Татьяна Удовенко (Евсикова)

«Беги!» - пульсировала в висках одна-единственная мысль. Но что-то мешало Артему сдвинуться с места. Глаза... Парень смотрел в эти глаза и чувствовал, что должен помочь. ***** Вода шумно забурлила, и Артем, облегченно выдохнув, схватил перемотанную скотчем пластиковую ручку, осторожно снимая чайник с круглой подставки. Затем доведенным до автоматизма движением высыпал Доширак в глубокую тарелку и стал заливать сухой брикет кипятком. «Эх, куда катится жизнь…». Еще совсем недавно его кормили первым, вторым и третьим, а теперь… Теперь только приправленная специями и растительным маслом лапша быстрого приготовления, единственное, на что у него сейчас хватало денег. Накрыв тарелку разделочной доской, Артем оставил лапшу настаиваться. «Три минуты, и можно завтракать…» - обрадовался он, присаживаясь на расшатанную табуретку. Наблюдая за большой мухой, которая летала по кухне в поисках чего-то съестного, Артем то и дело цеплялся своим взглядом за убогий интерьер. Обои под потолком отклеились,

Его первая жена не стала прототипом Маргариты, не оставила мемуаров и не вошла в историю литературы. Она просто спасла ему жизнь. Трижды. Татьяна Лаппа — женщина, которую Булгаков просил разыскать на смертном одре, — навсегда осталась его самой большой виной и самой страшной правдой, которую он пытался скрыть. Они познакомились в самом подходящем для первой любви возрасте. Ей едва исполнилось шестнадцать, Михаилу - 17. Татьяна Лаппа приехала в Киев на лето к тетке. Миша, гимназист, сын теткиной подруги, забежал случайно. Тетка предложила ему показать Тане город. Он тут же согласился и почему-то сразу назвал ее – Тасей: «Пойдем, Тася». Так она, юная «шатенка с синими глазами», станет не Таней, а Тасей - и это имя останется с ней на всю жизнь. Их первое лето было соткано из запретных лодочных прогулок (гимназистам это не разрешалось), походов в музеи и поцелуев в кустах после театра. Их чувства пережили трехлетнюю разлуку, сопротивление родителей и даже заманчивую перспективу учеб

Егор Матвеевич потихоньку вышел за калитку. — Матвеич! — окликнула соседка. — Ты куда на ночь глядя собрался? — Здравствуй, Зоя, — старик остановился у забора, всем своим видом показывая, что не прочь зайти на огонёк. — Сам не ведаю, куда иду. Лишь бы подольше домой не возвращаться. — Совсем худо? — сочувственно спросила соседка. Тот кивнул, пряча покрасневшие глаза. — Что ты там остановился, словно чужой?! Заходи, почаёвничаем вместе. Старик сразу приосанился и вошёл во двор. — Только я, Зоя Ивановна, с пустыми руками. По гостям ходить не намеревался. — Да ты что, Матвеич, какие гости! Просто так заходи. У меня воды нет что ли на чай?! Травки заварим, вареньице сейчас из погреба достану. Ты какое варенье предпочитаешь? — Я бы, Зоюшка, бруснички поел бы. Маня моя знатное варенье варила. Весь погреб банками, бывало, заставит, а я ворчу, что прохода нету. Теперь и рад бы хоть ложку варенья в чай положить, да нету. Соседка накрыла на стол, сняла с печки булькающий чайник и разлила горячий

— Полина, быстрее, опоздаем в поликлинику, — Марина нервно поправила сумку на плече и выглянула в окно. — Где же этот автобус? Тринадцатилетняя племянница медленно спускалась по лестнице, демонстративно не торопясь. С тех пор как три года назад умерла её мать, Полина словно объявила войну всему миру. — Тётя Марина, а зачем мне к врачу? Я же не больная. — Диспансеризация. Обязательно для всех детей, — Марина взглянула на часы. Если они опоздают к участковому педиатру, придётся сидеть в очереди до обеда. А после работы нужно будет забирать маму из больницы. Автобус подошёл переполненный. Марина протолкнула Полину к окну и крепко держала её за руку. В детской поликлинике, где она работала медсестрой уже одиннадцать лет, царил привычный хаос. — Евгеньевна, — окликнула коллега, — а ваша мать как? Врачи что говорят? Марина поёжилась. Вчера мама не узнала её. Просто смотрела пустыми глазами и спрашивала: «Девочка, а где моя Маринка?» Диабет прогрессировал быстрее, чем предполагали врачи. — По