Предыдущая публикация
Яблоко от яблони - 12...
Ирина АсНа кухонных часах в виде кошачьей мордочки было без пятнадцати семь, когда туда, стараясь не шуметь, вошел симпатичный молодой парень. Витя вернулся после ночной смены в такси. Вернулся он уставшим, но прежде чем завалиться и проспать добрую половину дня, решил поесть. Сейчас пожарит яиц, поест сам и накормит завтраком Ромку.
Витя посмотрел на часы, удовлетворенно кивнул. Будильник у Ромы сработает через пятнадцать минут. Как раз можно успеть яичницу пожарить и кофе заварить.
Парень открыл холодильник, достал кассету с яйцами, положил на стол, на тетрадный листок, исписанный неровным, нервным почерком тети Наташи. Сначала Витя не обратил на листок внимания, начал доставать из духовки сковороду. Он был слегка рассеян и думал о последнем пассажире такси. Пьяный мужчина уснул в конце маршрута и мужика пришлось вытаскивать из автомобиля. Забыл Витя посмотреть не испачкал ли пьяница чехлы. Об этом думал парень, ставя на огонь сковородку и переставляя яйца поближе к плите.
Белый листок остался лежать на темно-синей клеенке стола и все-таки бросился Вите в глаза. Он пробежал глазами по строчкам мельком, не беря листок в руки. Пробежал, замер, схватил тетрадный лист двумя руками, напряженно впился глазами в текст. Буквы рябили в глазах от бессонной ночи. Рябили, складывались в слова, слова в предложения, а предложения в смысл. И этот смысл Виктор не не хотел признавать, не хотел допускать! Перечитал несколько раз, очень надеясь, что от усталости неправильно понял.
«Лишь бы только Ромка не прочитал», — подумалось Вите, и он машинально смял листок в кулаке. «Блин, да о чем я думаю! Как же он не прочитает?»
— Теть Наташа, — Витя метнулся в комнату женщины, уже не стараясь соблюдать тишину, громко топая. Ворвался без стука, надеясь ,что не опоздал. Один раз он уже появился очень вовремя. Может, и сейчас....
Тети Наташи в комнате не было. Диван, на котором она спала, не то, что не застелен, а даже не разобран. Парень побежал в ванную комнату, так же громко топая, распахивая двери. Тети Наташи не было и там.
— Ты чего гремишь, как слон? — из спальни парней в одних трусах вышел Рома. — Маму разбудишь.
Роман еще не замечал испуганного взгляда друга, не видел зажатый в его кулаке листок бумаги. Повел носом.
— А чем это пахнет? Что это?
Он пошел на кухню и вскрикнул:
— Ты что, спалить нас решил? Зачем пустую сковороду на огонь поставил? Она уже дымит.
Рома выключил конфорку, повернулся на друга.
— Что, плохая смена? Совсем поспать не получилось?
А у Вити лицо вытянутое, напуганное, и глаза смотрят с ужасом.
— Да что случилось-то? — вскрикнул Рома.
Виктор молча подошёл к кухонному столу, разжал кулак, расправил бумажку, положил её ровно туда, где она лежала до этого. На синюю клеенку, в самый центр.
— Вот, — только и сказал он.
Рома не перечитывал несколько раз, как его друг чуть раньше, ему было достаточно одного. Все слова на бумаге знакомы, их мама произносила не один раз. Только теперь эти слова выстроены так, что несут в себе страшный смысл.
— Ее там нет, — вскрикнул Витя, когда Рома побежал в комнату своей матери. — Ее нет в квартире.
Помятый листок с трещинами надломов мягко спланировал на пол. Рома выронил его, когда убежал. Витя поднял лист очень осторожно, будто боясь обжечься об него. Это непросто. Тетрадный листок — это предсмертная записка. За те несколько раз, что перечитывал, Витя, казалось, выучил её наизусть.
«Мой самый лучший на свете сынок, мой Ромашка! Если бы ты только знал, как я тебя люблю! Все эти годы меня удерживала только любовь к тебе. Мне тяжело, мне плохо, но я очень старалась, ждала, пока ты встанешь на ноги. Помнишь, ты сказал мне, что попадёшь в детдом? Я тогда испугалась, пообещалась себе дожить до твоего восемнадцатилетия, и потом боялась тебя расстроить, боялась сделать больно, но я больше не могу. Пойми, Ромашка, мне очень тяжело. Тот препарат, что я принимаю сейчас, не спасает меня от депрессии, а более тяжелые лекарства я принимать боюсь. Боюсь опять подсесть на них, и это ничем не лучше. Каждый мой день — это борьба.
