Дело, как говорят, было в восьмидесятых.

Как вы знаете, поезда иногда останавливаются. Граждане выходят посмотреть на перегон, перекреститься, что живут в городе, а не на этом пустыре, или, наоборот, взгрустнуть насчет суетности мегаполиса и очарования провинциального неспешного бытия. Также все по традиции ждут бабушек с пирожками или детей с квасом. Приходят теперь все чаще бабушки с пепси и дети со сникерсами. Тем не менее есть один момент, всех объединяющий. Время стоянки. Это как часы Золушки. Три минуты, тридцать минут – не важно.

Секунда опоздания и стоишь в тапках на морозе, смотришь в хвост уходящего поезда, а сам превращаешься в ледяную тыкву. Таких тыкв не пересчитаешь, разумеется. Но речь сейчас не о них, а о мастере ситуации. Итак, мужчина ехал, не скажу откуда и куда. Засел к проводнице и излился тоской. Возвращался из командировки домой к супруге, по его словам женщине трогательной, но удушающей. Заела мужа до крошек. Залюбила. Зазаботила. Так бывает. И вот остановка. Даже с каким-то вокзальчиком, на который можно метнуться в буфет. Дэдлайн – десять минут. Проходит пять. Пассажир возвращается. Мечется. Обращается к проводнице:

– Простите, вам ведь можно доверять?

– Можно.

– Я в буфете друзей нашел. Останусь на этой станции. Все вещи передайте жене, она меня встречать будет. Паспорт в пальто – вы уж сберегите. Я его брать не буду, чтобы, пока она мне его пришлет сюда, хотя бы дня два-три прошло. А куда я без паспорта отсюда уеду? Деньги тоже в кармане пальто. Я немного возьму, вот вам, кстати, на Восьмое марта.

– Оно через полгода, и не надо мне денег, я и так вас не сдам, вы же домой потом вернетесь?

– Конечно! Я просто дух переведу! Я жену люблю, просто… ну… вы понимаете. Портфель мой тоже сохраните, пожалуйста, там бумаги кое-какие по работе.

Дело было в восьмидесятых, и тогда о терроризме особо никто не знал, поэтому и посылки передавали, и к таким ситуациям спокойно относились – что там у командировочного может быть в вещах? Сейчас, наверное, в таких случаях багаж с поезда снимают. Интересно, кстати, надо узнать. Проводница все проверила тем не менее, и мужика заботливо выпроводила.

– Идите уже, а то не успеете, скоро поедем, и смотрите, вы мне обещали!

– Честное слово! Сам к вам приеду на вокзал, вы же все время на этом поезде, значит, найду вас.

Пройдоха забежал в купе, вернулся, собрался выйти, но был остановлен бдительной проводницей.

– Вы совсем, конечно, непутевый. Вырядились как в ЗАГС. Снимите рубашку и брюки. Останьтесь в пиджаке на майку и тренировочных. Пиджак, майка, тренировочные и ботинки. От поезда только так отстают. У вас жена же не дура.

Обалдевший Штирлиц исполнил приказание. Через пару недель беглец явился к поезду уже по месту окончательного прибытия, отыскал проводницу, подарил букет, конфеты, сказал, что это были лучшие дни за долгие годы: жил он у новых друзей в сельском доме, питался, как в раю, спал, как ребенок, у деревенских женщин вызвал живой интерес, хотя и не воспользовался им, за что его особенно зауважали и немедленно предложили работу в местном колхозе (он им там еще и что-то пересчитал грамотно), подрался один раз. Через четыре дня жена сама привезла ему паспорт и деньги.

Встречал ее на станции вместе с новыми друзьями. Все уговаривали их переехать. Не уговорили.

Я у проводницы, женщины мудрой и рассудительной, спросил:

– Как думаете, почему она ему помогла?

– Из женской солидарности.

– Как это?

– Ну, поняла, наверное, что если этому мужику выдохнуть не дать, то наломает дров, хуже будет, сбежит еще, не дай бог, а так пожил в деревне, соскучился по дому и успокоился, да и для здоровья полезно.

Как же далеко от нас те времена тихого угасания СССР. Мрачные, скудные, несвободные, но при этом в чем-то более человечные и простые, чем наши. Хотя, может, всего лишь в том, что о любом «бывшем» или «бывшей» через какое-то время после расставания вспоминаешь только хорошее. О «бывшей» своей стране тоже.

Александр Цыпкин