Предыдущая публикация
Жизнь посвятил стихам и был равнодушен к их судьбе.
Писал на чём попало - на обёрточной бумаге, на уворованных ( у приятелей или из " Ленинки") книгах, а то и просто надиктовывал их по телефону кому-нибудь из благополучных знакомых. Стихи отправлял в путешествие, наподобие записки, которую терпящий кораблекрушение запечатывает в бутылку и без всяких надежд бросает в море.
Бывают такие исключительные поэтические явления: весьма сомнительные, несовершенные люди, но авторы гениальных стихотворений.
Никакого преувеличения! Для них стихи были естественны, как дыхание. Не знаю, как они сочиняли свои удивительные уникальные строки. Может быть, мучились с черновиками, перемалывали тысячи тонн словесной руды единого слова ради - но этого никто никогда не видел!
Такое впечатление, что они дышали в рифму.
Это природный дар.
Очаровательный наглец, брызжущий интеллектом. Шопенгауэр и Штайнер для него то же, что Вася и Саша, - свои ребята. Сквозь лицо наглеца просвечивает синеглазый рублёвский инок. Под мышкой всегда пачка книг, из которых торчат мятые листки, закладки, машинописные страницы. Со всеми запанибрата – на "ты". Возникал всегда неожиданно, будто ткала его из воздуха некая недобрая сила.
"Имяреку, тебе, — потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, — от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса —
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей —
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно".
И. Бродский, 1973 г.
В 1973 году до Иосифа Бродского дошёл слух (оказавшийся впоследствии ложным) о смерти Сергея Чудакова. Бродский откликнулся стихотворением "На смерть друга", которое включил в готовившийся к изданию сборник "Часть речи".
Узнав, при подготовке сборника, что адресат жив, Бродский оставил стихотворение, как собирательный образ представителя своего поколения, люмпенизированного человека с тонким художественным вкусом, пишущего прекрасные стихи -- "русского Франсуа Вийона"
"Существует закон сохранения энергии: энергия, выданная в мир, не пропадает бесследно при любой политической или культурной изоляции. И если в этой энергии вдобавок есть еще и какое-то определенное качество, то тогда волноваться уж совершенно незачем. Потому что при наличии качества все рано или поздно станет на свои места.
...Если по-настоящему, по правде, по черной правде — он должен был получить Нобелевку, а не я. Но разве эти люди дадут ему Нобелевку? Если б я был в Нобелевском комитете — я бы дал только ему премию. За три-пять-шесть гениальных стихов. Тютчев написал два гениальных стиха, Фет — три, зачем больше? А он (Чудаков) написал штук двадцать!"
И. Бродский.
Чудом сохранилась эта, помянутая Иосифом Бродским, - "лучшая из од на паденье А.С. в кружева и к ногам Гончаровой" :
"Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки
В ледяной воде из мерзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены
Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живем — возней своей мышиной
Небольшого Пушкина обидя
Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублер и заменитель)
Горько сожалея о потере
Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишиневе
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною.
Ноги по задрипанной одежке
Вытянул и выгнулся хребтом
Хрипло просит "дайте мне морошки"
Это он успел сказать потом
В измереньи божеского срока
На расхристьи дьявольских стихий
Догорят в библиотеке Блока
Пушкина бессильные стихи
Синь когда-то отшумевших сосен
Пустота сводящая с ума
Что такое Болдинская осень
Я не знаю – в Болдине зима".
Родился Сергей Чудаков в 1937 году в Магадане, в семье рано умершего генерала, начальника лагеря, и до восьми лет жил на Колыме. Вследствие этого от каких-либо иллюзий с детства был свободен:
"Если жить в стране насилия
бередить сомнения
то напрасны все усилия
самосохранения
Подними перо гусиное
исправляя почерк
полицейские усилия
отбиванья почек
Слово падает в чернильницу
на обратной съемке
мчится юность – труп червивится
на Колымской сопке ".
Учился на факультете журналистики МГУ.
На 2м курсе журфака МГУ, будучи профоргом, он ухитрился провести студенческое собрание, потребовавшее отстранить от чтения лекций наиболее бездарных преподавателей, и с волчьим билетом был изгнан из альма-матер. Чудаков рано понял, что его дар, его жадно поглощавший знания мозг не нужны обществу, которое отторгло его:
"Когда кричат:
"Человек за бортом!"
Океанский корабль, огромный, как дом,
Вдруг остановится
И человек
верёвками ловится.
А когда
душа человека за бортом,
Когда он захлёбывается
от ужаса
и отчаяния,
То даже его собственный дом
Не останавливается
и плывёт дальше".
Несколько его стихотворений были опубликованы Александром Гинзбургом в самиздатском журнале "Синтаксис".
