~ Там, где поет свиристель ~

Глава первая
"Белое платье"
Весна в том году выдалась на удивление теплая. Еще только начало мая, а ночами уже можно было встретить загулявшихся ребятишек в одной рубахе, да легких, драных штанах.
Пьяный аромат зацветающих яблонь кружил голову, а птицы, с новыми силами после холодной, суровой зимы, будто хвастаясь друг перед другом, распевали целыми днями свои трели на ветках деревьев.
Уличные коты, уловив момент и увалившись на молодой траве, грели брюхо о лучи весеннего солнца. Даже скотина нехотя брела с пастбища в полдень в сараи, ей тоже хотелось вдоволь наесться сочной, молодой травой и побегами.
Все живое с ликованием и трепетом встречало весну, которая побаловала всех своим ранним приходом, словно чуя, что в непростое для людей время ей нужно явиться раньше. Надо ли говорить, как порадовала она жителей села Мирное, которым приходится переживать совсем не мирные времена.
Уже третий год шла война, и в глазах каждого из тех, кто не отправился на фронт, будь то немощная старуха, или соседская баба с гурьбой малолетних ребятишек - читались страх, томление и усталость. Голод, который им предстоит терпеть еще не один месяц. От него же мучилась немощная, полудохлая скотина, которой едва ли удавалось пожевать свежей, совсем молодой травы, чтобы набраться сил.
С городом связь нарушилась еще два года назад, когда многие почтовые работники ушли на фронт, а автобус, ездивший по расписанию три раза в неделю и вовсе перестал приезжать.
Жизнь в селе, как и во всем Советском Союзе, замерла, в ожидании исхода войны. Радиоприемник был единственным способом узнать хоть какие-то новости о ходе войны с фронта, но ничего, кроме лишенных ясности взглядов и беспомощного молчания не приносили эти новости. Только слезы матерей, которые никогда уж не увидят своих сыновей, да баб, чьи мужья отныне будут обнимать холодную землю, а не их теплые, белые плечи.
Фашисты крепко уцепились за советские территории, выкашивая и подламывая под себя город за городом, деревню за деревней.
В семье Матвеевых, как и у иных семей - тревога на душе. Наталья Ивановна, местная учительница, с тоской смотрела из облезшего, немного перекособоченного окна, и подперев голову ладонью тяжело вздохнула. Синий, большой платок с выцветшим рисунком сидел на ее маленькой голове несколько не подходяще. Слишком бледное было у нее лицо, а глаза хоть и большие и выразительные, но наполнены печалью и тоскою. Женщина, коей на первый взгляд и сорока не дать, столь на вид она была хороша собою, ждала единственного на три села почтальона Митрофана, от которого вот уж второй месяц ждет весть от мужа.
Никогда ранее он не оставлял семью так надолго без вестей. Степан Васильевич писал семье часто, исправно слал письма с фронта, а иной раз и марли, мыла, сахарку или еще чего. С настроением он писал бодрым, хоть и проглядывалась сквозь строки его угнетающая печаль. Мужчина старался прятать свои страхи в иронии, с коей описывал происходившее на линии фронта. Однако же с некоторых пор письма прекратились, что сильно обеспокоило Наталью - супругу бойца. Уже не молодого, но на редкость крепкого духом.
Наталья была младше своего мужа на пятнадцать лет, но ее к нему трепетное и искреннее чувство любви крепко держало их брак долгие годы. За это время многое повидала семья Матвеевых. Но даже последовавшая друг за другом гибель двоих малолетних их детей и инвалидность третьего - не сломила силы воли этой семьи.
Наталья Ивановна помнила об этом, но сейчас, когда она осталась одна, с сыном-инвалидом, почему ей так худо и страшно?
А вот и Митрофан мелькнул в дали дороги, загазованной старым трактором.
На плече, уставший мужик лет пятидесяти, в широкой кепке и старом, дырявом плаще волок сумку, доверху набитую письмами и газетами.
В сердце Натальи кольнуло, когда Митрофан прошел к их двору.