Я очень хочу уйти. Увидела твоего отца и стало только хуже. Он плохой человек, но живет и радуется жизни. Это все вранье, что жизнь наказывает за пороки, пока жизнь наказывает только меня, и тебя и я не понимаю, за что.
Если когда-нибудь у тебя появится возможность наказать, сделать плохо твоему отцу, сделай это, он заслужил. Возможно, ты придумаешь, как забрать у него то, что по праву принадлежит тебе. Ты у меня умный, ты самый лучший. Отпусти меня, Ромашка, и не вздумай горевать. Живи полной жизнью. Ты остаешься не один, у тебя есть Витя. Не устаю благодарить Бога, что ты встретил такого друга, как он. Хоть что-то хорошее в нашей жизни произошло. Скажи ему спасибо за то, что он был с нами.
А мне так лучше, поверь. Не хочу больше ни о чем думать, не хочу страдать. Я не справилась, не смогла. Он сильный, а я слабая. Может быть, жизни его еще покарает, но я не могу больше ждать. Люблю тебя, мой Ромашка!»
— Где?!! Где она может быть? — кричал Рома, вернувшись на кухню. — Куда она могла пойти? Где искать?
— Надо звонить в больницы, — высказал предположение Витя.
Рома уцепился за его слова, начал обзванивать больницы. Больниц в городе очень много, но в каждой отвечали, что неопознанная женщина этой ночью к ним не поступала. Через какое-то время Витя несмело и очень тихо сказал:
— Может быть, морги начать обзванивать?
— Замолчи. Нет! Даже и не думай так. Мы сейчас сами пойдем ее искать. Куда она могла пойти? Ушла ночью, автобусы уже не ходили. Она по-любому где-то рядом. Покатаемся по улицам на машине, поспрашиваем у людей. Вот, у меня в телефоне свежая фотография мамы, хотел поставить ее на звонок, но она тут не очень удачно вышла. На звонок поставлю другую. Найду маму, сфоткаю заново и поставлю.
Езда по улицам, расспросы прохожих не дали ничего. Люди отрицательно качали головами. Наталью никто не видел.
Витя очень боялся еще раз предложить другу обзвонить морги. Набирался решимости для этого предложения.
Предлагать ничего не пришлось...
Роме самому позвонили, и как раз оттуда.
В момент своего ухода из дома Наталья была в ясном сознании. Это было понятно по записке, оставленной для сына. Мысли ее были ясны, как никогда. Женщина сказала себе — хватит! Хватит мучиться самой и мучить сына.
Она уже давно знала, как это сделает. Наталье с ее диагнозом выписывали сильнодействующее снотворное. Его можно было получить в аптеке, строго по рецепту и в небольших количествах. Но женщина старалась не пить, копила, чтоб наверняка.
Вечером Витя уехал работать в ночную смену, а Рома ушел спать. Наташа положила перед собой тетрадный листок и склонилась над ним. Писала она очень долго, продумывала каждое слово. Дописала, налила поллитровую бутылочку воды, чтобы запить таблетки, положила паспорт в карман кардигана в крупную клетку. Она не хотела делать это дома, чтобы Ромашка нашел ее, и в то же время не желала, чтобы сын долго искал. Пусть ее личность сразу установят.
Далеко уходить не собиралась. Уже выбрала место — на лавочке, возле фонтана. Фонтан красивый, вода в нем журчит умиротворяюще. Ее звук действует на Наталью благотворно. Там она и хотела провести последние минуты, на лавочке, глядя на фонтан. Одного Наталья не предусмотрела, что по ночам фонтан не работает. Значит, так тому и быть, уснет не под журчание воды, а просто уснет. Место хорошее, тут ее быстро обнаружат. До того, как Рома проснется....
Наталью хоронили в четверг. Будний день, люди на работе. Но не только этим можно было объяснить малое количество народу на кладбище. Не было у Наташи никого.
Бывшая детдомовка не завела подруг, не знакомилась соседями. Пока была нормальная, жила только мужем. А потом стало не до знакомств.
На кладбище только молодежь. Бывшие одноклассники Романа и Вити, их друзья. Недавняя девушка Ромы, Оля. Она хотела поддержать, выказать сочувствие. А Рома неожиданно на неё злобно зашипел, когда подошла и хотела обнять.
— А ты чего припёрлась? Что думаешь, мамы нет, теперь заживём? Ты же этого хотела? Она тебе мешала.
— Да ты чего? — пошла пятнами Оля.
