроде рано еще, а с другой стороны, Иван не знает города. Может добираться по адресу дольше двух часов придется?
Мужчина свернул повестку, положил ее нагрудный карман гимнастерки. Перед выходом еще раз взглянул в зеркало. Заплывший глаз, лысая голова с безобразным шрамом. Ему сейчас только на ярмарке детишек пугать, с цирком уродов.
Ваня хотел улыбнуться своим мыслям, пытался подбодрить себя. Не получалось. На душе темнота и чувство... гадкое чувство, что он поступает, как подлец. В ушах всё ещё звенело это слово, что выкрикнула дочь.

На этаже общежития тишина. Дома были многие, те, кто работает в ночную смену. Они сидели тихо по комнатам, понимая, что в семью Антонины пришло несчастье. Слышимость в общежитии была отличная, а у Лизы голос звонкий, и она кричала.

Иван втянул голову в плечи, пытаясь быстрее выйти на улицу. И в это самое время из своей комнаты вышел однорукий солдат в военной гимнастёрке. Пустой рукав подвязан, а на груди орден Славы и несколько медалей.
У Ивана наград нет, он сглотнул и отвёл глаза.

Мужчины не разговаривали. Они пошли по коридору, как незнакомые, в паре шагов друг от друга. Вышли на улицу и разошлись в разные стороны.

Иван был прав, решив выйти заранее. Добираться пришлось долго. Часть пути на трамвае, а потом еще поплутал по центру города. Здание вроде в центре, но то же время в одном из проулков. Не бросавшееся в глаза, двухэтажное и очень мрачное. На некоторых окнах решётки, на воротах солдат, тщательно изучивший повестку, что протянул Иван, и объяснивший, куда идти.

Майор Чеботарёв оказался вызывающе хорош собой, эдакий образчик советского военного. Он приподнял уголки губ, увидев Ивана.

— Товарищ Свиридов? Что это с вами приключилось? Нападение?

— Упал! — неохотно буркнул Иван, и застыл возле двери, переминаясь с ноги на ногу, пока майор не указал ему на стул.

— Я вас надолго не задержу. Простая формальность. Показания вы уже дали, осталось только подписать.

Майор пододвинул Ивану бумажку, аккуратно положил ручку и кивнул.

— Подписывайте.

— Что это?

Иван быстро пробежал глазами написанное на листе красивым ровным почерком.

— Я не буду это подписывать, я такого не говорил, — сказал внезапно охрипшим голосом. — Я не могу утверждать, что Антонина была в сговоре со своим отцом, что она передавала фашистам сведения о работе завода. Я не говорил этого. Я всего лишь сказал, что ничего не знаю.

— Как вы можете не знать, что из себя представляет ваша собственная жена? — Чеботарев посмотрел строго, его ровные брови сдвинулись к переносице. — Просто подпишите показания.

— Да не буду я это подписывать! Это неправда.

Иван судорожно отодвинула себя бумагу. Так поторопился, что слегка помял.

— Ни за что не подпишу! Это уже перебор, я такого не говорил.

— Не подпишите, значит?

Чеботарев поднялся, подошел к окну, заложил руки за спину. Так и говорил с Иваном, стоя к нему спиной.

— Вы же понимаете, гражданин Свиридов, что по роду своей деятельности я обязан был навести о вас справки. Вы целый месяц выходили из окружения. За это время могло случиться что угодно. Вы могли побывать в плену, вас могли завербовать немцы. Может быть, поэтому вы не хотите подписывать показания против фашистской пособницы? Может быть, сочувствуете ей?

— Да вы что такое говорите? — здоровый глаз Ивана округлился, второй стрельнул болью. Даже шрам на голове запульсировал. — Меня уже допрашивали. Допрашивали в госпитале. Я на все вопросы ответил.

— В госпитале? — даже не видя лица Чеботарёва, Иван слышал в голосе усмешку. — Кто вас тогда допрашивал? Политрук? Наспех? Признайтесь, гражданин Свиридов, после Победы вы тоже повели себя несколько странно. Вместо того, чтобы вернуться к жене и детям, вы какое-то время проживали в городе Кинель, даже пытались там трудоустроиться. Что можете сказать об этом?

— Это личччное, — Иван начал заикаться. Ему казалось, что он запутывается в липкой паутине, что плетёт стоявший у окна человек. Сейчас майор опутает его целиком и утянет в камеру, по соседству с Антониной. Человек, вернувшийся с войны и получивший тяжёлое ранение будет отвечать за то, чего не совершал. И никогда больше он не увидит ни Анечки, ни Серёжи. И все это из-за Тоньки, все из-за нее!

— Вот, смотрите, товарищ Свиридов, — Чеботарев повернулся от окна, его голос снова поменялся, став приторным, почти ласковым, — я-то вам верю. Многие побывали в окружении и остались честными советскими солдатами. Опять же, личная жизнь, отношения, всякое бывает. Я вам верю, но сейчас вы сильно подставляетесь под удар, отказываясь подписывать бумагу против супруги. Ее вина почти доказана, и ваше сочувствие фашистской пособнице может сыграть вам плохую службу. Вам всего-то нужно подписать показания и оформить развод. На фоне обвинений выдвинутых вашей супруге вас разведут очень быстро. Прошу, не заставляйте меня повторно разбираться в том, как вы выходили из окружения.

Через минуту Иван выскочил из кабинета майора. Его рука тряслась. Та самая рука, которой он только что подписал показания против Антонины. Ещё утром, когда Андрей его ударил, Иван был уверен в своей правоте. Считал, что поступает, как настоящий советский человек. Говорит правду и только правду! Он не знал ничего о том, как жила Тоня, это и заявлял. Было лёгкое чувство вины, но, по крайней мере, он не лукавил.
А теперь? Теперь он подлец!
Так Иван себя и чувствовал — настоящим подлецом, как назвала его дочь.

Ему хотелось побыстрее выйти из здания, словно выйдя, он сбросит с себя груз вины. Выскочил на улицу, вздохнул полной грудью. Понял, что почти не дышал, пока быстрым шагом шел по коридорам.

«Мои показания ничего не изменят. Тоню уже и так не отпустили бы», — думал мужчина, прекрасно понимая, что успокаивает себя, оправдывает.
А оправдания нет! Единственное, в чем прав Чеботарев, нужно развестись! Надо было сразу это сделать, как только вернулся. Покаяться перед Антониной и развестись.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ...

НАЧАЛО ТУТ...