Ахматовские си́роты — выражение, взятое из стихотворения Дмитрия Бобышева «Все четверо», посвящённого памяти Анны Андреевны: И, на кладбищенском кресте гвоздима душа прозрела: в череду утрат заходят Ося, Толя, Женя, Дима ахматовскими си́ротами в ряд. Названы четверо поэтов из близкого окружения Анны Ахматовой конца пятидесятых — начала шестидесятых годов, а именно: Иосиф Бродский, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман и Евгений Рейн. Ахматова высоко ценила их творчество. Она была для них, по признаниям Бродского и Наймана, не только литературным, но и нравственным, духовным авторитетом.

Анатолий Найман пишет: «Ахматова <…> учила нас не поэзии, не поэтическому ремеслу, — ему тоже, но походя, и, кому было нужно, тот учился. Это был факультатив. <…> Она просто создавала атмосферу определенного состава воздуха». В «Диалогах с Иосифом Бродским» Соломона Волкова Иосиф Бродский проводит параллель между их четвёркой и четвёркой Золотого Века: ИОСИФ БРОДСКИЙ :«Каждый из нас повторял какую-то роль. Рейн был Пушкиным. Дельвигом, я думаю, скорее всего был Бобышев. Найман, с его едким остроумием, был Вяземским. Я, со своей меланхолией, видимо играл роль Баратынского». ЛЮДМИЛА ШТЕРН :,,...Найман и Бродский в юности были очень близки, о чем Найман подробно написал в эссе «Великая душа». Уже в 1961 году Бродский посвятил Найману несколько глав поэмы «Петербургский роман». Андрей Сергеев в своей книге «Omnibus» вспоминает слова Бродского: ,,Когда я выходил в люди, я мечтал научиться писать, как Найман. А потом прочитал Фроста и понял, что мне так никогда не написать.,, Но уже в 1968 году Бродский посвящает Найману «Элегию», свидетельствующую об очевидной трещине в их отношениях. Однажды этот южный городок был местом моего свиданья с другом; мы оба были молоды и встречу назначили друг другу на молу, сооруженном в древности; из книг мы знали о его существованьи. Немало волн разбилось с той поры. Мой друг на суше захлебнулся мелкой, но горькой ложью собственной; а я пустился в странствия. И вот я снова стою здесь нынче вечером. Никто меня не встретил. Да и самому мне некому сказать уже: приди туда-то и тогда-то. Вопли чаек. Плеск разбивающихся волн. Маяк, чья башня привлекает взор скорей фотографа, чем морехода. На древнем камне я стою один, печаль моя не оскверняет древность — усугубляет. Видимо, земля воистину кругла, раз ты приходишь туда, где нету ничего, помимо воспоминаний. ИОСИФ БРОДСКИЙ В Америке Найману, в качестве друга юности Бродского, очень повезло. Благодаря Иосифу, перед ним открылись недосягаемые двери университетов, и нью-йоркское издательство опубликовало его книжку «Рассказы о Анне Ахматовой». В эссе «Великая душа» Найман даже цитирует Бродского: «Оставьте мне вашу рукопись, и мы ее здесь немедленно тиснем». .. Найман обязан Бродскому и преподаванием в американских университетах, и американскими публикациями. В эссе «Великая душа» Найман вскользь подтверждает помощь и поддержку, оказываемую Иосифом: «Он по-прежнему был безотказен, когда от него что-то требовалось…» ..В молодости А. Г. Найман был очень хорош собой. Более того, ослепителен. У меня есть фотография сорокалетней давности – А. Г. в профиль, в свитере. ..,, Людмила Штерн ,,Поэт без пьедестала : Воспоминания об Иосифе Бродском,, Отрывки.

********** АНАТОЛИЙ НАЙМАН - поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Окончил Ленинградский Технологический институт (1959). Вместе с Бобышевым, Бродским и Рейном принадлежал к кругу опекаемых Ахматовой молодых поэтов. С 1962 года и до конца ее жизни Найман был литературным секретарем Ахматовой. АНАТОЛИЙ НАЙМАН Хоть картина недавняя, лак уже слез, Но сияет ещё позолотою рама: Две фигуры бредут через реденький лес, Это я и прекрасная старая дама. Ах, пожалуй, её уже нет, умерла. Но опять как тогда (объясню ли толково?) Я ещё не вмешался в чужие дела, Мне никто не сказал ещё слова плохого. Кто был жив, те и живы, на воле друзья, Под ногами песок и опавшая хвоя, Кто-то громко смеётся — наверное, я, В этих пепельных сумерках нас только двое. Всё, что нам пригодится на годы вперёд, Можно выбрать из груды ненужного хлама, Мне об этом с усмешкой в тот траурный год Говорила прекрасная старая дама. Да, конечно, её уже нет, умерла. Но о том, как мне жить, ещё не было речи, Кто-то жалит уже́ — но ещё не со зла, Электричества нет — но и лучше, что свечи. Печь затопим, заброшенный дом оживим, И подружимся с кем-то из призраков местных, И послушаем Моцарта — о, херувим, Он занёс к нам те несколько песен небесных. Хорошо… И хотя никакому ключу Не открыть погребённую в хламе шкатулку, Я теперь ни при чём и, когда захочу Выхожу на последнюю эту прогулку. Свет осенний по-прежнему льётся с небес. День безветренный. Тихо. И держатся прямо Две фигуры, бредя через реденький лес: Это я и прекрасная старая дама. <1969>