ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА

Антон Павлович Чехов: забавные фрагменты из его переписки с друзьями и близкими

О деньгах Я безденежен до мозга костей. Если у тебя есть человеколюбие в животе, то снизойди к моей унизительной просьбе: немедленно, со скоростью вальдшнепа, которому всунули в задний проход ядовитую стрелу, надевай шапку и мчись: a) в контору "Нового времени" (Невский 38) и получи там гонорар за рассказ "На пути", b) в "Петерб. газету" (Симеоновский пер.) и получи 107 рублей по счёту, к-рый оною конторою уже получен. Полученные деньги не трать и не раздавай нищим, а вышли мне почтой или простым переводом, причем уведоми меня краткой телеграммой: "Москва, Кудрино, д. Корнеева, Чехову. Жди. Чехов". Т. е. пошли телеграмму, когда деньги будут уже посланы. За причиняемое тебе беспокойство я охотно тебя извиняю, но чтоб в другой раз этого не было". Александру Чехову. Москва. 8 января 1887 года. О женитьбе ___ Очевидно, у Вас есть невеста, которую Вам хочется поскорее сбыть с рук; но извините, жениться в настоящее время я не могу, потому что, во-первых, во мне сидят бациллы, жильцы весьма сумнительные; во-вторых, у меня ни гроша, и, в-третьих, мне все еще кажется, что я очень молод. Позвольте мне погулять еще годика два-три, а там уви­дим - быть может, и в самом деле женюсь. Только зачем Вы хотите, чтобы жена меня "растормошила"?. Ведь и без того тормошит сама жизнь, тормошит шибко. Федору Шехтелю. Мелихово. 18 декабря 1896 года. О поцелуях ____ Благодарю за пожелания по поводу моей женитьбы. Я сообщил своей невесте о Вашем намерении приехать в Ялту, чтобы обманывать ее немножко. Она сказала на это, что когда "та нехорошая женщина" приедет в Ялту, то она не выпустит меня из своих объятий. Я заметил, что находиться в объятиях так долго в жаркое время - это негигие­нич­но. Она обиделась и задумалась, как бы желая угадать, в какой среде усвоил я этот façon de parler (манеру выражаться, - фр.), и немного погодя сказала, что театр есть зло и что мое намерение не писать больше пьес заслуживает всякой похвалы, - и попросила, чтобы я поцеловал ее. На это я ответил ей, что теперь мне, в звании академика, неприлично часто целоваться. Она заплакала, и я ушел. Ольге Книппер. Ялта. 10 февраля 1900 года. О здоровье ____ Но, однако, как твоё здоровье? Последних два письма, писанных карандашом, меня испугали, и я хоть не стукал твоей селезёнки, но побаиваюсь, что у тебя лёгонький брюшной тиф, а это значило бы, что в театр тебя не пустят по крайней мере с месяц, пьесы мои не будут идти и я вынужден буду играть в рулетку. Но ты здорова? Да? Ну и прекрасно, дуся моя удивительная. Я на тебя надеюсь. Ольге Книппер. Ницца. 26 декабря 1900 года. О лысине ____ Откуда Вы взяли, что у меня лысина? Что за дерзости?! Понимаю: это Вы мстите мне за то, что когда-то в одном из своих писем я дружески, совсем не желая оскорблять Вас, указал Вам на Вашу кривобокость, благодаря которой Вы до сих пор ещё, к сожалению, не вышли замуж. Лидии Мизиновой. Ялта. 24 октября 1898 года. О наступлении весны ____ Весна уже началась, и все пернатые, забыв всякое приличие, удовлетворяют свои естественные надобности и таким образом превращают мой сад и мои леса как бы в дома терпимости. Александру Чехову. Мелихово. 27 и 29 марта 1895 года.

