Она мне по-родственному дорога и близка. Мама Таганки – женщина с патологически щедрой душой.
«А что - театр? Он всегда со мной, во мне. Все спектакли, все реплики помню. И готова хоть сейчас на сцену. Иногда даже ругаюсь чужими словами. Но для себя никогда ничего не прошу. И воспоминаний писать не буду. Пусть останутся легенды». Зинаида Славина.
«Ваша любимая актриса?» - «Славина. И вообще, пока в театре Зинаида Славина, я за театр спокоен». Владимир Высоцкий.
«Зина Славина выделялась среди нас необычайным темпераментом. Таких артисток, как она, я не встречала». Мария Полицеймако.
«Свойство актрисы Славиной - играть роль, словно идти на свое первое и... предсмертное дело». Вениамин Смехов.
В том самом первом Театре на Таганке, об одиннадцати ярчайших звёздах которого я даже написал книгу, не существовало для меня ближе и дороже человека, чем Зинаида Анатольевна Славина. Скажу даже больше. На своём долгом веку я был знаком с очень многими и очень разными актрисами. И глубина, плотность наших общений наблюдалась разной. Так вот, я с полным основанием могу утверждать: редко кто из них мог бы «посоревноваться» в доброте и душевной щедрости с Зинаидой Анатольевной. Она была человеком какой-то патологической, неестественной доброты, которая встречается лишь в слезливых романах. Невозможно себе представить в принципе ситуацию, при которой Зина могла бы сознательно кого-то обидеть, оскорбить, подставить. Некоторые высокомерно называли ее в театре «святошей», потому что не могли, не умели постичь смысл её бескорыстия, щедрого альтруизма и бесконечной веры в то, что любой человек изначально хорош.
Нас познакомил мой начальник редакторского отделения Военно-политической академии полковник Анатолий Утыльев. С тех пор, как я начал «окучивать» «Таганку», но ещё не обзавёлся там ни хорошими знакомствами, ни прочными связями, Зина на все спектакли с личным участием давала мне свои личные билеты, а на чужие выпрашивала, вымаливала для меня и моих друзей у церберов-администраторов Янкловича и Безродного контрамарки.
Как её ценил Высоцкий, вы уже знаете, дорогой читатель. А вот авторитетное мнение другого выдающегося таганковца, тоже покинувшего наш мир, Николая Николаевича Губенко: «Мы начинали с Зиной вместе. Она много сделала для того, чтобы театр стал популярным. Зина - потрясающая работяга. Такая лошадка, которая всю жизнь, от восхода до заката, ходит по кругу. По кругу театра. Ведь это феноменальная цифра - было сыграно 1600 спектаклей "Доброго человека из Сезуана», где она была бессменной Шен Те и Шуи Та. Если разделить эту цифру на годы, то получится каждый день в течение пяти с лишним лет. Каждый спектакль заканчивался десятиминутными овациями. Потом было 800 спектаклей «Мать», 1000 спектаклей «Тартюфа». И всегда она играла так, что казалось - после этого она умрет.
Помнится, первые годы существования Театра на Таганке мы с Зиной, поскольку оба были иногородние, жили в котельной. А за занавеской стоял котел, который отапливал весь театр. И нам это не претило. Я не знаю человека, который бы так безвозмездно и безропотно трудился на театральной ниве. При том, что она народная артистка, а получает мизерную зарплату и могла бы обидеться, что в связи с очередным юбилеем её никак не премировали, не повесили какой-то значок. Но создается ощущение, что ей ничего этого не нужно. Главная награда - новая роль, возможность работать на сцене, поддерживая партнёров».
