Лизе тоже так хотелось — добежать, уткнуться носом в теплую от солнца рубаху отца и завыть белугой, как до этого выла мачеха на его плече. Но Лиза не могла. Не принято было у них с папой выражать эмоции и обниматься. Это Стёпке легко, вон как прильнул к бате! А Лиза стоит, переминаясь, в ситцевом платье, из-под которого выглядывают голенастые ноги, и только смотрит тоскливо, понимая, что теперь она осталась совсем одна.
Батя, какой бы сухой и сдержанный на выражение чувств не был, был ей родной. Но он уходит на фронт, а Лиза остаётся с не любившей её мачехой и Стёпкой. Стёпка, вроде, братишка, но только по отцу. Лиза его любила, в младенчестве нянчить помогала, но всё время чувствовала ревнивый взгляд мачехи. Мачеха постоянно приглядывала боязливо, будто опасалась, что падчерица дитю навредить может. Лизе это было неприятно, поэтому со Стёпкой особой близости у девочки не было.
Лиза мачеху «мамой» называла, батя заставил. Но каждый раз в девочке всё противилось этому. Какая она ей мама, эта чужая, сердитая женщина?
Лиза была мала, когда родной мамой не стало, и смутно ее помнит. Помнит лишь улыбку, постоянную улыбку на губах. Мама была добрая, она улыбалась. И голос ее звенел, как колокольчик. А мачеха улыбаться не умеет, даже когда на Стёпку смотрит. Голос у нее хриплый, в тон вечно обветренному лицу. На эмоции мачеха скупа. Лиза даже удивилась, когда она обняла папку и завыла на его плече.
— Ну всё, всё, будет! — неловко погладил жену по плечу Иван.
Также неловко чмокнул дочку в щеку и только Степку обнял от души, не испытывая неловкости. После Иван долгим взглядом на жену посмотрел.
— Ты мне детей сбереги, Антонина. Слышишь, детей сбереги!
Лицо Тони приняло обычное выражение, будто недовольное. Слёзы высохли, и она кивнула.
— Сберегу, Ваня. Ты воюй, и о нас не печалься. Глядишь, быстро закончится эта проклятая война. Может, к зиме уже вернешься.
— Может, и вернусь, — кивнул Иван и пошел по пыльной, объезженной колхозными телегами дороге.
Стёпка рванул за ним, с криком — «батя». Стёпка маленький, он единственный из всей семьи смог снять напряжение и недосказанность своим непосредственным поступком. Иван сына обнял и отправил назад, к застывшим на краю деревни жене и дочери.
Он отдалялся, а Лиза чувствовала, как в груди ее растет дикое отчаяние. С каждым шагом уходившего на фронт отца девочку распирала тоска. Не верила она, что увидит батю уже к зиме и чувствовала, что больше в ее жизни не будет ничего хорошего. Мачеха и раньше, при папке, ее иначе, как дурехой не называла. А что будет теперь?
Потирая шмыгавший нос, вернулся Стёпка. Вцепился в подол длинной материной юбки серого цвета. Антонина глянула последний раз на далёкую фигуру мужа, подтолкнула сына в плечо и сказала Лизе:
— Ну чего, дурёха застыла? Пошли в избу, платье сними, пока не замарала.
Новое платье в синий цветочек, которое сшила девочке портниха из поселка, одевалось только по праздникам. Лиза не могла понять, почему мачеха заставила надеть его сегодня. Какой же это праздник, когда батя на войну уходит?
А Тоне хотелось, чтобы муж запомнил их такими — нарядными, красивыми, ждущими...
Она и сама светлую блузу надела, вот только для Стёпки красивой одежды не нашлось.
Антонина глянула неласково на падчерицу и пошла к деревне, подталкивая Стёпку в плечо. Видела она, что у Лизы глаза на мокром месте, да только подбодрить как-то, доброе слово сказать не могла. Сколько Тоня себя не принуждала, мамы для этой девочки из неё не получилось. Полюбить её, приласкать мешала страшная ревность.
Тоня смотрела на лицо падчерицы, а видела бывшую жену Ивана — Настёну. Вот уж кто действительно был красив, не то что она Антонина! Лиза была поразительно похожа на свою родную маму. Такие же огромные серые глаза, полные губы и черные, как смоль, брови вразлет. Зато волосы были цвета спелой пшеницы. Густые, тяжелые, они обрамляли лицо девочки, и этот контраст черных бровей и светлых волос, делал Лизу, а когда-то и Настёну, необычайными красавицами. Часто Иван задерживал на дочке задумчивый взгляд, а сердце Тони в этот момент сжималось. Видела она по взгляду мужа, что не дочку он видит, а бывшую жену. Вспоминает, тоскует по Настёне и до сих пор любит.
Настёна заболела зимой. Вроде бы просто застудилась, и Иван поначалу не испугался. К фельдшеру в соседний посёлок поехал только когда жена перестала вставать с кровати. Хворь была непонятная, и фельдшер даже не сказал её название. Сказал только, что молодую женщину нужно срочно везти в город и очень сильно надеяться, что еще не поздно. Но было поздно...
Настёну не спасли.
Иван овдовел слишком резко и не мог поверить, не мог принять. Грешным делом выпивать стал. Потом вроде опомнился, понял, что ему дочку поднимать. А в деревне одинокому мужику никак. В избе баба нужна. Хозяйка и мать для девочки.
Тоня всегда знала, что ее Ваня выбрал не из-за большой любви. Она кулацкая дочь. Родители Антонины были в свое время раскулачены, и в деревне к ним относились с предубеждением. Они уже не молоды, а Тоня — последыш. Старшие дети из деревни уехали, а Тоня чувствовала, что ей так и придется с родителями жить. Может, ее для этого и родили, чтобы помощь в старости была.
