Предыдущая публикация
Колодка для глажки своими руками
Рукоделие: колодка для глажки своими руками, хочу научится шить или вязать. Миллионы ответов на вопросы в ОК. В Одноклассниках вы найдете полезные советы и идеи, которые помогут вам раскрыть свой потенциал в мире рукоделия, независимо от ваших интересов и уровня мастерства, здесь же ответ - колодка для глажки своими руками.
Публикации9
Как правильно гладить манжеты и рукава классической мужской рубашки Классическая рубашка непременно найдется в гардеробе каждого мужчины.
Поскольку ее надевают на торжественные мероприятия или деловые встречи, эта деталь одежды обязательно должна быть идеально ровной и отутюженной. Погладить рубашку не так сложно, как кажется, единственная загвоздка – это рукава. С ними чаще всего возникают трудности, ведь многие начинают не с того участка или не знают, как правильно действовать. Чтобы справиться с глажкой быстро и без лишних нервов, достаточно действовать по определенному алгоритму.Как правильно гладить манжеты Именно с манжет и нужно начинать глажку рубашки.
Если оставить этот процесс «на потом», то во время их утюжки, остальной рукав сильно помнется, от чего придется начинать сначала. Манжеты гладить крайне просто – сначала они проглаживаются с изнаночной стороны, а затем с лицевой. Если на рубашке присутствует двойная манжета (такой тип манжет предназначен для запонок), то алгоритм действий таков: Расправьте манжету и проутюжьте ее с обеих сторон, разглаживая линию перегиба. Перегните манжету пополам (по линии сгиба), соедините между собой петельки и отутюжьте сгиб. Петельки должны находиться четко друг над другом, в противном случае манжета сложена не верно.Как утюжить рукава с доской-колодкой и без После того, как манжета проглажена, можно переходить к утюжке самого рукава.
Прежде всего, хотелось бы отметить, что, согласно правилам этикета, на рукавах мужской рубашки не должно быть стрелок. Лишь в том случае, когда пиджак снимать не планируется, допустимо надеть рубашку со складками на рукавах. Алгоритм глажки рукава: Сначала необходимо сложить рукав так, чтобы внутренний шов размещался посередине ткани и был вверху рукава. В таком виде рукав нужно проутюжить с обеих сторон, стараясь не заглаживать стрелки на сгибах. Далее, его следует сложить уже по шву и снова прогладить ткань с двух сторон, опять-таки не задевая линию перегиба. Движения утюгом выполняют от плеча к манжете, спокойно и аккуратно. Если рубашка плохо поддается глажке, то перед утюжкой ткань немного увлажняют с помощью пульверизатора или просто утюжат изделие с отпариванием. Для получения идеального результата, лучше прогладить рубашку, как с изнаночной стороны, так и с лицевой. Тем хозяйкам, которые имеют в своем арсенале специальную доску-колодку для глажки рукавов, гораздо проще. С ней процесс облегчается в разы. Достаточно натянуть рукав на колодку и прогладить его, постоянно переворачивая ткань вокруг колодки.Из воспоминаний Э.
А. Рязанова «…В десятом номере «Октября» за 1983 год состоялся мой поэтический дебют, состоялось, как я тогда думал, рождение поэта. И я начал ждать откликов. Признаться, я был избалован вниманием зрителей. После каждой киноленты, после каждой телевизионной передачи приходили и приходят сотни писем с отзывами, рецензиями, претензиями и похвалами. Чего только люди не пишут! Но в данном случае царило полное молчание. Я понимал, что стихи могут не понравиться. Но тогда возникли бы негативные оценки. Не было никаких! Я не сказал ни одному человеку, включая друзей и знакомых, что теперь вроде бы являюсь профессиональным стихотворцем, меня ведь напечатали! Но надеялся, что кто-нибудь из приятелей или коллег узнает об этом самостоятельно и, в крайнем случае, хотя бы удивится. Все-таки не каждый день кинорежиссеры публикуют собственные стихи! Не тут-то было! Конечно, неважное качество стихов могло способствовать стене безмолвия, но главный вывод, который я сделал: интеллигенция толстых журналов не читает. Я говорю не о нынешнем времени, когда никто не читает ничего, а о 1983 годе. Я, честно говоря, не расстроился, ибо ставки на эту публикацию не делал никакой, ведь жил я не с этого. Ну, потешил тщеславие и довольно. Тем более я снимал в то время «Жестокий романс», был занят, уставал смертельно. И вскоре вообще позабыл об этом случае. Но стихи порой пописывал. Тогда, когда они сами, без спросу, посещали меня… Постепенно мои рифмованные грехи стали попадаться на глаза читателям довольно часто – публикаций в разных журналах было изрядно. И когда меня в те годы на так называемых творческих вечерах спрашивали, почему это я вдруг ударился в поэзию, я выстроил достаточно стройную теорию. «Заниматься не своим делом, – объяснял я, – добрая традиция нашей интеллигенции. Недаром Евгений Евтушенко увлекся кинорежиссурой, а Роберт Рождественский стал вести телепередачу «Документальный экран». Что же касается Андрея Вознесенского, то он соорудил