Елена Дробыш

"Мне внучку кормить нечем, сынок, дай хоть пару рублей на хлебушек", – жалобно запричитала старушка. Алексей Воронцов ненавидел проигрывать. Он ненавидел пробки, слабый кофе и людей, которые отнимали его время. Сейчас сошлись все три фактора. Его черный «Бентли» стоял в глухой московской пробке, остывал паршивый американо в подстаканнике, а прямо на его личное парковочное место у элитного фитнес-клуба пыталась втиснуться какая-то развалюха. Но вишенкой на торте этого отвратительного утра стала женщина. Она выскочила из-за другой машины и буквально бросилась на капот его автомобиля. Старое, хоть и чистое, пальто, выцветший платок на голове, лицо, испещренное сетью мелких морщин. Нищенка. Просительница. Алексей поморщился, как от зубной боли. Внутри все сжалось от привычной смеси брезгливости и раздражения. Он уже потянулся к кнопке вызова охраны, одновременно нащупывая в кармане пиджака мятую пятитысячную купюру — самый быстрый способ избавиться от проблемы. — Молодой человек, простите,

Золотое, бархатное солнце сентября лениво просачивалось сквозь резные листья старого инжира, рисуя на досках веранды причудливые узоры. В воздухе смешивались три божественных запаха: крепкого кофе, который заварила себе Анна Павловна, солоноватого морского бриза и цветущих роз, за которыми с фанатичной нежностью ухаживал ее муж, Григорий Андреевич. Он как раз сейчас стоял в саду, в своей старой соломенной шляпе, и сосредоточенно подрезал виноградную лозу. Анна Павловна отложила книгу и с улыбкой посмотрела на него. Вот оно. То самое счастье, о котором они мечтали все эти годы, работая в душном мегаполисе. Тишина. Покой. Свой маленький рай в уютном домике у моря, ради которого они продали городскую квартиру и переехали на юг. Наконец-то можно было просто жить: читать книги, возиться в саду, пить по вечерам терпкое местное вино и слушать цикад. Она сделала глоток кофе, и на мгновение ей показалось, что она самый счастливый человек на свете. Но тут же, непрошеной гостьей, в голову влезла

Он был абсолютно уверен, что оставляет здесь умирать беспомощную, парализованную обузу. Он не знал, что в этот самый момент в моей голове уже стучал ледяной молоточек: "Месть..." Воздух в комнате свекрови был густым и тяжелым, как неразмешанный мед. Он пах нафталином, увядающими пионами и чем-то неуловимо кислым – запахом старости и несбывшихся надежд. Вера сидела в инвалидном кресле, глядя на выцветшие розы на обоях, и чувствовала себя частью этого затхлого интерьера – ненужной, забытой вещью. – Антоша, ты должен понять, это не жизнь, – голос Елизаветы Аркадьевны, бывшей актрисы провинциального театра, звенел, полный натренированных трагических нот. Она картинно прижимала к груди руку, унизанную безвкусными кольцами. – Она же овощ. Не говорит, не ходит. Ты молодой мужчина! А это… балласт. Муж Веры, Антон, стоял, сутулясь, у окна. – Мама, ну как ты можешь… Вера всё слышит. – Ах, слышит! – всплеснула руками свекровь. – Великое дело! Мы отправим ее в деревню, в дом ее бабки. Свежий воз

Иллюзия Победы Холодный ноябрьский вечер обволакивал Москву промозглой сыростью. Моросящий дождь превращал асфальт парковки у частной клиники «Феникс» в черное зеркало, отражающее тусклый свет фонарей и дорогие силуэты припаркованных автомобилей. Артур Вольский сидел в своем черном «Мерседесе», откинувшись на кожаное сиденье. Воздух в салоне был пропитан запахом дорогого парфюма и едва уловимым напряжением, которое Артур тщательно скрывал даже от самого себя. Вибрация телефона на передней панели вырвала его из тягучих мыслей. На экране высветилось «Киса». Кристина. Артур поморщился, но нажал на прием вызова, выводя звук на громкую связь. «Ну что, котик? Долго еще эта богадельня? У меня шампанское греется, а устрицы скучают», – пропел в динамике капризный девичий голос. Артур прикрыл глаза, изображая вселенскую усталость. «Кристиночка, ну ты же понимаешь… Марине совсем плохо. Врачи… они ничего не обещают». Он старался, чтобы голос звучал надтреснуто, как у человека, только что столкну