Здесь каждое слово – святая правда. Это печатно подтвердили многие из тех, кто ушёл из нашего бренного мира. Не дадут мне соврать и те немногие таганковцы, которые, слава Богу, ещё живы. И при всём том, Славина была чрезвычайно закрытым человеком, просто-таки жутким интровертом. Отыграв на сцене многие тысячи спектаклей, снявшись в более, чем трёх десятках фильмов, она взяла однажды и уехала с мужем Борисом Курбатовым в сельскую глушь. И несколько лет кряду практически не показывалась на людях. И о ней при жизни уже складывались легенды, одна другой стрёмнее. Однако она к ним оставалась глухой и безразличной. Спрашиваю: «Зинаида Анатольевна, это правду говорят, что на похоронах Высоцкого вы сказали: «Как много здесь жидов» - «Говорят, что в Москве кур доят, а пошли – даже титек не нашли». Буду я на всякую ерунду реагировать». Никогда, ни в каких тусовках она участие не принимала, в рекламе категорически не снималась, политикой не интересовалась напрочь. Наверняка и поэтому наши корыстолюбивые СМИ тоже мало интереса проявляли к личности художника Славиной. А зря. Она – чрезвычайно самобытная и потому очень интересная творческая индивидуальность…
- Росла я пытливой, но и страшно шкодливой. Помню, родители купили мне пальто: серенькое такое в еле заметную крапинку. Ну одень ты его и спокойно топай в школу. Ан, нет, я вниз на спине - по перилам. А хулиганистые пацаны понатыкали в дерево еле видимых кусочков из лезвий. Скатилась я на первый этаж - из пальто в нескольких местах вата торчит. Первая мысль: от родителей влетит на орехи. Побежала домой, завернула рваную обновку в газету и спрятала в шкаф. Через несколько дней идём в гости. Мама говорит: «Надень новое пальтишко». Тут я и заревела белугой. Мама развернула газету и в сердцах мне бросила: «Зараза худая!» - самое страшное её ругательство. А потом сделала из моего пальтишка коврик. Вышила на нём двух красных лебедей и на стенку повесила. Большая мастерица была.
В другой раз мама купила себе капроновые чулки – ты не представляешь, какой дефицит по тем временам. А у меня была единственная игрушка - плюшевый мишка, с которым я нянчилась, как с живым существом. Чтобы сделать ему приятное, залезла в шкаф, отрезала ножницами от чулок резинку и сделала мишке шапочку. Маму чуть кондратий не хватил: такие дефицитные чулки – псу под хвост. Отец тоже ругался. А я никак не могла взять в толк, из-за чего такой сыр-бор. Ведь медвежонку холодно...
- Зина, вы пришли в профессию хоть и не кружным, но довольно тернистым путём. Согласитесь, четырежды штурмовать театральные вузы и добиться своего лишь на пятый раз – это не только упорство, как черта характера, но и, наверное, ещё что-то. Так вот поступление в Щукинское училище – это целиком ваша заслуга или же тут настояние матери сыграло какую-то роль?
- Знаешь, мне непросто ответить на такой вопрос. С одной стороны, я действительно была с детства заряжена на то, чтобы стать актрисой. А с другой я сдавала ведь экзамены сначала в Ленинграде (Рига не имела театрального вуза). Затем уже в Москве пробовалась и во ВГИК, и в Щепкинское, и в школу-студию МХАТ. Лишь со Щукой повезло. И, честно говоря, не раз, и не два руки у меня опускались. Тогда мамочка моя милая подключалась и вдохновляла меня, и укрепляла мою веру в меня самоё. Мама тонко чувствовала дар, которым меня наградили свыше. Она верила в мой успех, словно знала наперед всё, что меня ждало. Зато потом я училась очень прилежно. Через то, что театральный вуз дался мне такой дорогой ценой, ценила его и ту науку, которую в Щуке нам преподавали. Во всём хотела «дойти до самой сути». Когда в училище назначили на роль Катарины в «Укрощении строптивой», побежала в Ленинку - литературу читать. Со мной учились Марина Полицеймако, Алла Демидова, Алексей Кузнецов. Я любила свой курс, как что-то родное и очень дорогое. Об этом сейчас никто не вспоминает, но идея сохранить наш курс для будущей работы на сцене любого из театров страны была моей. Ну да ладно, на том свете славой сочтёмся. Причем, что особо тебе хочу подчеркнуть: руководитель нашего курса незабвенная Анна Алексеевна Орочко, которая любила меня и ценила, категорически не советовала идти в театр за Любимовым. Говорила: «Вы ещё умоетесь у него кровью». Она давно знала Юрия Петровича по работе в театре Вахтангова. А я, грешным делом, тогда подумала: ревнует. Любимов, кстати, не всех из нашего курса взял. Тщательно отбирал кандидатов.
