Таня не любила эти ночи. Мать уходила на смену, оставляя её одну в старом доме на окраине города. Ветер шевелил занавески, тени от керосиновой лампы дрожали на стенах, и каждый скрип половиц отзывался в темноте гулким эхом.

В тот вечер она, как обычно, затопила печь, проверила замки и плотно прикрыла заслонку, чтобы тепло не уходило. Уроки сделаны, посуда вымыта – оставалось только дождаться сна. Но сон не шёл.

Девочка ворочалась, прислушиваясь к ночным звукам: где-то далеко лаяла собака, скрипели старые деревья во дворе. Время тянулось мучительно медленно. Наконец, усталость взяла своё, и сознание поплыло в тёмную пучину.

А потом ей приснилось, что она снова в доме. Сидит на кухне, пьёт чай – всё как всегда. Но вдруг скрипнула дверь.

Таня обернулась – и замерла.

На пороге стоял отчим.

Он был таким, каким она помнила его при жизни: в том же потрёпанном пиджаке, с привычной усталой улыбкой. Только глаза... В них не было жизни.

— Дядь Петь? — прошептала она.

Он ничего не ответил, только медленно прошёл в комнату, будто проверяя, всё ли на месте.

За окном раздался смех – её подружки звали гулять. Таня машинально вскочила, но вдруг вспомнила: отчим же умер. Как он может быть здесь?

Сердце заколотилось, но она сделала вид, что ничего не замечает.

— Дядь Петь, — сказала она, стараясь говорить спокойно, — дай 15 копеек на мороженое.

Он остановился, повернулся к ней.

— Не дам, — ответил он глухо. — Нет у меня столько.

Полез в карман, достал мелочь.

— Вот, только 13 копеек. Гляди.

Таня протянула руку, но тут со двора донёсся громкий стук – будто кто-то вбивал гвозди.

Она бросилась к окну – и увидела, как снаружи люди заколачивают их дом досками.

Последнее, что она успела заметить перед тем, как тьма поглотила её полностью – узкую щель внизу окна. Единственный выход...

Таня рванулась к щели, чувствуя, как доски с грохотом смыкаются у неё за спиной. Её пальцы впились в края оконной рамы, когда она протискивалась в узкий просвет. Казалось, сама тьма тянула её назад, цепляясь за подол ночной рубашки.

Последним усилием она вырвалась наружу - и тут же рухнула в снег. Холод колол лицо, но этот холод был живым, настоящим. В ушах стоял оглушительный звон, а перед глазами плясали красные пятна.

Когда сознание вернулось, Таня увидела над собой перекошенное от ужаса лицо соседки Марфы.

"Жива! Слава Богу, жива!" - голос старухи дрожал, а её руки, пахнущие дрожжами и луком, судорожно гладили Танино лицо.

Вокруг стоял шум - кто-то кричал, чтобы открыли ворота для "скорой", кто-то звал священника. Сквозь толпу прорвалась мать - бледная, с растрёпанными волосами, в расстёгнутом ватнике. Она упала на колени рядом с дочерью, рыдая и причитая: "Доченька, родная, как же так..."

Только потом, когда Таня уже лежала на кровати, а врач слушал её лёгкие, она поняла - дом был полон угара. Незаметно подкравшийся газ выключил её сознание, а тело, повинуясь инстинкту, само нашло путь к спасению.

"Тебе очень повезло, - сказал доктор, убирая стетоскоп. - Ещё немного, и..." Он многозначительно посмотрел на мать.

Но самое страшное было впереди. Когда гости разошлись, Таня дрожащими губами рассказала матери про странный сон. Про отчима. Про 13 копеек.

Мать вдруг побледнела так, что стали видны все веснушки на её лице. Она схватилась за спинку стула, будто боясь упасть.

"Какие... какие 13 копеек?" - прошептала она.

Таня описала мелочь, которую отчим показывал ей в кармане. Мать медленно перекрестилась, потом достала из комода старую шкатулку. В ней лежала потрёпанная фотография - отчим в том самом пиджаке, в котором его хоронили.

"Я... я положила ему в карман деньги перед тем, как... - голос матери прервался. - У меня было всего 13 копеек. Ровно столько, сколько ты сказала. В правый карман. Больше там ничего не было."

Комната наполнилась тяжёлым молчанием. Таня смотрела на фотографию, где отчим улыбался своей обычной сдержанной улыбкой. Теперь она понимала - в ту ночь её спасли дважды. Врачи - и тот, кто уже не мог быть рядом, но всё же пришёл...

С тех пор прошло тридцать лет. Таня давно выросла, переехала в город, но каждую зиму, когда печи начинали топить, она просыпалась среди ночи от ощущения лёгкого угара во рту. Врачи говорили – последствия того случая, психосоматика. Но она-то знала правду.

Сегодня она снова вернулась в родной дом. Мать умерла пять лет назад, старый дом стоял заколоченный, но перед продажей нужно было разобрать вещи. Ключ скрипел в замке, будто не хотел впускать её внутрь.