Попятилась, не узнавая бывшего парня. Никогда он не был таким агрессивным. Лицо потемнело, ярко-голубые глаза кажутся синими, синими и злыми.
— Рома, Рома, не кидайся на людей, — Витька, как всегда, рядом.
Обнял за плечи, шепчет:
— Не надо, Ром, тут никто не виноват. Тётя Наташа так хотела. Подумай о том, что ей сейчас легче. Она больше не страдает. Думай только об этом.
— Никто не виноват, говоришь? Это же неправда. Ещё как виноват! И ты, и я знаем, кто виноват.
Рома плакал, когда его позвали на опознание в морг. Плакал потом, не мог сосредоточиться на делах, что необходимо было сделать. В ритуалку ездил Витя, а Рома страдал.
Зато на кладбище не смог проронить ни слезинки. Застыл возле могилы, прямой, как каменное изваяние. Не мигая, смотрел на влажное комья земли. Именно такая чёрная, мокрая земля вызывала в нём ассоциации и страх. В ушах зазвенел знакомый мамин крик — «Не трогайте их, не трогайте сына, не трогайте мужа».
Витю пугало состояние друга, пугало отсутствие слез и то, как Рома накинулся на Олю.
В столовой народу было еще меньше. Витя организовал поминки, но с кладбища пришли не все. Молодежь косилась на кутью на столах, на немногословного Рому. На каждом столе стояла бутылка водки, но к алкоголю никто не прикасался.
Только Рома. И это было очень неожиданно. Откупорил водку и сделал большой глоток, прямо из горла. И это он, который никогда не любил крепкий алкоголь и даже на молодежных тусовках предпочитал пиво или вино.
Конечно, Роман закашлялся, но ненадолго. Сделал еще глоток, и как-то ровно, без эмоций, сказал:
— Я убью его.
— Кого его? — затаил дыхание Витя, хотя уже знал ответ.
— Отца, вот кого. Убью!
— И сядешь. А разве тетя Наташа этого хотела? Ты серьезно так думаешь?
— Хорошо, не убью, значит, сделаю что-то другое. Я испорчу ему жизнь, чего бы мне это не стоило.
— Перестань, не дури, ты сейчас не в себе, — Виктор говорил и чувствовал, как мурашки ползут по его спине.
Да, Ромка, может и не в себе, но желание отомстить проснулось не сейчас, не сию минуту. Оно росло, наливалось силой после прочтения предсмертной записки матери. Не зря он стоял на кладбище, как каменный. Ненависть к отцу, что зрела долгие годы, прорвалась, как нарыв, как гнойник, и вряд ли ее можно теперь затолкать обратно, заглушить. Романа уже не успокоишь!
А Вите остается только быть рядом с другом, чтобы не дать сильно «наломать дров».
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ...
НАЧАЛО ТУТ...
Белый листок остался лежать на темно-синей клеенке стола и все-таки бросился Вите в глаза. Он пробежал глазами по строчкам мельком, не беря листок в руки. Пробежал, замер, схватил тетрадный лист двумя руками, напряженно впился глазами в текст. Буквы рябили в глазах от бессонной ночи. Рябили, складывались в слова, слова в предложения, а предложения в смысл. И этот смысл Виктор не не хотел признавать, не хотел допускать! Перечитал несколько раз, очень надеясь, что от усталости неправильно понял.
«Лишь бы только Ромка не прочитал», — подумалось Вите, и он машинально смял листок в кулаке. «Блин, да о чем я думаю! Как же он не прочитает?»
— Теть Наташа, — Витя метнулся в комнату женщины, уже не стараясь соблюдать тишину, громко топая. Ворвался без стука, надеясь ,что не опоздал. Один раз он уже появился очень вовремя. Может, и сейчас....
Тети Наташи в комнате не было. Диван, на котором она спала, не то, что не застелен, а даже не разобран. Парень побежал в ванную комнату, так же громко топая, распахивая двери. Тети Наташи не было и там.
— Ты чего гремишь, как слон? — из спальни парней в одних трусах вышел Рома. — Маму разбудишь.
Роман еще не замечал испуганного взгляда друга, не видел зажатый в его кулаке листок бумаги. Повел носом.
— А чем это пахнет? Что это?
Он пошел на кухню и вскрикнул:
— Ты что, спалить нас решил? Зачем пустую сковороду на огонь поставил? Она уже дымит.
Рома выключил конфорку, повернулся на друга.
— Что, плохая смена? Совсем поспать не получилось?
