Верь Надежде

— Надь... Надя-я-я... Ты мне скажи, хде они ещё такого грущ-щика найдут? Вот хде? Я им и рыбу чистил, и суп на всех варил... Печеньки фасовал... Одну чекушку прихватил! С утра руки ходуном — поправился... Да я б заплатил… Икота, икота, перейди на Федота...
— Незаменимый ты мой! Кто ж ещё ящик пива уронит, кота в зал пустит, чтоб он в сахар нассал! Давай-ка спать. А завтра с утра пойдёшь к Семёновне на поклон. В ногах валяйся, но чтоб на работе оставила.
— Надюш, мне б ещё тяпнуть маленько...
— И не думай! В огороде не ищи, в толчке тоже — я за забор всё вылила.
— А...
— Там тоже нет. Спать, я сказала, а то прибью!
Коля Егоров был некогда завидным женихом: плотничал — отбоя от заказов не было. Срубил добротный дом, приобрёл новую "Ладу", женился на дочке бывших соседей, Катерине. Через год родился сын Илюша. Малютка с беленьким пухом на крохотной головке беззубо лыбился, гукая и суча ножками, а Коля таял от нежности, глядя на маленькие ручки, сжимающие погремушку.
А потом пришёл вирус. Катю пощадил, выпустив из больницы через месяц, но сверкающие глазки сына закрыл навсегда.
— Останься, Кать… Вдвоём легче, выберемся… — уговаривал Коля.
Не осталась. А он остервенело лупил глухие стены, которые не могли ответить, за что ему всё это.
Вскоре Коля зачастил к пивному ларьку. Ему не было и сорока, а он уже откликался на "Петрович" и водился с друзьями без имён, но с кличками — Косой, Потный, Мутный. Когда более-менее уважительное "Петрович" сменилось горьким и обличающим "Коля-бич", в его жизни появилась Надежда. Надя Клюева, вдовая продавщица мясного отдела "Шестёрочки". Надя-колокольчик, лёгкое веснушчатое облачко тогда, в пятом классе. Ныне же крепкая угрюмая баба в неизменном синем фартуке вокруг широкой мужской талии. Она перешагнула порог Колиного дома и поставила на пол клетчатый брезентовый баул.
— Спать на диване будем. Налакаешься — прибью. Блат-хату устроишь — прибью. Барагозить начнёшь — ну ты понял. Ты у меня всё равно за ум возьмёшься. Витька, муж мой, дурной был, за всю жизнь гвоздя не забил. А у тебя руки золотые.
— Надь, за твой переезд бы тяпнуть...
— Налакаешься — прибью.
Обещание своё Надежда выполняла: Коля, подперев стулом кухонную дверь, падал на узкий топчан, потирая надранные уши, и забывался тяжёлым пьяным сном.
В одну из таких неспокойных ночей его разбудил странный шум: как будто сверху на пол сыпались комья земли и мелкие камешки. Николай сел, потёр глаза и поискал взглядом источник шума. Поблёскивая в свете уличного фонаря, в форточку влезало нечто. Масса из мельчайших слюдяных чешуек, песка и небольших камней ссыпалась в горку высотой с обеденный стол. Горка мелко затряслась, и в шорохе перестукивающихся камешков Коля услышал:
— Земной не боятьс-ся. Ар-ркх Земной вред не причинять.
— Надя-я-я... — тоненько провыл Николай и с тоской поглядел на забаррикадированную стулом дверь.
— Земной с-спокойствие. Ар-ркх нес-сти добро.
— Так вот она какая, белка... — простонал Коля.
— Земной верить глаза. Ар-ркх правда.
— Верить, говоришь... Да больше мне ничего не остаётся...
— Ар-ркх прибыть Земля много раз. Ар-ркх гос-стить у свой родня. Земной называть мой родня "горы". Есть другой родня. Холодный, белый. Плавает с-среди большой вода. Земной называть другой мой родня "айс-сберг".
— Ну давай, Ар-ркх, на кухне горы и айсберги поищем, — Коля задумчиво почесал начавшую лысеть макушку.
— Ар-ркх давно люди интерес-с... Маленький люди. И четыре ноги друг. Маленький люди и четыре ноги друг — добро. Ар-ркх любить добро.
Коля всунул ноги в клетчатые тапки и прошлёпал к столу. Налил из графина стакан воды и залпом выпил.
— Значит, Ар-ркх, ты к родне в гости прилетел. А ко мне-то зачем явился?
— Ар-ркх объяс-снять. Люди после умирать идти с-соседний планета. Идти с-сквозь холод к покой. Маленький люди и четыре ноги друг бояться холод. Кричать, звать родня. Не знать, что пос-сле холод — покой. Ар-ркх с-слышать, Ар-ркх жалос-сть испытать. Ар-ркх давно родня гос-стить. Земной тогда с-случайно видеть. Земной дитя потерять, жилище крушить, кричать. Ар-ркх горе чувствовать, жалос-сть испытать. И сейчас Ар-ркх помочь прощание.
Куча, пересыпаясь, подползла к тощей Колиной ноге. Чешуйки радужно заискрились, облако мелких сверкающих мушек отделилось от груды камней и сложилось в фигурку маленького мальчика, неуверенно стоящего на пухлых босых ножках. Малыш улыбнулся во все четыре зубика и пролепетал:
— Апа.
Коля, опустившись на колени, сгрёб сына в охапку и принялся баюкать, уткнувшись носом в кудрявую макушку.
Утром Надя нашла Колю на кухне: он сидел за столом, утирая ладонью слёзы и сморкаясь в несвежее полотенце.
— Я ведь с ним даже на кладбище не попрощался. Запретил себе. Крошечную надежду оставил, что это в больнице напутали, что это не мой, другой мальчик. Столько лет камень на душе таскал…
— Коля... Коленька, ты чего? Ну давай налью? Я ж не знала, что тебе так плохо.
— Не надо. Ты мне штаны чистые положь. И рубаху. В магазин пойду. Спрошу у Семёновны, сколько должен за товар порченый. А потом к наркологу. От пьянки лечиться буду.
На Колиной футболке, рядом с сердцем, радужной пыльцой сиял отпечаток детской ладошки. Коля прикрыл его рукой, как будто согревая.
— Надо в сарайке глянуть, какие инструменты остались. Не всё ж я пропил. Домом займусь. Пусть руки вспоминают, подо что заточены.
К маю Егоровы обзавелись пристройкой к дому и бэушной "Нексией". Во дворе чернела вскопанная под картошку земля. Коля придирчиво оглядывал починенную крышу сарая. Надя, обхватив большой выступающий живот и расставив ноги в махровых носках и шлёпках, сидела на крыльце и щурилась от солнца.
— Молодая, долго не сиди — жопу застудишь! — весело крикнул Коля и зашагал к дому.
Иллюстратор Саша Нефертити
#ОарисаПотолицина