Катя смотрела в окно. Темнело. Мир за стеклом расплывался от капель, и в этих водяных разводах она почему-то увидела не просто улицу, а целую череду утрат — будто память решила прокрутить плёнку назад. Отец, уходящий в магазин за хлебом и так и не вернувшийся, растворялся в мокрой дымке уличного света. Мать, уставшая и чужая, бросала у порога пакет с вещами, как точку в письме, в котором больше не будет продолжения. Муж, глядя в сторону, будто не в силах выдержать её взгляда, говорил, что с Таней у него всё по-настоящему, и значит, всё, что было с Катей — это «почти», «почти любовь», «почти семья». Она давно поняла: конец — это не обязательно крик, скандал, разбитая посуда. Он чаще — шёпотом. Или просто — тишиной. Такой, как сейчас. Без слов, без движений, в свете уличных фонарей, разбегающемся по лужам, как по граням прожитого.
Ей было тридцать. Тридцать один, если быть точной. Возраст, когда вроде бы уже знаешь, чего хочешь, но всё ещё боишься этого признать. И за всю жизнь она так ни разу и не научилась ни просить, ни оставаться. Просить — значило признать слабость, а оставаться — зависеть от чьего-то решения. Её путь был в том, чтобы идти. Всегда выбирать — уйти первой. Даже если с трещиной внутри, даже если с пустыми руками и горлом, пережавшим ком. Потому что если ты ушла — значит, ты выбрала. А не за тебя. Это важно. Это сохраняет хоть какую-то власть над собой. Хоть иллюзию. Но иногда и иллюзия — спасение.
Мимо прошёл парень в капюшоне, замедлил шаг, бросил на неё взгляд и вдруг остановился. Он поколебался, будто собирался пройти мимо, но что-то всё же удержало его. Он подошёл чуть ближе, держался настороженно, но без угрозы — как человек, у которого и без того внутри шторм.
Комментарии 2