Пыль стояла столбом в солнечных лучах, проникающих сквозь щели ставней. Таня медленно прошла по комнатам, касаясь пальцами знакомых с детства предметов. Вот кухонный стол с выщербленной кромкой, вот треснувшее зеркало в прихожей...

В спальне матери она нашла ту самую шкатулку. Фотография отчима пожелтела от времени, но улыбка осталась прежней – сдержанной, чуть усталой. Таня осторожно провела пальцем по изображению, и вдруг –

Из-под фотографии выскользнула монета.

Одна-единственная, потемневшая от времени. Таня подняла её дрожащими пальцами. На ребре читалась дата – 1968 год. Как раз тот год, когда всё произошло.

"Не может быть..." прошептала она.

В этот момент где-то в доме громко хлопнула дверь. Таня резко обернулась. В дверном проёме стояла тень – неясная, едва различимая, но она безошибочно узнала эту сутулую фигуру.

Сердце бешено заколотилось.

"Дядь Петь?" её голос прозвучал как эхо из далёкого детства.

Тень не ответила. Лишь медленно подняла руку, указывая на монету в её ладони.

Таня посмотрела вниз – и вдруг поняла. Всё это время она думала, что отчим не дал ей денег тогда, потому что не хотел отпускать. Но сейчас, глядя на единственную монету в своей руке, она осознала – он просто не мог дать пятнадцать копеек.

Потому что тринадцать – это всё, что у него было.

Тень исчезла так же внезапно, как появилась. В доме снова стало тихо. Таня крепко сжала монету в кулаке, чувствуя, как холодный металл постепенно нагревается от тепла её руки.

На улице запели птицы. Сквозь щели в ставнях пробивался солнечный свет. Дом больше не казался страшным.

Таня аккуратно положила монету обратно в шкатулку, но фотографию взяла с собой. Перед тем как выйти, она обернулась и тихо сказала в пустоту:

"Спасибо. За мороженое."

Дверь закрылась с тихим щелчком. А на подоконнике, где когда-то была та самая щель, теперь лежали тринадцать современных монет, аккуратно сложенные в маленькую горку.

Город встретил Таню осенним дождём. Она шла по мокрому тротуару, сжимая в кармане пальто ту самую монету – в последний момент не смогла оставить её в опустевшем доме. Казалось, металл излучает едва уловимое тепло, будто живой.

В кафе напротив вокзала она заказала кофе и мороженое – то самое, пломбир в вафельном стаканчике, которое когда-то стоило 15 копеек. Современная цена заставила её усмехнуться.

"Простите, вы Татьяна Петровна?" – раздался над ухом мужской голос.

Перед ней стоял незнакомец лет шестидесяти, в потёртом кожаном пальто. Его лицо казалось смутно знакомым.

"Мы с вами в одном дворе росли, – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Я Колька, из соседнего дома. Помните, как мы с ребятами вас тогда ночью искали?"

Память услужливо подбросила образ – долговязого мальчишку с вечно разбитыми коленками. Таня кивнула:

"Как же, помню. Только вы тогда совсем пацаном были."

Он неожиданно побледнел и опустился на стул напротив:

"Таня, я тогда... я видел его. Вашего отчима. В ту ночь."

Ложка с мороженым замерла на полпути ко рту. В ушах зазвенело.

"Что... что ты сказал?"

Колька нервно облизал губы:

"Мы с пацанами футбольный мяч потеряли, искали с фонарём. И я... я видел, как он стоял у вашего окна. В пиджаке. Думал, показалось. Пока вы не вывалились из этого окна, будто кто-то вас вытолкнул."

Он достал из кармана потрёпанный конверт:

"После похорон ваша мать попросила меня отдать это вам, когда вы вырастете. Но вы так скоро уехали..."

Таня дрожащими руками разорвала конверт. На пожелтевшем листке бумаги маминым почерком было написано: "Дочка, если читаешь это, значит, он снова пришёл. Не бойся. Он просто очень любил тебя."

Кафе внезапно наполнилось детским смехом – у входа появилась школьная экскурсия. Когда Таня подняла глаза, Кольки уже не было. На столе перед ней лежала маленькая стопка монет – ровно тринадцать штук.

Официантка, подходящая убирать посуду, удивлённо подняла бровь:

"Ваш спутник уже ушёл? Он оставил деньги за кофе."

Таня медленно провела пальцем по ребру верхней монеты – 1968 год. Она вдруг поняла, что за все эти годы ни разу не положила цветов на могилу отчима.

Дождь закончился так же внезапно, как начался. В лужах отражалось чистое небо. Таня достала телефон и набрала номер ритуального агентства:

"Мне нужен самый красивый букет. И... тринадцать монет 1968 года, если найдёте."

Она больше не боялась. В кармане её пальто лежало самое дорогое мороженое в её жизни – купленное на те самые 15 копеек, которых когда-то не хватило.

