Алёшка не вернётся домой

— Не водился бы ты с ним, Лёша. Приходи лучше к нам вечерком.
Настёна заглядывала ему в глаза и смущённо улыбалась, но Лёшка на неё даже не смотрел. Мы валялись на траве у крутого обрыва и слушали громкие всплески воды - это мальчишки прыгали с тарзанки. Каждый прыжок отзывался одиноким эхом на другой стороне Донца.
— А что там у вас интересного?
— Да так... Погуляем, поболтаем. В картишки можем сыграть.
— Скучно.
— А с ним, с Гогой, весело?
Я вижу, как чyвcтвенный Лёшкин рот растянулся в обречённой улыбке, а тёмные веснушки на носу сложились гармошкой. Настёна решительно приподнялась на локте.
— Так что? Весело, да? Нравится, когда тобою помыкают? Вытирают о тебя башмаки?
— Тебе-то какое дело?
Настя краснеет и я замечаю, как мрачнеет Серёга, который безнадёжно в неё влюблён. Лёшка не обижается на неё и не злится. Он этого вообще не умеет. Увидев, что я наблюдаю за ним, он подмигивает мне:
— Вот, Анька не хочет, чтобы я приходил. Она меня не любит. Да, рыжик?
— С чего ты взял?! - возмутилась я. - Приходи, повеселишь нас.
— Эээээ, нееет. Ты мне сначала пообещай при всех, что будешь со мной цeлoваться весь вечер, тогда я приду. А так... Только обманываешь.
Я прыснула, не найдя, что ответить на такую наглость. Лёша вошёл в раж и обратился уже ко всем:
— Каждый день мне обещает, представляете? - далее он начинает кривлять мой голос, - "Приходи, Алёшенька, утром на речку, к пяти утра приходи, цeлoваться будем, пока мамка спит!" И я каждое утро, как дурак, бегал к реке. И что вы думаете? Шиш! Как в той песне "Я прийшов - тебе нема, пидманула, тра-ла-ла"!
Все смеются, только Настя смотрит на меня, как на врага народа.
— Ты что несёшь, прuдypoк? - говорю я ему и вытираю от смеха слёзы.
— А позавчера что было, а? Вооот, щас как признаюсь! - круглое, очень симпатичное, но глуповатое лицо Лёшки улыбается на все 32. Он грозит мне пальцем и, делая вид, что крайне возмущён женской безнравственностью, шепчет: - Прижимается ко мне на дискотеке и говорит: "Лёш, пошли за клуб, гр.yдь тебе покажу, мочи нет!"
— Да ты, что ли, совсем обалдел! - я потянулась и в притворном гневе треснула его по плечу.
Мы хохочем. Это же Алёшка! Потом я говорю ему уже серьёзно.
— Слушай, Лёш, а ты бы и правда не водился с ним. Гуляй с нами. Гога cв0лoчь, гaд. Ненавижу его.
Все молчат. Все боятся Гогу. Этот грузин старше нас на пару лет. Он дyшeгyб. Он иcчадuе ада. Нapkoман. А Лёшка, глупый, хороший, юморной, клёвый, но безвольный Лёшка был у него в шестёрках.
Он посерьёзнел:
— Ты бы помолчала, Анют. А то, знаешь, птички разные летают. Одни добрые, другие злые. Начирикают ему твои слова.
— А я его не боюсь! Он мне ничего не сделает!
— Ага, ага.
Он не пришёл к нам в тот вечер. И на следующий. И на следующий.
Всё лето они с сестрой жили у бабушки в нашей деревне. Да какое там лето! Каждый выдавшийся выходной их отправляли сюда, иногда пешком - всего-то полчаса ходьбы от города. В городе дети обитали с тёткой и её мужчиной. Их мать я видела всего один раз. Все они были на одно лицо - крепкие, коренастые, круглолицые милахи с россыпью очаровательных веснушек. Лёшку мать родила в 17 лет, Кристину в 19. Естественно, новоиспечённый отец не выдержал такого счастья и сбежал. Мамуля вскоре тоже сбежала... на заработки, оставив отпрысков на попечение сестре, которая, наверное, любила их, потому что не заводила своих, утверждая, что двое у неё уже есть.
— И что она нашла в этом клоуне? Не понимаю я вас, баб.
— Это точно, Серёж. Вообще не понимаешь.
Мы были у самого склона холма, на турниках позади моего сада - в негласном месте наших философских встреч. Параллельно Серёга был влюблён и в меня. Ещё с детства. Тоже безнадёжно. Когда я стала встречаться с другим Серёжей, он наперекор всему заставил себя влюбиться в Настю.
— У тебя волосы за траву цепляются.
— Пусть.
Я раскачивалась на качели, а он подпирал турник и кypuл. Качели подлетали очень высоко. Я запрокидывала голову, изгибалась назад и уносилась то в глубокую синь небес, то в густой лес за Донцом, минуя кусты сирени и огороды в долине у реки. Ветер гладил полевые травы, путался в сиреневых кустах, нёсся вниз, к Донцу, скользил по водной глади... И возвращался ко мне. Подхватывал, раскачивал сильнее! Бросал. Всегда бросал меня на середине пути.
— Провалился бы он куда-нибудь. И он, и этот твой... Губастый.
— Думаешь, тебе это как-то поможет? Смирись. У вас, как в песне: «Любишь ты Алёшку больше, чем меня, об Алёшке ты вздыхаешь зря...»
Я взлетала туда-сюда, пела до конца летний хит, а Серёга молчал, слушал и яростно счёсывал ржавчину с турниковых труб.
Была пятница. Знала бы я, что вижу Алёшку в последний раз! Мы с его сестрой ночевали в сене на чердаке. Полночи рассматривали далёкие звёзды, всем существом погружались в неизвестность черноты. Я рассказывала ей всё, что знаю о Луне, созвездиях и тайнах планет. Ночное небо завораживало меня и я взахлёб изучала астрономию. Алёшка какое-то время сидел на лестнице и слушал. Временами шутил, а мы вредничали и не пускали его в наш девичий рай.
— А что, если после сmepти люди вновь рождаются, но на других, более совершенных планетах? - предположил Лёшка. - Хотел бы я родится там, где не надо учиться. Чтоб сразу Оп - и ты жутко умный.