Виктор Шкавро

На конец 1941 года Красная армия под Москвой уступала немецкой и по вооружению, и по подготовке, а по численности не имела заметного преимущества. Вопреки распространенным мифам, холод тоже не был для немцев непобедимым врагом: до 5 декабря они вполне наступали. Более того: уже в январе-феврале 1942 года морозы стали намного сильнее декабрьских. Но немцы не продолжили бегство, а вполне успешно остановили советское наступление. Почему же, несмотря на все это, советский удар в декабре 1941 года был куда успешнее, чем ожидали и Жуков, и Сталин? И отчего конечные последствия этого успеха оказались такими тяжелыми для СССР — предопределив его неудачи весны-лета 1942 года? С 30 сентября по 5 декабря 1941 года немецкие войска пытались наступать на Москву. Противостоявшие им здесь советские командиры фронтов — Конев, Еременко и Буденный «не увидели» ударные группировки противника. Поэтому многочисленные советские силы — 1,25 миллиона человек, тысяча танков, 1370 самолетов — получили удары неме

Представим, что Сталин не стал делать то, в чём сейчас обвиняют Россию. Сейчас в литературе весьма популярен жанр альтернативной фантастики. Вот и мы давайте представим, что Сталин не стал делать то, в чём сейчас обвиняют Россию. Итак, в 1939 году СССР не начал освободительный поход в Польшу. Не стал решать финский и прибалтийский вопросы. Не воспользовался моментом и после разгрома Франции, не вернул оккупированные Румынией в 1918 году территории. Вы думаете, это оставило бы Финляндию и Румынию в сфере влияния разгромленных союзников? Или бы Прибалтийские государства не присоединили бы свои войска к вермахту? Фронт на 22.06.1941 проходил бы у Ленинграда, Пскова (напомню, тогда даже Изборск был под Эстонией), Минска, совсем недалеко на восток от Киева, буквально возле Одессы. Нет, конечно, не было массовой сдачи в плен уроженцев занятых в 1939-1940 г. территорий. А именно они составляли большинство в войсках западных округов. Не было мятежа литовского корпуса открывшего прорыв немцам

Ноябрь 1941 года. Подмосковье. По заснеженному лесу на лыжах скользит диверсионная группа. За плечами у каждого — 15 килограммов взрывчатки. Их задача — минировать дороги, взрывать мосты, нападать на немецкие штабы в глубоком тылу. Среди этих крепких, тренированных бойцов, отобранных из лучших спортсменов, выделяется один — 19-летний студент-второкурсник литературного факультета. Это Семён Гудзенко. Он — первый поэт советского спецназа. И в эту минуту юноша еще не знает, что его стихи, рожденные в этом ледяном аду, станут клятвой целого поколения, а одно из них окажется страшным пророчеством. Семён Гудзенко был рожден для другого. Мальчик из киевской интеллигентной семьи, названный итальянским именем Сарио, с детства знал наизусть сотни стихов — от Киплинга до Пушкина. В 1939 году он поступил в легендарный МИФЛИ — Московский институт философии, литературы и истории. Его оружием должны были стать слово и рифма. Но война перечеркнула все. Когда немецкие танки рвались к Москве, Гудзенко,