Кладбище встретило Танино появление тихим шелестом опавших листьев. Она шла по знакомой с детства дорожке, неся в одной руке огромный букет белых хризантем, а другой сжимая тринадцать монет в кармане. Ноги сами помнили путь к скромной гранитной плите с надписью "Петр Сергеевич Малышев. 1932-1968".

Но когда Таня подняла глаза, дыхание перехватило. На могиле уже лежал свежий букет – точно такой же, какой держала она. А рядом, прислонившись к сосне, стоял он. Не тень, не призрак – самый настоящий дядь Петя в том самом пиджаке, только теперь без следов смерти на лице.

"Здравствуй, рыбка", – сказал он голосом, который Таня слышала только в самых тёплых воспоминаниях.

Ноги подкосились. Она опустилась на колени, чувствуя, как слёзы катятся по щекам, но не в силах их остановить.

"Я... я принесла тебе мороженое", – прошептала Таня, доставая из сумки вафельный стаканчик. "Те самые пятнадцать копеек. Только сдачи не будет."

Отчим рассмеялся – звонко, по-живому, и в этот момент что-то щёлкнуло в воздухе, будто лопнула невидимая струна. Он сделал шаг вперёд, и Таня вдруг почувствовала запах табака и одеколона, который помнила с детства.

"Я ведь тогда не мог дать, понимаешь? – Он бережно взял её руку, и его пальцы были тёплыми. – У мёртвых свои законы. Но сейчас..."

Он разжал её ладонь, где лежали монеты. "Сейчас я могу тебе всё отдать."

Тринадцать монет засветились в его руке золотистым светом. Он пересыпал их в Танину ладонь, и вдруг она поняла – это не просто деньги. Это все те годы, которые он не дожил. Все дни рождения, которые пропустил. Все мороженые, которые не купил.

"Возвращайся", – вдруг сказала Таня, цепляясь за его рукав. "Хотя бы ненадолго."

Отчим печально улыбнулся:

"Я и не уходил, рыбка. Просто ждал, когда ты будешь готова увидеть."

Ветер подхватил опавшие листья, закружив их в странном танце. Когда Таня снова подняла глаза, перед ней была только могила, букет и тринадцать монет, аккуратно выложенных на граните. Но теперь она знала – где-то между сном и явью, между прошлым и настоящим, есть дверь. И она больше не заколочена.

Дома, разбирая вещи, Таня нашла старую фотографию – она с отчимом на речке, оба смеются. На обороте детской рукой было выведено: "Лето 1967. С дядь Петей". Она повесила фото на зеркало в прихожей, а под ним поставила вазочку. В ней лежали тринадцать монет и чуть подтаявшее мороженое.

На следующий день покупатели, приехавшие осмотреть дом, удивлялись – почему в пустом жилище так пахнет табаком и одеколоном, а на кухонном столе стоит два чистых блюдца, будто ждут гостей.

Но Таня уже знала ответ. Она оставляла свет в окне. На всякий случай.

Год спустя Таня вернулась в родной дом. Не на продажу, не за вещами – просто потому, что больше не могла жить в городе. Шум машин, вечная спешка, лица без имен – всё это вдруг стало казаться ей ненужным.

Первое, что она сделала, войдя в дом, – проверила старую печь. Заслонка всё так же скрипела, кирпичи хранили тепло прошлых зим. На кухне всё осталось, как было: чайник с отбитым носиком, кружка с надписью «Лучшему отцу», которую она когда-то подарила дядь Пете на день рождения.

Но самое странное ждало её в спальне.

На тумбочке у кровати лежали тринадцать копеек.

Не тех, старых, из 1968 года – а новых, блестящих, будто только что из банка. Рядом – записка, написанная знакомым почерком:

"На мороженое. Теперь хватит."

Таня рассмеялась сквозь слёзы. Она знала, что это не шутка, не чья-то злая игра. Это был ответ.

Вечером она затопила печь, поставила на стол два блюдца – как в детстве, когда мать работала в ночную, а отчим приходил с завода усталый, но всегда находил силы спросить: "Ну что, рыбка, как день прошёл?"

Она не боялась больше. Не вздрагивала от скрипов половиц, не оборачивалась на шорохи за спиной. Потому что дом больше не был пустым.

А ночью, когда ветер завывал в трубе, а снег стучал в окно, Таня проснулась от тихого звона монет. Она приоткрыла глаза – и увидела, как в луче лунного света кто-то невидимый пересчитывает мелочь на комоде.

Тринадцать раз прозвучал лёгкий "цок" – и затем тихий смех, знакомый до мурашек.

— Сплю, — прошептала Таня, укрываясь одеялом.

— Конечно, спи, — ответил голос из темноты. — Завтра ещё один день впереди.

И она заснула – впервые за много лет без кошмаров, без страха, с лёгкостью в сердце.

А утром на кухне пахло свежим хлебом.


За гранью реальности. Мистические истории. 

#мистическиеистории