Последний снимок Марины Цветаевой

Он сделан в Кускове спустя ровно два года после возвращения поэтессы в СССР, 18 июня 1941 года.
За четыре дня до начала войны.
И за два с половиной месяца до того, как она решится свести счеты с жизнью.

Изначально фотография была групповой, из нее позже вырежут отдельный снимок Марины Ивановны.
Цветаева – в берете, слева в верхнем ряду, рядом будущая писательница Лидия Либединская, пока - 19-летняя студентка.

Внизу слева поэт-футурист, создатель поэтической зауми и легендарного «дыр бул щир» Алексей Крученых.

Справа, в картузе, 16-летний Мур - сын Цветаевой Георгий Эфрон, выглядящий много старше своего возраста.

Это был будний день, среда.
В Кускове компания отправилась по инициативе Крученых.

Как вспоминала Лидия Либединская в своей книге «Зеленая лампа», он позвонил часов в десять утра и пригласил в Кусково, где снимал комнату в дачном поселке: «Купишь две бутылки кефира, белые булки, зайдем за Мариной и поедем».
Марина Ивановна с Муром жили тогда в 14-метровой комнате на Покровском бульваре.

По воспоминаниям Либединской, это был первый теплый и солнечный день после долгих дождей. На Цветаевой было простое платье из сурового полотна и белые туфли на резиновой подошве, со шнурками, без каблуков.

....Обедать пришли на дачу Крученых. Хозяйка накрыла шаткий стол в палисаднике, поставила тарелки с наваристым борщом с мясом. За обедом зашла речь об эмиграции, Цветаева рассказывала, как живет Бальмонт, другие поэты, вспомнила случай из детства: шла с отцом по улице, вдруг из-за угла прямо на них вылетел рысак. Она испугалась и хотела бежать, но отец крепко сжал ее руку и остановился посреди мостовой. Чуть позже, когда пролетка, летевшая прямо на них, резко свернула, отец сказал: «Если на тебя надвигается что-то, с чем ты не в силах справиться, остановись, самое страшное – начать метаться».
Крученых коллекционировал все, что связано с поэзией и поэтами, и всегда носил с собой альбом для автографов. Цветаева написала в альбом «И всё-таки мне мира жаль: Я видела, как цвел миндаль». Вечером, по дороге на станцию, зашли к фотографу и забрали фотографии....

.....8 июля Цветаева навсегда покинет столицу.

Подробности этого отъезда узнаем из письма провожавшего ее поэта Виктора Бокова крымскому врачу Леониду Чеховичу:

"Проводы Марины Цветаевой с Северного речного порта были 8 июля 1941 года. Накануне Борис Пастернак сказал мне в Переделкине, что Марина уезжает и он хотел бы ее проводить и был бы рад, чтобы и я принял в этом участие. В Северном речном порту увидели Марину Цветаеву одну, в окружении вещей. Никто ее не грузил, не отправлял. Пастернак представил меня. Марина была в кожаном пальто, в темно-синем берете. Меня удивили ее брови – они были поставлены «домиком», в глазах проступала боль Богородицы. Она смотрела на панику эвакуации населения и спрашивала:
– Боря, это не 1914 год? Ничего же не изменилось! Это же Россия царя!
Она сомневалась, надо ли ехать. Борис Леонидович убеждал, что ехать надо, Москва будет фронтовой – и это уже недалеко! Он спросил:
– Марина! А что ты взяла из еды?
Она ответила:
– А разве на пароходе не будет буфета?
– Ты с ума сошла! Какой буфет!
Мы пошли в ближайший гастроном и накупили ей бутербродов, несли их на руках, в незавернутом виде. Никто не подходил к Марине Ивановне, между тем пароход грузился. Я взял льда у мороженщицы и стал метить вещи Марины. На смоченном листе писал химическим карандашом «Литфонд, Елабуга, Цветаева». Разнообразил эти слова перестановкой «Елабуга, Литфонд, Цветаева», «Цветаева, Литфонд, Елабуга». Марина Ивановна улыбнулась этому озорству, спросила:
– Вы поэт?
– Поэт!
Потом я достал частный пикап, побросал в него вещи. Грузя их, я от напряжения порвал пуговицу на костюме, она очень убивалась по этому пустяку, очень хотела эту пуговицу пришить. Подошел сын Мур, сказал категорично:
– Мама! Я решил остаться в Москве! Я офицер, я не могу бросить столицу!
Ни поцелуев, ни рукопожатий. Он повернулся и ушел. Я был удивлен такой сценой прощания сына с матерью. Брови-«домики» обострились, провожая Мура. Я сказал Марине Ивановне, что гадал на нее по книге «Символов и Эмблемата» Петра I.
– Что мне выпало? – спросила она.
– Если мы еще встретимся с Вами, я тогда Вам отвечу.
А вышел ей гроб со звездочкой и надпись: «не ко времени и не ко двору». Эта книга была страшной, она все угадывала. Марина Ивановна ее знала наизусть – я узнал об этом потом от Ариадны Сергеевны. Вещи Марины Ивановны я довез до парохода, их сгрузили, и она, простясь с нами, поднялась на пароход. Дали сигнал отправления, и пароход стал отчаливать.
Марина Ивановна стояла и смотрела на нас с Борисом Леонидовичем. Расстояние между нами увеличивалось. Никто не знал, что Цветаева больше не вернется в Москву».