Тоне было двадцать два и выйти замуж она уже не надеялась, когда Иван пришел к ней свататься. Отец Антониды — Матвей Григорьевич, жениху не обрадовался и дочку отдавать не хотел. Тогда Тоня отцу заявила:
— Не отдашь за Ивана, вздёрнусь в амбаре. Побожиться на твоих иконах могу, вздёрнусь!
— Ты, дура, язык-то прикуси про иконы.
Матвей Григорьевич хоть и был на тот момент в избе вдвоём с дочерью, боязливо покосился на дверь. Искренне ненавидевший советскую власть и научившийся ее бояться, бывший кулак прятал иконы на дне огромного деревянного сундука, запиравшегося на замок. Понял он, что раз дочь про иконы заговорила, дело серьёзное. Глядишь и правда вздернется.
— Вишь, как замуж невтерпёшь! Ванька-то этот партия никудышная. Ты что, Тонька, не понимаешь, что он тебя из-за девчонки взять хочет? Ему маманька для дочери нужна.
— Не отдашь, вздернусь, — хмуро повторила Тоня.
Всё она понимала, всё чувствовала, но в то время казалось девушке, что сможет она Лизу полюбить. Сможет принять, как родную, ради того, чтобы стать женой Ивана. На такого мужа Антонина и надеяться не могла. И как же сладко замирало в груди, когда он просто проходил мимо!
Потом была пьяная свадьба с квашеной капустой и самогоном на деревянных столах, расставленных во дворе избы Ивана. Деревенские напились, и даже председатель поздравлял новую ячейку советского общества заплетавшимся языком. Тоня млела от близости Ивана. От мысли, что ночью они останутся наедине, она станет настоящей женой забывала, как дышать.
А Иван улегся на лавке и захрапел, забыв, что только что женился и ему полагается спать с молодой женой. Так и получилось, что настоящей женой Ивану Тоня стала спустя неделю. Но ведь стала!
Стала женой, сына родила, а вот Лизу полюбить не смогла. Старалась и не смогла!
Девочка росла, становилась красавицей и все больше и больше походила на покойную Настёну. Иногда Иван смотрел на дочку, и глаза его увлажнялись. И накрывала Тоню бешеная ревность, накрывала с головой! Знала она, кого в такие моменты вспоминает муж. Вот не было бы Лизы перед глазами, возможно, и забыл бы он первую жену. Возможно, смог бы обратить свое сердце в сторону Тони. А с другой стороны, не было бы Лизы, он на Антонине не женился. Она нужна была Ване в качестве хозяйки дома и матери для дочки. И никак иначе!
Иногда, оставаясь одна, Тоня воровато доставала из ящика комода небольшое мутное зеркальце и начинала разглядывать себя. Неужели она настолько непривлекательна? Неужели не сможет Ваня её по-настоящему полюбить, как любил когда-то Настёну?
Круглое лицо с тонкими губами, вечно обветренное, шершавое, нос картошкой и небольшие блеклые глаза под редкими бровями — вот что видела Антонина в зеркале. Вздыхала каждый раз тяжело и убирала зеркальце подальше. Может и не уродина, но уж красавицей точно не назовешь. Красавицей, какой была Настёна, какой становилась Лиза.
Когда началась война Тоня очень испугалась, что Ивана призовут. Испугалась до такой степени, что сбегала в дом отца. Исподтишка прошептала молитву возле сундука, обращаясь к лежавшим там иконам.
Молитва не помогла. Через несколько дней почтальонка принесла повестку. Иван ушел воевать.
Проводив мужа, Антонина с детьми вернулась в избу. По привычке дотронулась до головы, собираясь поправить платок. Вспомнила, что платок не повязала, хотела проводить мужа с непокрытой головой. Тяжело опустилась на лавку, уставилась на Лизу.
— Платье, говорю, снимай. И сходи за водой.
— На колодец? — с надеждой спросила Лиза.
— На родник, — убила эту надежду Антонина.
Деревня, в которой они жили, называлась Ключевка. Название свое получила из-за многочисленных ключей, бьющих из-под земли вокруг деревни и на краю леса. К самому ближайшему роднику Антонина часто Лизу посылала. Говорила, что там вода вкуснее и лучше жажду утоляет. А Лизе казалось, что мачеха просто издевается. Даже до самого ближайшего родника идти далековато, а особенно назад возвращаться, с бидоном воды.
Лиза зашла за занавеску возле печки, скинула с себя платье в синий цветочек. Надела повседневное, серого цвета, как юбка мачехи.
— Скоро уборочная начнётся, — бубнила на лавке Антонина. — Слышишь, Лиз, отца-то нет теперь, мы вдвоём. Стёпка не в счёт, он мал ещё. Я на уборочной с утра до ночи. Значит, картошку копать тебе придётся.
— Как, картошку? Что, одной? — отдернула занавеску Лиза.
— Ну, а как ты хотела? Ты большая уже, скоро четырнадцать будет. Только копай на совесть, клубни в земле не оставляй. Я проверять буду.
Лиза поежилась, вспомнив, как в прошлом году за подобную провинность мачеха сломала тонкий ивовый прут и отхлестала им Лизу по ногам. Было очень больно, а папка, молча копавший картошку, даже не заступился. Он никогда не заступался. Считал, что это правильно, что детей нужно воспитывать. Его и самого в детстве сильно пороли.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ТУТ...
Комментарии 67
Много глав выложено!
До сих пор поверить не могу, что такое возможно…
Храни Вас Господь за то, что восстанавливаете в памяти народной подвиг наших предков не столь далекой нашей истории, которую мы должны пронести … через года, через века…