архитектурную часть памятника (автором был скульптор Зураб Церетели), посвященного 200-летию присоединения Грузии к России. Всем этим крупным поэтам, естественно, стало не до стихов. Они оказались заняты другими, более важными делами. И в нашей поэзии образовался некий вакуум. Кто-то должен был его заполнить. Этим «кем-то» оказался именно я. Если вдуматься, я попросту спасал отечественное стихосложение…» …А осенью 1986 года я попал в Боткинскую больницу. Заболел. И не только в прямом смысле, но и в переносном. А именно, как бешеный, сочинял стихи. Каждый день. Иной раз и по два стихотворения на дню. Болезнь резко меняет психологию человека. Между здоровыми и больными как бы проходит некая незримая грань. Тем не менее граница эта очень строгая, жесткая. Здоровые этой черты, как правило, не замечают. Но больные ощущают свою ущербность и некое отторжение от остального мира. И я целиком и полностью погрузился в мир болеющих. Это не значит, что все стихотворения, написанные в больнице, были печальными. Случались и шуточные, и озорные. Но самым удивительным для меня было то, что стихотворная энергия не скудела. Я не расставался с блокнотом и авторучкой, чтобы немедленно зафиксировать на бумаге буквально наседающие, обгоняющие друг друга строчки. Когда я перешел из Боткинской больницы в другую, откуда стал каждый день ездить на съемки «Забытой мелодии для флейты», поэтическая лихорадка кончилась. Я собрал все стихи, написанные за сентябрь 1986 года, и назвал их весьма скромно: «Боткинская осень». Стихотворения, помеченные сентябрем 1986 года, были написаны во время болезни».Прощание В старинном парке корпуса больницы, кирпичные, простые корпуса… Как жаль, не научился я молиться, и горько, что не верю в чудеса.
А за окном моей палаты осень, листве погибшей скоро быть в снегу. Я весь в разброде, не сосредоточен, принять несправедливость не могу. Что мне теперь до участи народа, куда пойдет и чем закончит век? Как умирает праведно природа, как худо умирает человек. Мне здесь дано уйти и раствориться… Прощайте, запахи и голоса, цвета и звуки, дорогие лица, кирпичные простые корпуса. (Сентябрь 1986)00:59
*** Больница И я, бывало, приезжал с визитом в обитель скорби, боли и беды и привозил обильные корзины цветов и книжек, фруктов и еды.
Как будто мне хотелось откупиться за то, что я и крепок, и здоров. Там у больных приниженные лица, начальственны фигуры докторов. В застиранных халатах и пижамах смиренный и безропотный народ, в палатах по восьми они лежали, как экспонаты горя и невзгод. Повсюду стоны, храп, объедки, пакость, тяжелый смрад давно немытых тел. Бодры родные – только б не заплакать… Вот тихо дух соседа отлетел… А из уборных било в нос зловонье, больные в коридорах, скуден стол. Торопится надменное здоровье, как бы исполнив милосердья долг… Со вздохом облегченья убегая, я вновь включался в свой круговорот, убогих и недужных забывая. Но вдруг случился резкий поворот. Я заболел. Теперь живу в больнице. И мысль, что не умру, похоронил. Легко среди увечных растворился, себя к их касте присоединил. Теперь люблю хромых, глухих, незрячих, инфекционных, раковых – любых! Люблю я всех – ходячих и лежачих, отчаянную армию больных. Терпением и кротостью лучатся из глубины печальные глаза. Так помогите! Люди! Сестры! Братцы! Никто не слышит эти голоса… (Сентябрь 1986)*** Вышел я из стен больницы, мне сказали доктора: надо вам угомониться, отдыхать пришла пора.
Не годится образ жизни тот, что прежде вы вели. В вашем зрелом организме хвори разные взошли. Мы продолжим процедуры, капли, порошки, микстуры, цикл вливаний и уколов, назначаем курс иголок, — последим амбулаторно, чтобы вам не слечь повторно. Мы рекомендуем также, хоть морально тяжело, чтоб не поднимали тяжесть больше, чем в одно кило. Не летайте самолетом, плыть нельзя на корабле, отгоняйте все заботы, крест поставьте на руле… Вам не надо ездить в горы, ни на север, ни на юг, лучше не купаться в море — можно захлебнуться вдруг. Очень бойтесь простужаться, вредно кашлять и чихать. Может кончиться ужасно, даже страшно рассказать. Пить теперь нельзя вам кофе, не советуем и чай, ведет кофе к катастрофе, как и чай, но невзначай. Позабудьте про мясное, про конфеты, про мучное, про горчицу, уксус, соль — только постный пресный стол. Исключите пол прекрасный, алкоголя ни гугу. Вам и самому все ясно, эти радости – врагу! И два слова о работе: фильм придется отложить или сразу вы умрете. А могли б еще пожить. Дело в том, что в нервотрепке — что для вас смертельный риск — на кого-то наорете, и немедля вдарит криз. Значит, так: не волноваться, ерундой не раздражаться, ни за что не горячиться, а не то опять в больницу. Пусть все рушится и тонет, главное – хороший тонус! И не нарушать запретов никогда, ни в чем, нигде. Коль преступите заветы, прямо скажем, быть беде. Интересный вышел фокус, тут, попробуй, разбежись!.. На хрена мне этот тонус и зачем такая жизнь?! (Сентябрь 1986)02:10