Его стихи пользовались известностью и популярностью среди неофициальных поэтов Москвы и Ленинграда, а он был равнодушен к судьбе своих стихов. Писал на чём попало, забывал, дарил их, живая картина пастернковского: "Не надо заводить архивов!"Ему посвящены стихи Бродского, а его собственные стихи так никогда и не были при жизни собраны в книжку...
"Чуть похож на князя Мышкина,
на блаженненьких бродяг,
в ЦДЛ вносил под мышкою
солженицынский "ГУЛАГ"
Занимался журналистикой, публиковал рецензии, интервью, печатался в журналах "Знамя"и "Театр", обладал энциклопедическими знаниями, лёгкостью пера, был ценителем живописи, блестяще разбирался в кино...
А еще он подсказал Тарковскому сцену невесомости в "Солярисе", правда вошла она туда в сильно усеченном виде.
Лев Прыгунов вспоминал:
" Никто так не знал кино, особенно иностранное, как знал Серёжа Чудаков. Тарковский и Эфрос к нему прислушивались, Хуциев побаивался его категорических советов, и вообще это был самый остроумный человек в Москве.
Во время кампании травли A.Солженицына, Чудаков открыто ходил по факультету журналистики МГУ с "Архипелагом Гулаг" под мышкой".
В 1974 г. Чудаков был арестован и решением суда отправлен на принудительное лечение в психиатрическую клинику. После освобождения жил в Москве. Впервые в официальной печати его стихи появились в 1978 г., когда в журнале "Волга" вышел автобиографический роман Олега Михайлова "Час разлуки", куда они были включены как стихи одного из персонажей.
В 1980 г. несколько стихотворений были опубликованы в США, в Антологии новейшей русской поэзии "У Голубой лагуны".
В 1990 г. решением суда поэт был вновь подвергнут карательной психиатрии.
"В телевизор старается Пьеха
Адресуется мне одному
Мне бы как-нибудь лишь продержаться
Эту пару недель до зимы
Не заплакать и не рассмеяться
Чтобы в клинику не увезли".
Умер в Москве 26 октября 1997 года на улице, без документов.
Евгений Рейн утверждает, что видел Сергея Чудакова за неделю до его смерти в сквере возле дома Союза писателей :
"Чудаков лежал на скамейке головой на сумке " , поскольку "потерял" квартиру... сдал квартиру на Кутузовском, взял вперёд деньги, подписал какую-то бумагу и его выгнали. И у него не было крыши над головой. Когда наступила осень, он действительно замёрз. Так что Бродский предсказал его смерть. И неизвестно, где он похоронен..."
В середине 2000-х в архиве филолога Д.Н.Ляликова был обнаружен машинописный сборник Сергея Чудакова, что позволило в 2007 году выпустить книгу его стихов "Колёр локаль".
Стихи переведены на французский язык Тьерри Мариньяком.
"Приходят разные повестки.
Велят начать и прекратить.
Зовут на бал. Хотят повесить.
И просят деньги получить.
И только нет от Вас конверта,
Конверта и открытки в нем.
Пишите, лгите. Ложь бессмертна,
А правда — болевой прием.
Но почтальон опять не хочет
Взойти на пьедестал-порог,
А может быть, ночную почту
Ночной разбойник подстерег.
Какая в том письме манера?
И если холод, если лед,
То пусть разбойник у курьера
Его и сумку отберет.
А если в нем любовь и ласка,
То нужно почту торопить —
На легкой голубиной лапке
Кольцо с запиской укрепить.
И небо синее до глянца
И солнце сверху на дома
И воркование посланца
И воркование письма".
С. Чудаков.
Следующая публикация
Комментарии 9
Слово «планировал» не очень применимо к способу существования Сергея Ивановича. Чудаков пылал страстью к кинематографу и, видимо, очень хотел переместиться из позиции кинокритика — внешней — в позицию непосредственного участника кинопроцесса. Хотя его психике более подходила роль режиссера, чем актера.
Роль Бориски Моторина, молодого литейщика из новеллы «Колокол», финальной части фильма «Андрей Рублев», по первоначальному замыслу Тарковского предназначалась именно Чудакову.
Чудаков очень хотел сниматься, был уверен, что «сделает» Бориску, и считал, что эта роль изменит нечто важное в его судьбе. В статье о неснятом еще (!) фильме, вышедшей в 1962 году в ленинградской газете «Смена», он пишет, явно любуясь персонажем: «…восторженный монолог молодого литейщика, который собирается отлить колокол, пробуждающий души людей, своим голосом распрямляющий человека. В ...ЕщёВ 60-х Андрей Тарковский называл Чудакова ведущим кинокритиком в стране. Он ( Чудаков) планировал реализоваться еще и как актер?
Слово «планировал» не очень применимо к способу существования Сергея Ивановича. Чудаков пылал страстью к кинематографу и, видимо, очень хотел переместиться из позиции кинокритика — внешней — в позицию непосредственного участника кинопроцесса. Хотя его психике более подходила роль режиссера, чем актера.
