Бобков Дмитрий

Читаем русскую поэзию, родня. Читаем про главное. Анна Ревякина: * * * Вот забор, на котором всегда самые «свежие» сплетни. За забором — стройка, не стройка даже, а брошенный котлован. Моя бабушка говорила: «Бог любит тридцатилетних». Чем сильнее любит, тем больше подкидывает им драм. Моя бабушка говорила, что ждать — это просто верить. Как непросто верить.                                    Ксения*, помоги... Как молилась ты истово за своего Андрея. Моя бабушка говорила, что от молитвы идут круги. И затапливает словами бульвары, улицы и проспекты, — и Артёма, стало быть, и Пушкина, и Ильича. Чёрнокаменными словами донецкого региолекта от арты укрывает и петербуржца, и москвича. И тебя от арты укрывает слово моё несложное, но живое слово. Я тысячи тысяч раз повторила Господу просьбу об осторожности под донбасским небом, где тысячи тысяч глаз наблюдают за нами — глупыми и продрогшими. Но под утро накинет Ксения на плечи города плат. Я стою у окна и катаю на языке горошиной — твоё имя,

Читаем русскую поэзию, родня. Читаем Аню. Анна Ревякина: * * * Вдохни, мой хороший, глубже дрязг и предательства. Этот город нам всем предлагает суровые обстоятельства. Он смиряет нас, обнимает собой до хруста. Сам по себе искусство . выживания вопреки. Обезвоженный, припылённый. В нём если и выживут, то только влюблённые. Я вчера их встретила на проспекте Дзержинского. Она была в джинсовом. . Он тоже в гражданском, разучился так одеваться. Говорил ей шёпотом: "Чувствую себя паяцем в этом свитере васильковом, но спасибо, что подарила". Это выглядело так мило, . что я ещё долго — до самого поворота семенила за ними. Моя поэтическая работа — любоваться любовью, щуриться близоруко. Они называли друг друга . нашими именами. Это было точным попаданием в вену — Николай и Анна, Иосиф и Марианна, Эдуард и Елена. Кого тебе ещё перечислить из недолюбивших, но в смысле высшем... . В том, что и нас сегодня закручивает по спирали. Они шли по улице, словно тысячу раз умирали, а потом возвращались, ч