В одиннадцатом часу вечера скорый поезд Москва - Севастополь остановился на маленькой станции за Подольском, где ему остановки не полагалось, и чего-то ждал на втором пути.

В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарём в висящей руке, и дама спросила:
- Послушайте, почему мы стоим?
Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.
На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, всё ещё мертвенно светила долгая летняя московская заря.
Господин облокотился на окно, она на его плечо.
- Однажды я жил в этой местности на каникулах, - сказал он. - Был репетитором в одной дачной усадьбе, верстах в пяти отсюда. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, - хозяева были люди обедневшие, - за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега.
- И, конечно, скучающая дачная девица, которую ты катал по этому болоту.
- Да, всё, как полагается. Только девица была совсем не скучающая. Катал я её всё больше по ночам, и выходило даже поэтично.
- Ну и что же у вас с этой девицей было? Настоящий роман? Ты почему-то никогда не рассказывал мне о ней. Какая она была?
- Худая, высокая. Носила жёлтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу ногу, плетённые из какой-то разноцветной шерсти.
- Тоже, значит, в русском стиле?
- Думаю, что больше всего в стиле бедности. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна. Длинная чёрная коса на спине, смуглое лицо с маленькими тёмными родинками, узкий правильный нос, чёрные глаза, чёрные брови...
- Я знаю этот тип. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть.
- Возможно. Тем более, что лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде чёрной меланхолии.
- А отец?
- Отставной военный. Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал.
Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, поезд тронулся, и пожелал покойной ночи.
- А как её звали?
- Руся.
- Это что же за имя?
- Очень простое - Маруся.
- Ну и что же, ты был очень влюблён в неё?
- Конечно, казалось, что ужасно.
- А она?
Он помолчал и сухо ответил:
- Вероятно, и ей так казалось.
- Почему же ты не женился на ней?
- Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.
- Нет, серьёзно?
- Ну, потому, что я застрелился, а она закололась кинжалом...
И, умывшись и почистив зубы, они затворились в купе, и легли под свежее глянцевитое полотно простынь и на такие же подушки. Он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето...
Иван Бунин
"Руся"