*** Мои вещи.
(Триптих) Мои ботинки Нет ничего милей и проще протертых, сношенных одежд. Теперь во мне намного больше воспоминаний, чем надежд. Мои растоптанные туфли, мои родные башмаки! В вас ноги никогда не пухли, вы были быстры и легки. В вас бегал я довольно бойко, быть в ногу с веком поспевал. Сапожник обновлял набойки, и снова я бежал, бежал. В моем круговороте прошлом вы мне служили как могли: сгорали об асфальт подошвы, крошились в лужах и в пыли. На вас давил я тяжким весом, вы шли дорогою потерь. И мне знакома жизнь под прессом, знакома прежде и теперь. Потом замедлилась походка — брели мы, шаркали, плелись… Теперь нам не догнать молодку, сошла на нет вся наша жизнь. Вы ныне жалкие ошметки, и ваш хозяин подустал. Он раньше на ходу подметки, но не чужие, правда, рвал. Вы скособочены и кривы, и безобразны, и жутки, но, как и я, покамест живы, хоть стерлись напрочь каблуки. Жаль, человека на колодку нельзя напялить, как башмак, сменить набойку иль подметку, или подклеить кое-как. Нет ничего милей и проще потертых, сношенных вещей, и, словно старенький старьевщик, смотрю вперед я без затей.01:31
*** Моя рубашка Моя бывалая рубашка всегда на пузе нараспашку — ты как сестра иль верный брат;
погончики и два кармашка, была ты модною, бедняжка, лет эдак семь тому назад. Была нарядной и парадной, премьерной, кинопанорамной, пока не сделалась расхожей, такой привычной, словно кожа. С тобой потели не однажды, и мерзли, мучались от жажды, и мокли, и глотали пыль, снимая вместе новый фильм. Ты к телу ближе всех, конечно. Но, к сожаленью, ты не вечна. Не мыслю жизни без подружки, тебя люблю, к тебе привык. От стирки, глажки и утюжки на ладан дышит воротник, от старости расползся крой, да и манжеты с бахромой. С тобой веду себя ужасно: вся пища капает на грудь, теряю пуговицы часто и рву по шву… какая жуть! Моя вторая оболочка! Мне без тебя не просто жить, а мне велят поставить точку: лохмотья стыдно, мол, носить. Не понимает нашей дружбы жена, что тоже мне нужна. Рубашек стильных мне не нужно, моя привязанность верна. Женой ты сослана на дачу. В тебе ходил я по грибы. А вот сегодня чуть не плачу от рук безжалостной судьбы. Конец! Разорвана на тряпки! Тобою трут автомобиль. А я снимаю в беспорядке в рубашке новой новый фильм!01:52
*** Моя шапка Воспета мной моя рубаха, сложил я песнь про башмаки.
Готов для третьего замаха. Чему же посвятить стихи? Какую вещь избрать в герои: пальто ли, свитер иль пиджак? Решенье трудное, не скрою, тут не поступишь абы как. Я не богач в экипировке, но все ж и не из голытьбы. А если взять трусы? Неловко… Я опасаюсь лакировки и, грешным делом, похвальбы. Итак, решительно отпали трусы невиданной красы. Вдруг вспомнил я, что на развале в Венеции, на Гранд Канале купил шапчонку за гроши. Чужая голова – потемки, но не для красочной шапчонки с помпоном красным! Сильный стиль! Кокетливая, как девчонка, родной ты стала, как сестренка, мелькала, словно флаг, на съемках, когда рождался новый фильм. Жила ты у меня в кармане, нам было вместе хорошо. Лысели оба мы с годами, но тут тебя я обошел. Познала ты мои секреты, и помышленья, и обеты, что удалось – не удалось, мои вопросы и ответы, тебе известно всё насквозь. Ты на башке сидела ловко с самосознаньем красоты. А сколь пуста моя головка — про это знали я да ты… Меня всегда ты покрывала в обоих смыслах. В холода, как верный друг, обогревала, со мною ты была всегда. Себя я чувствую моложе, когда на кумполе помпон. А мне твердят со всех сторон: такое вам носить негоже, мол, на сатира вы похожи, а умудрен да убелен… Но мне солидность не по нраву, мне райской птицей не бывать. В стандартную не вдеть оправу… А может, нечего вдевать? К свободе дух всегда стремился, повиновенья не сносил… Ужель лишь в шапке проявился бунтарский мой, шершавый пыл? P. S. Пора кончать стихи о шмутках, пора переходить к делам, забыв о худосочных шутках и баловстве не по годам. (Сентябрь 1986)02:38