Как-то Орочко пригласила наш курс к себе на дачу и попросила меня, между делом, натереть паркет. Ну, я натерла, конечно. Да так, что всяк входящий сразу падал. Потом взялась приводить в порядок грядки с гладиолусами. И вместе с сорняками, все цветы повыдёргивала. Анна Алексеевна так страдала! Я её успокоила: привезу вам из Ригу в сто раз лучше гладиолусы. И привезла огромный мешок клубней. Орочко снова расстроилась. Это ж на целый посёлок посадочного материала. Вешала у неё же шторы - навернулась с подоконника. Полезла протереть окно, полетела со стремянки. Говорю же: такая натура стрёмная. Но я ведь так всегда стараюсь. Слава Богу муж мой Боренька прекрасно и во всём меня понимает.
…Борис Сергеевич Курбатов мой старый приятель. Нас несколько десятилетий назад познакомил уже упоминавшийся здесь Анатолий Утыльев. Боря и Зина прожили вместе 42 года. Более счастливой, гармоничной и красивой пары мне даже трудно представить. Очень пронзительно точно и правдиво об этом сказала однажды народная артистка РСФСР Тамара Семина: «Я всегда восхищалась их парой. Боря поддерживал Зину во всем, исполнял любое ее желание. Казалось, он не может поверить в то, какое счастье попало ему в руки. Он очень переживал её уход».
- Зина, более четверти века вы работали со всеми актёрами театра на Таганке. Кто из партнёров остался для вас наиболее памятным?
- Всех помню, все в моём сердце. Когда начали репетировать с Володей Высоцким Янг Сунга из «Доброго человека» (его ввели в очередь с Колей Губенко) он даже в глаза мне не смотрел. Бледный такой был, весь зажатый. Как будто на казнь шел. Оно и понятно, хотелось ему не ударить в грязь лицом. И в целом его театральное оснащение было очень приличным. Но у нас же присутствовали свои особенности, которые не сразу и поймёшь. Вот и у нас с ним сразу не получалось. Я - к нему, а он всё - мимо, мимо... А Юрий Петрович ещё в училище нам твердил: когда общаетесь, вы как бы петелька и крючочек, петелька и крючочек. Я его аллегории сразу не поняла, а потом начала учиться вязать, и все встало на свои места. К слову, в свободное время шапочки мастерила коллегам. Володя удивлялся: «Зин! Ну, зачем это тебе?» Но когда пошли уже спектакли, его нерв душевно слился с моим. Мы очень славно работали. Практически всегда с овациями. Когда их почему-то не случалось, Володя поднимал тревогу, а я его успокаивала: «Ничего, Володенька, в следующий раз мы с тобой наверстаем!» Он потом и песню написал, упомянув там наши с Бортником имена. Нас Ваней он действительно как-то выделял. («Диалог у телевизора» - М.З.).