Иосиф Бродский: Поэт без пьедестала

Давным-давно, когда Иосиф Бродский не был еще классиком, лауреатом премии фонда Макартура для гениев, лауреатом Нобелевской премии, американским поэтом-лауреатом, почетным доктором множества европейских университетов, кавалером ордена Почетного легиона и вообще не опубликовал ни единой строчки, - он зарабатывал на жизнь чем попало. Как Джек Лондон и Максим Горький. Работал Бродский и рабочим на оборонном заводе, и кочегаром в котельной, и помощником прозектора в морге, и техником-геологом. На последнем, геологическом поприще мы оказались коллегами, что наполняет меня понятной гордостью. В 1964 году советская власть забеспокоилась, что Иосиф зарабатывает недостаточно и не может прокормить себя. Доказав этот печальный факт на двух судах - закрытом и открытом, - правители великой державы сослали Бродского в деревню Норенскую Архангельской области. По их мнению, именно там, нагружая самосвалы навозом, поэт сумеет свести концы с концами. Вернувшись из ссылки, Бродский попросил меня устроить его в геологическую экспедицию. Я поговорила со своим шефом, унылым мужчиной по имени Иван Егорович Богун, и он пожелал лично побеседовать с будущим сотрудником. Я позвонила Иосифу: "Приходи завтра на смотрины. Приоденься, побрейся и прояви геологический энтузиазм". Бродский явился, обросший трехдневной рыжей щетиной, в неведомых утюгу парусиновых брюках. Нет, франтом он в те годы не был. Это на Западе фрак и смокинг стали ему жизненно необходимы. Итак, Иосиф, не дожидаясь приглашения, плюхнулся в кресло и задымил в нос некурящему Богуну смертоносной сигаретой "Прима". Богун поморщился и помахал перед носом ладонью, разгоняя зловонный дым, но этого намека Иосиф не заметил. И тут произошел между ними такой примерно разговор: - Ваша приятельница утверждает, что вы увлечены геологией, рветесь в поле и будете незаменимым работником - любезно сказал Иван Егорыч. - Могу себе представить, - пробормотал Бродский и залился румянцем. - В этом году у нас три экспедиции - Кольский, Магадан и Средняя Азия. Куда бы вы предпочли ехать? - Не имеет значения, - хмыкнул Иосиф и схватился за подбородок. - Вот как! А что вам больше нравится - картирование или поиски и разведка полезных ископа.. - Абсолютно без разницы, - перебил Бродский, - лишь бы вон отсюда. - Может, гамма-каротаж? - не сдавался начальник. - Хоть гамма, хоть дельта, один черт! - парировал Бродский. Богун нахмурился и поджал губы. - И все же... Какая область геологической деятельности вас особенно привлекает? - Геологической? - переспросил Иосиф и хихикнул. Богун опустил очки на кончик носа и поверх них пристально взглянул на поэта. Под его взглядом Бродский совершенно сконфузился, зарделся и заерзал в кресле. - Позвольте спросить, - ледяным голосом отчеканил Иван Егорыч, - а что-нибудь вообще вас в жизни интересует? - Разумеется, - оживился Иосиф, - очень даже! Больше всего на свете меня интересует метафизическая сущность поэзии. У Богуна брови вместе с глазами полезли на лоб, но рассеянный Бродский не следил за мимикой собеседника. - Понимаете, - продолжал он, - поэзия - это высшая форма существования языка. В идеале - это отрицание языком своей массы и законов тяготения, устремление языка вверх, к тому началу, в котором было Слово. Наконец-то предмет беседы заинтересовал Иосифа Бродского. Он уселся поудобнее, заложил ногу за ногу, снова вытащил "Приму", чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся. - Видите ли, - доверительно продолжал Иосиф, будто делился сокровенным, - все эти терцины, секстины, децины - всего лишь многократно повторяемая разработка последовавшего за начальным Словом эха. Они только кажутся искусственной формой организации поэтической речи. Я понятно объясняю? Ошеломленный Иван Егорыч не поддержал беседы. Он втянул голову в плечи и затравленно смотрел на поэта. Иосиф тем временем разливался вечерним соловьем: - Я начал всерьез заниматься латынью. Меня очень интересуют различные жанры латинской поэзии. Помните короткие поэмы Катулла? Он очень часто писал ямбом... - Иосиф на секунду задумался. - Я сейчас приведу вам пример. - Минуточку, - пробормотал Иван Егорыч, привстал с кресла и поманил меня рукой: - Будьте добры, проводите вашего товарища до лифта. Выходя вслед за Иосифом из кабинета, я оглянулась. Иван Егорыч глядел на меня безумным взором и энергично крутил пальцем у виска. Людмила Яковлевна Штерн, из книги "Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском".