Марина Князева

В ледяной бетонный «стакан» штрафного изолятора бросили человека. Тот, кто уже сидел внутри, съежившись в углу, лишь приподнял голову. Для него это была просто еще одна душа на пороге смерти, но для лагерной системы это была злая ирония: бывшего высокопоставленного сотрудника НКВД, утверждавшего расстрельные списки, бросили умирать в тот самый ад, который он помогал строить. Его сокамерником оказался священник, заключенный Арсений. Пол карцера покрывала стылая вода. Ночь обещала мороз, который не оставляет живых. Бывший чекист, интеллигентный и когда-то властный Авсенев, знал систему изнутри. Знал, что утром отсюда вынесут два окоченевших тела. Его трясло. Не от страха — страх был слишком мелким чувством для всепоглощающего холода, вгрызавшегося в кости, — а от животной дрожи умирания. Священник в углу не двигался. Он просто смотрел на нового соседа долгим, спокойным взглядом, в котором не было ни осуждения, ни ненависти, ни даже сочувствия. Было в этом взгляде что-то иное, огромное,

Квартира пахла угасанием. Сладковатый, аптечный запах корвалола смешивался с кисловатой нотой немытой посуды и вековой пылью, которую уже не победить никакой тряпкой. Павел ненавидел этот запах. Это был аромат распада. Распада материнской памяти, её личности, спрессованной в хрупкое, иссохшее тельце, которое он теперь кормил с ложки. Марфа Андреевна сидела на кровати, прямо, как первоклассница, и смотрела в стену. Её глаза, когда-то цвета грозового неба, ясные и строгие, теперь были выцветшими, подернутыми молочной дымкой. Они ничего не выражали. Просто смотрели. — Мам, это я, Паша, — сказал он, протягивая ей ложку с вязкой овсянкой. Он повторял это каждый день, как заевшая пластинка. Ритуал без веры. Она послушно открыла рот. Не узнала. Сегодня она его не знала. Иногда, в редкие дни просветления, она могла назвать его по имени, и тогда у Павла в груди что-то обрывалось, и он спешил на кухню, чтобы она не видела его слез. Но сегодня — пустота. Он — врач, хирург. Он знал

Вера Николаевна во все глаза смотрела на идущего ей навстречу молодого мужчину, ведущего за руку маленького мальчика. Не может быть, вылитый Сашенька! Посмотрел так равнодушно, не узнал. Но ведь Сашу не нашли, вдруг это всё-таки он? - Саша, Сашенька, сынок, это ты? - не выдержала Вера Николаевна - Вы, наверное, ошиблись, я не Саша, - мужчина вежливо улыбнулся и прошел мимо. Мальчик оглянулся и скорчил ей смешную мордочку. Малышу года три и он тоже похож на Сашеньку в детстве! Боже правый, видно опять с головой плохо, как тогда, надо домой скорее идти, Юра волноваться будет. Юрий Николаевич дверь открыл и увидев жену всё понял. Опять с ней что-то, как тогда, три года назад, когда их сын Саша в горах пропал. Юрий Николаевич помог жене снять пальто, не стал на ходу расспрашивать. Налил чаю, - Что случилось, Вера? Вера Николаевна обхватила чашку двумя руками, пальцы греет, словно она замёрзла. Хотя на улице уже весна вовсю, солнце после зимы яркое, жаркое, радостное. А у Вера глаза жалкие,

«Я принесла себя в жертву ради своего мужа, человека, о котором меня предупреждали родители» 15 сентября 1962 года окружной суд Эрфурта приговорил 49-летнего Хорста Петри к смертной казни, а 42-летнюю Эрну Петри к пожизненному заключению. Унтерштурмфюрер СС вместе с супругой владели эсэсовским поместьем на территории оккупированной Украины и принимали непосредственное участие в расправах над евреями и гражданским населением, а также подвергали жестокому обращению людей, работавших в поместье. О том, как удалось найти и осудить нацистскую «Салтычиху» и её мужа, читайте в новом тексте Ивана Будилова. Преступления нацистов на оккупированной территории СССР столь многочисленны, что многие из них до сих пор остаются неизвестны. В процессе уничтожения разных категорий советских граждан участие принимали практически все ведомства: от айнзацгрупп и полицейских батальонов до вермахта жандармерии и тайной полевой полиции. В сегодняшнем выпуске преступниками стала супружеская пара, которая владе