А у Вити лицо вытянутое, напуганное, и глаза смотрят с ужасом.
— Да что случилось-то? — вскрикнул Рома.
Виктор молча подошёл к кухонному столу, разжал кулак, расправил бумажку, положил её ровно туда, где она лежала до этого. На синюю клеенку, в самый центр.
— Вот, — только и сказал он.
Рома не перечитывал несколько раз, как его друг чуть раньше, ему было достаточно одного. Все слова на бумаге знакомы, их мама произносила не один раз. Только теперь эти слова выстроены так, что несут в себе страшный смысл.
— Ее там нет, — вскрикнул Витя, когда Рома побежал в комнату своей матери. — Ее нет в квартире.
Помятый листок с трещинами надломов мягко спланировал на пол. Рома выронил его, когда убежал. Витя поднял лист очень осторожно, будто боясь обжечься об него. Это непросто. Тетрадный листок — это предсмертная записка. За те несколько раз, что перечитывал, Витя, казалось, выучил её наизусть.
«Мой самый лучший на свете сынок, мой Ромашка! Если бы ты только знал, как я тебя люблю! Все эти годы меня удерживала только любовь к тебе. Мне тяжело, мне плохо, но я очень старалась, ждала, пока ты встанешь на ноги. Помнишь, ты сказал мне, что попадёшь в детдом? Я тогда испугалась, пообещалась себе дожить до твоего восемнадцатилетия, и потом боялась тебя расстроить, боялась сделать больно, но я больше не могу. Пойми, Ромашка, мне очень тяжело. Тот препарат, что я принимаю сейчас, не спасает меня от депрессии, а более тяжелые лекарства я принимать боюсь. Боюсь опять подсесть на них, и это ничем не лучше. Каждый мой день — это борьба.
Я очень хочу уйти. Увидела твоего отца и стало только хуже. Он плохой человек, но живет и радуется жизни. Это все вранье, что жизнь наказывает за пороки, пока жизнь наказывает только меня, и тебя и я не понимаю, за что.
Если когда-нибудь у тебя появится возможность наказать, сделать плохо твоему отцу, сделай это, он заслужил. Возможно, ты придумаешь, как забрать у него то, что по праву принадлежит тебе. Ты у меня умный, ты самый лучший. Отпусти меня, Ромашка, и не вздумай горевать. Живи полной жизнью. Ты остаешься не один, у тебя есть Витя. Не устаю благодарить Бога, что ты встретил такого друга, как он. Хоть что-то хорошее в нашей жизни произошло. Скажи ему спасибо за то, что он был с нами.
А мне так лучше, поверь. Не хочу больше ни о чем думать, не хочу страдать. Я не справилась, не смогла. Он сильный, а я слабая. Может быть, жизни его еще покарает, но я не могу больше ждать. Люблю тебя, мой Ромашка!»
— Где?!! Где она может быть? — кричал Рома, вернувшись на кухню. — Куда она могла пойти? Где искать?
— Надо звонить в больницы, — высказал предположение Витя.
Рома уцепился за его слова, начал обзванивать больницы. Больниц в городе очень много, но в каждой отвечали, что неопознанная женщина этой ночью к ним не поступала. Через какое-то время Витя несмело и очень тихо сказал:
— Может быть, морги начать обзванивать?
— Замолчи. Нет! Даже и не думай так. Мы сейчас сами пойдем ее искать. Куда она могла пойти? Ушла ночью, автобусы уже не ходили. Она по-любому где-то рядом. Покатаемся по улицам на машине, поспрашиваем у людей. Вот, у меня в телефоне свежая фотография мамы, хотел поставить ее на звонок, но она тут не очень удачно вышла. На звонок поставлю другую. Найду маму, сфоткаю заново и поставлю.
Езда по улицам, расспросы прохожих не дали ничего. Люди отрицательно качали головами. Наталью никто не видел.
Витя очень боялся еще раз предложить другу обзвонить морги. Набирался решимости для этого предложения.
Предлагать ничего не пришлось...
Роме самому позвонили, и как раз оттуда.
В момент своего ухода из дома Наталья была в ясном сознании. Это было понятно по записке, оставленной для сына. Мысли ее были ясны, как никогда. Женщина сказала себе — хватит! Хватит мучиться самой и мучить сына.
Она уже давно знала, как это сделает. Наталье с ее диагнозом выписывали сильнодействующее снотворное. Его можно было получить в аптеке, строго по рецепту и в небольших количествах. Но женщина старалась не пить, копила, чтоб наверняка.
