В мясной таверне за соседними столиками две компании с собаками.

Бультерьер и мопс. Непонятно, почему их называют одним словом – собака – настолько они разные.
У бультерьера белое, гладкое, ровное тело, напоминающее гигантское яйцо. Яйцо поставлено на мускулистые, укороченные, как у борца, ноги. С одной стороны к яйцу приделан подвижный загнутый хвост, с другой приварена большая треугольная голова. Бультерьера придумал чувак с юмором: вместо глаз поставил рядом две черные точки, причем наискосок. Главные мимические инструменты – брови – вообще отсутствуют, поэтому неизвестно, что у бультерьера на уме. То ли сожрать тебя хочет, то ли в любви признаться. Как понять? Никак. Бровей-то нет, зеркала души тонированы.
Мопс – совсем другое дело. Ажитированный, как Сара Бернар в трагедии Расина. В малороссийских карих очах, в трагически воздетых к небу бровях, – мильон терзаний, даже если ему в эту минуту весело. Душа Пьеро, заключенная в тело Гаргантюа.
Бультерьер и его хозяева флегматично обедают. Люди вдумчиво едят мясо, смеются, бультерьер не сводит прицел с соседнего столика. Вкусно пахнет жареной на углях свининой, беззаботно звенят ножи и вилки. Только паре с мопсом не по себе, аппетит испорчен. Неприятно чувствовать себя на мушке.
– Зачем вообще ты его взял? – восклицает женщина.
– Ты же знаешь, Ион не любит дома один, Ион любит гулять.
– Гулять! – закатывает глаза женщина. – Вот именно, гулять! Пошли бы вместе в парк. В парк, а не в таверну!
– В парк он не захотел. – угрюмо отвечает мужчина и целует Иона в морщинистый сократовский лоб.
Екатерина Фёдорова