Нет, у меня, слава Богу, со всеми коллегами в театре и практически всегда складывались очень добрые отношения. В основном потому, что я принципиально не принимала никакого участия ни в каких закулисных играх. Одно время говорили, что я якобы с Аллой Демидовой соперничала. Вроде бы я у неё отбирала роли, а она у меня. Чушь какая-то. Мы были совершенно разноплановыми актрисами, этого не видеть могли только глупцы. Ну ты представляешь себе Аллу в роли Шен Те? Вот то же и оно. Вполне допускаю, что кому-то я не нравилась, кто-то ревновал меня к Любимову, который, чего греха таить, использовал меня всегда на полную катушку. Ну так и я всегда отдавала себя сцене до самого донышка. Одна из моих коллег как-то заметила: «Я дома так устаю, так устаю. Только когда прихожу в театр – отдыхаю». Я посмотрела тогда на неё, как на малахольную, больную на всю голову. Потому что сама в театре никогда не отдыхала, а только вкалывала, как ломовая лошадь. Любимов это понимал, как никто другой. И ему этой моей истовости хватало. Вне сцены у нас с ним никогда никаких заморочек не наблюдалось – исключительно служебными были отношения. Всякие иные обязательно, как шило из мешка, вылезали бы наружу. А у нас: актриса – режиссёр. У него - только кнут и пряник, у меня – преданность, послушание и творчество до изнеможения. Когда репетировали Катерину Ивановну в «Преступлении и наказании», я и без того «зараза худая» на шесть кило похудела. Муж Боренька мой любимый даже хотел меня в больничку свезти.
Надо честно признать, что Любимов никогда не держал Славину на голодном театральном пайке. Играть давал ей вволю. Это была его «плата» за её преданность. Но и мытарил Зину нещадно. Впрочем, только ли её. Он и для остальных прочих артистов всегда был жестоким, коварным Карабасом-Барабасом. И при этом умел влюблять в себя «жалких актёришек». Зина вообще в нём души не чаяла. На этой почве и самую страшную трагедию в своей жизни пережила: «В добром человеке из Сезуана» есть две мощные темы - тема добра Шен Те и зла Шуи Та. Я счастлива, что сумела достойно нести именно первую. Вторая любой актрисе по плечу. Мне нечего стыдиться и своей нетеатральной жизни. Вне сцены я жила и живу, руководствуясь верой в добро. Я люблю людей. И хотя порой приходится очень трудно, просто невыносимо трудно, я не изменяю себе, остаюсь такой, какой родилась, какой воспитали меня семья, жизнь. Когда Любимов уезжал из страны, оставив театр, нас, своих актеров, я умирала от боли и обиды. Мне казалось невозможным пережить такое предательство. Я его боготворила. Мне казалось, что с уходом, отъездом Любимова мир рухнул.
Врачи, что называется, вытащили меня с того света. Я вернулась, но абсолютно пустая. Бесконечная моя благодарность мужу Бореньке, который удержал меня на плаву. Я понимала, что он для меня сделал. Он не дал мне уйти. Он требовал, чтобы я жила. Это была особенная ситуация. Мы ведь и познакомились с ним в больнице. Тогда моему Борису грозила неподвижность. В лучшем случае он мог бы передвигаться на инвалидной коляске. Когда я узнала об этом, не испугалась. Нас всегда держала любовь, возникшая с первого взгляда. И мы её пронесли через всю дальнейшую нашу жизнь. Борис перенес сложную операцию и пошёл. Точно так же и меня заставил: встать и пойти вперед, поверить, что жизнь продолжается, не всё в ней утратило смысл.
Другим моим спасителем стал Анатолий Эфрос. Он знал, что со мной произошло, понимал, что как актрису меня вернёт к жизни только сцена. Только работа. Он вызвал меня и приказал тоном, не терпящим возражений, сделать пусть крошечный, но все же шажок к жизни. Так я стала играть горьковскую Василису в «На дне». С помощью этого сверх талантливого режиссера я сумела выплеснуть злость и обиды, так не характерные для меня, на сцене. И снова почувствовала свою актёрскую силу, принадлежность к театру, поняла, что по-прежнему нужна зрителям.
…Боря Курбатов выставил в соцсетях множество фотографий и видеоматериалов, посвящённых нашей Зины. Рассматривая и слушая незабвенную Зинаиду Анатольевну, я всегда думаю о том, что человек вообще-то не умирает, как том пишется на его могильной плите. Он живёт до тех пор, покуда о нём помнят другие люди. Отсюда простой вывод: нужно в жизни сделать много хорошего, чтобы тебя долго помнили после смерти. Зину Славину люди будут помнить очень долго. А я – до последнего своего вздоха…
Михаил Захарчук.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев