На роль матери ждали Веру Марецкую.

Но вдруг Вера Петровна, сославшись на нездоровье, отказалась играть роль ущербной старухи: «Я сама сегодня такая же. Не могу. Не хочу!»
Что делать? Мы загоревали. Где в начале лета свободную исполнительницу хорошую найдёшь?
Собирались Марецкую снять в живом интерьере избы одинокой старушки Ефимьи Ефимьевны Быстровой. Наш художник-постановщик уговаривал: «Никакой декоратор не повторит его…» Но как снимать в этой каморке? Шукшин нацелен на синхронную съёмку, а тогда камера займёт всё пространство – негде актёрам быть…
Шукшин стоял на том, чтобы повторить жилище Быстровой в павильоне. И всё переживал: «Где такие иконы добудешь – и с окладами, и без – и Спас, и Никола, и Георгий Победоносец. Здесь во всём душа бабушки неповторимая, даже в засиженной мухами лампочке и патроне рядом с серебряным окладом центральной иконы. Тронь – всё развалится. Банка с молоком на фоне наклеенных репродукций из «Огонька» – во всём своя гармония».
Тогда возникло предложение: снять в роли матери Егора Прокудина владелицу найденного интерьера.
Оставшись в деревне, мы пили чай у бабушки, звали всю правду о себе рассказать – похлопочем, вдруг пенсию повысят (она получала 17 рублей).
Ефимья Ефимьевна с надеждой улыбалась – природный артистизм был в ней. Как она говорила! «Я молодая красивая была – ну красавица. Это сейчас устарела, одна на краю живу. Сморщилась».
Стали мы предлагать Макарычу провести экспериментальную съёмку с бабушкой, а не получится – в павильоне, мол, переснимем с актрисой. Шукшин, как обычно, дождался, пока выговорятся стороны. Кратко, нервно заключив: «На два дня откладывайте отъезд техники».
Были сомнения: теснота, да и самоцензура грызла – если бабушка чистосердечно исповедуется перед камерой, потом при монтаже резать придётся по живому. С другой стороны, а если правдой своей она переиграет исполнителей...
После того, как всё отсняли, перед отъездом я забежал к Ефимье Ефимьевне. В углу избы остался один маленький бумажный образок, приклеенный к доске, и лампочка Ильича теперь голо свисала с потолка.
Хозяйка с улыбкой, как на съёмке, объяснила: «Так ведь ваши забрали, говорят, ещё снимать будут. Вот и деньги оставили».
Собиратели икон, сотрудники «Мосфильма», обобрали бабку. Собирательство захлестнуло мосфильмовцев, автобус был забит самоварами и медной посудой…
По «Калине красной» для съёмки объекта «Баня» группой была приобретена старая баня с уговором, что студия сейчас же рядом строит новую. И правда: рядом был поставлен новый сруб. А в старой баньке, чтобы удобно было снимать, мы выпиливали в стенах отверстия.
Закончив съёмку, группа уехала.
Через две зимы попал я в Мериново-Садовое. Старый дед шепелявит мне: «Да вот не достроили… Деньги бросили на стол. Я сам на крышу не дюж лезть, вот и гниёт всё. Кому будешь жаловаться на ваше кино? Обещали новую баню. Исчезли…»
И поторопился сообщить: «Ефимья-то, что матерью Шукшину была, прошлой зимой замёрзла на печке. Померла. Вот избушка одна и осталась».
Я обошёл её вместе с дедом, между стёкол в окне боком лежал выгоревший портрет Шукшина с корочки «Советского экрана».
Анатолий Заболоцкий