Роль Бориски Моторина, молодого литейщика из новеллы «Колокол», финальной части фильма «Андрей Рублев», по первоначальному замыслу Тарковского предназначалась именно Чудакову.
Чудаков очень хотел сниматься, был уверен, что «сделает» Бориску, и считал, что эта роль изменит нечто важное в его судьбе. В статье о неснятом еще (!) фильме, вышедшей в 1962 году в ленинградской газете «Смена», он пишет, явно любуясь персонажем: «…восторженный монолог молодого литейщика, который собирается отлить колокол, пробуждающий души людей, своим голосом распрямляющий человека. В молодом фантазере Рублев узнает свои порывы, свою юность».
Весной 1965 года, когда наконец начался подготовительный период фильма, Сергей Чудаков успешно прошел фото- и кинопробы и был утвержден на роль. Но образом Бориски уже крепко «заболел» восемнадцатилетний актер Николай Бурляев, которого Тарковский позвал в картину на совсем другую роль. Правдами и неправдами, заручившись поддержкой оператора Вадима Юсова и консультанта Савелия Ямщикова, он добился своего — уже утвержденный Чудаков был с роли снят, и Бориска достался Бурляеву. Николай Петрович сыграл прекрасно. Как сыграл бы Чудаков, мы можем только гадать. А вот то, что неполучение роли в фильме Тарковского он воспринял как жизненную неудачу и удар судьбы — очевидно. Летом того же 1965 года в «Китайской поэме» Чудаков меланхолично констатирует:
В зарослях лопуха срываю гигантский лист —
В кадре его держать, снимая ропщущий лес. «Государственно-
воспитательная Кинопромышленность» не нуждается в моих услугах. Мальчику лист вручил. Мальчик бежит вдаль.
Именно с середины 60-х абсолютно неприкаянный, ненужный миру Чудаков — из полусвета, где он до поры вполне органично обитал, — уходит во тьму, спускается в личный ад нелепых преступлений, уродливого распутства и учащающихся вспышек безумия.
____Из инета.
"В неурожайные поля
Бежит бродячая собака,
И кем-то вскопана земля
На бывшей даче Пастернака".
Петр Вегин: "Напиши он только это четверостишие, он всё равно остался бы во Времени. Собака –Пастернака. Это же надо позволить себе такую наглую рифму! Он позволял себе всё, что хотел, всё, куда его заносили слабости его характера и ветер московских переулков. Отчего он и погиб. Погиб, как предавший свою гениальность, погиб, как однажды в каком-то году, по слухам, счёл его утонувшим Бродский, запечатлевший несообразность его жизни .
от тех до нынешних времен,
таких неузнанных поэтов
и нерасслышанных имен!"
____Я. Смеляков.
Она--в субтропическом муссонном,
я--в резко континентальном.
Но поэтическое искусство имеет уникальную способность объединять не только различные человеческие эмоции, но и " сводить " континенты!
Что и подтверждает наша "Остановка".
***
Ботинки истлевают на ногах
ног хватит в целом лет еще на сорок
доказано что вещи это морок
а человек – живой упругий прах
Смотри тускнеет сморщилась жена
и школьницы свежее год от года
ну чем теперь поможет Бог – разводом
дежурной смесью водки и вина?
Пять или шесть всего лишь тысяч книг
пять или шесть всего лишь тысяч м...ЕщёОбстоятельства подлинной смерти Чудакова напоминают историю его легендарной "гибели" в 1973-м. Сергей Иванович умер от сердечного приступа на Кутузовском проспекте в ноябре 1997 года, ненадолго пережив Бродского, но, в отличие от нобелевского лауреата, не удостоившись посмертных почестей. Видимо, холод тоже сыграл свою роковую роль – в конце октября уже наступили первые серьезные ночные заморозки, а труп обнаружили только утром. Документов при Чудакове не было, и его тело месяц хранилось в морге как неизвестное, а затем было похоронено в общей могиле на одном из московских кладбищ. Он был брошен в землю и забыт, словно безымянный колымский зэк.
***
Ботинки истлевают на ногах
ног хватит в целом лет еще на сорок
доказано что вещи это морок
а человек – живой упругий прах
Смотри тускнеет сморщилась жена
и школьницы свежее год от года
ну чем теперь поможет Бог – разводом
дежурной смесью водки и вина?
Пять или шесть всего лишь тысяч книг
пять или шесть всего лишь тысяч мнений
запутанный и озаренный миг
полусмертей полувыздоровлений
Вот жизнь. Здесь междометье "так сказать"
уместно, жест бездарный, выкрик птичий.
Спасенье в том, что отменен обычай
свирепый, негуманный – воскресать.