Вечером Витя уехал работать в ночную смену, а Рома ушел спать. Наташа положила перед собой тетрадный листок и склонилась над ним. Писала она очень долго, продумывала каждое слово. Дописала, налила поллитровую бутылочку воды, чтобы запить таблетки, положила паспорт в карман кардигана в крупную клетку. Она не хотела делать это дома, чтобы Ромашка нашел ее, и в то же время не желала, чтобы сын долго искал. Пусть ее личность сразу установят.
Далеко уходить не собиралась. Уже выбрала место — на лавочке, возле фонтана. Фонтан красивый, вода в нем журчит умиротворяюще. Ее звук действует на Наталью благотворно. Там она и хотела провести последние минуты, на лавочке, глядя на фонтан. Одного Наталья не предусмотрела, что по ночам фонтан не работает. Значит, так тому и быть, уснет не под журчание воды, а просто уснет. Место хорошее, тут ее быстро обнаружат. До того, как Рома проснется....
Наталью хоронили в четверг. Будний день, люди на работе. Но не только этим можно было объяснить малое количество народу на кладбище. Не было у Наташи никого.
Бывшая детдомовка не завела подруг, не знакомилась соседями. Пока была нормальная, жила только мужем. А потом стало не до знакомств.
На кладбище только молодежь. Бывшие одноклассники Романа и Вити, их друзья. Недавняя девушка Ромы, Оля. Она хотела поддержать, выказать сочувствие. А Рома неожиданно на неё злобно зашипел, когда подошла и хотела обнять.
— А ты чего припёрлась? Что думаешь, мамы нет, теперь заживём? Ты же этого хотела? Она тебе мешала.
— Да ты чего? — пошла пятнами Оля.
Попятилась, не узнавая бывшего парня. Никогда он не был таким агрессивным. Лицо потемнело, ярко-голубые глаза кажутся синими, синими и злыми.
— Рома, Рома, не кидайся на людей, — Витька, как всегда, рядом.
Обнял за плечи, шепчет:
— Не надо, Ром, тут никто не виноват. Тётя Наташа так хотела. Подумай о том, что ей сейчас легче. Она больше не страдает. Думай только об этом.
— Никто не виноват, говоришь? Это же неправда. Ещё как виноват! И ты, и я знаем, кто виноват.
Рома плакал, когда его позвали на опознание в морг. Плакал потом, не мог сосредоточиться на делах, что необходимо было сделать. В ритуалку ездил Витя, а Рома страдал.
Зато на кладбище не смог проронить ни слезинки. Застыл возле могилы, прямой, как каменное изваяние. Не мигая, смотрел на влажное комья земли. Именно такая чёрная, мокрая земля вызывала в нём ассоциации и страх. В ушах зазвенел знакомый мамин крик — «Не трогайте их, не трогайте сына, не трогайте мужа».
Витю пугало состояние друга, пугало отсутствие слез и то, как Рома накинулся на Олю.
В столовой народу было еще меньше. Витя организовал поминки, но с кладбища пришли не все. Молодежь косилась на кутью на столах, на немногословного Рому. На каждом столе стояла бутылка водки, но к алкоголю никто не прикасался.
Только Рома. И это было очень неожиданно. Откупорил водку и сделал большой глоток, прямо из горла. И это он, который никогда не любил крепкий алкоголь и даже на молодежных тусовках предпочитал пиво или вино.
Конечно, Роман закашлялся, но ненадолго. Сделал еще глоток, и как-то ровно, без эмоций, сказал:
— Я убью его.
— Кого его? — затаил дыхание Витя, хотя уже знал ответ.
— Отца, вот кого. Убью!
— И сядешь. А разве тетя Наташа этого хотела? Ты серьезно так думаешь?
— Хорошо, не убью, значит, сделаю что-то другое. Я испорчу ему жизнь, чего бы мне это не стоило.
— Перестань, не дури, ты сейчас не в себе, — Виктор говорил и чувствовал, как мурашки ползут по его спине.
Да, Ромка, может и не в себе, но желание отомстить проснулось не сейчас, не сию минуту. Оно росло, наливалось силой после прочтения предсмертной записки матери. Не зря он стоял на кладбище, как каменный. Ненависть к отцу, что зрела долгие годы, прорвалась, как нарыв, как гнойник, и вряд ли ее можно теперь затолкать обратно, заглушить. Романа уже не успокоишь!
А Вите остается только быть рядом с другом, чтобы не дать сильно «наломать дров».
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ...
НАЧАЛО ТУТ...
Следующая публикация
Комментарии 65