- Уж не весть ли ты мне от мужа принес, Митрофан? - взволнованно спросила Наталья, впившись худыми пальцами в края платка.
Почтальон поправил свою кепку, натягивая на лоб, словно стыдливо прятал глаза, и чуть притормозив у окна - ответил:
- Я, Наталья, уж издали помахал бы тебе письмом, коль таковое было б. Молчит Василич, нет вестей.
Наталья не скрыла печали и опустила голову.
- Не горюй, голубушка,- как мог, утешил почтальон и полез в сумку. Оттуда он достал телеграмму и протянул ей, - лучше вот, подумай, с какими словами мне сейчас к Елисеевым идти?
Женщина мельком посмотрела на телеграмму и охнув закрыла рот платком.
- Да неужто... неужто Сашок?
- Мда-а. - прохрипел кивая Митрофан. Говорят, там толком и хоронить нечего было. В танке сгорел живьем. Закидали останки в братскую могилу - и дело с концом. А ты говоришь... Так что не горюй, придет еще твой Степан, его ни одна фашистская морда не одолеет. Вот те крест!
- Ну ступай, ступай Митрофан. Полно божиться-то. - Наталья махнула ему в след и тяжело вздохнула.
- Мать, кто был? - раздался из коридора голос сына Натальи, Степки. Половицы заскрипели и в избу вкатилась самодельная коляска "инвалидка", как ее называл сам Степка.
- Да вон, Митрофан ходил. Новость принес. - отозвалась та, смахивая слезу с щеки.
- От отца? - Степка сразу оживился и вытянул шею.
- Да коли бы так... - Наталья снова вздохнула и подошла к сыну. - У Елисеевых Сашок погиб. В танке сгорел. Хорошо, хоть ты у меня дома остался, на сердце спокойно.
Парень нахмурился и опустил глаза, когда мать погладила его по светлой макушке.
- Уж лучше в танке гореть, да за верное дело, чем вот так, как полено бестолковое, у материной юбки. От полена и то польза, хоть печь истопить, а я...
- Не говори так! - голос Натальи дрогнул. - Ты разве виноват, что ходить не годен?
- Виноват, матушка! Виноват, что отец, а не я воевать ушел!
- Ох, Господь с тобой! - выдохнула женщина. Платок ее сполз с головы и опустился на мешковатую юбку.
Степка в ответ махнул рукой и развернул коляску в сторону второй избы, где у него находилась койка и стол, за которым тот мастерил разную утварь из брусков.
Парень вкатил "инвалидку", и когда убедился, что мать ушла - посмотрел с тоской в окно. На ветке старой яблони сидел свиристель и игриво, озорно напевал свою птичью песню.
- Хорошо тебе живётся,- тихо сказал Степка, подкатывая коляску ближе, чтобы поглазеть на птицу, - не надо тебе переживать о войне. Терять тебе нечего. Птица вольная, что говорить...
Парень положил локоть на трухлявый подоконник не сводя глаз с птицы. Взгляд его неожиданно переметнулся в даль, в сторону старого ельника, где между густых ветвей промелькнула маленькая фигура в светлой одежде.
- Кто это? - удивился Степка и напряг глаза, высматривая фигуру. И вот, она снова появилась. Кто-то, совсем невысокого роста, в белом, лёгком платье с худыми ножками. В этом темном, густом и пока еще прохладном ельнике.
Парень начал вспоминать, кто из деревенских мог походить на ту, кто там ходит. Да и что там делать? Сморчки тут редко растут, да и поздновато для них уже. Хворост собирать тоже бестолку - уже собрано все подчистую веками.
Степка снова развернул коляску и покатил к крыльцу.
- Ты куда, сынок? встрепенулась мать, которая месила тесто на лепешки.
- Пойду, прогуляюсь. - ответил тот, выкатывая инвалидку на крыльцо.
Запах цветущих нарцисс, который разнес ветер - закружил голову, стоило парню выехать на дорожку у дома. Слегка поскрипывая, коляска подъехала к калитке. Степка снял железное кольцо, которым прижималась к забору калитка, и въехав на небольшой пригорок, покатил вдоль забора по сельской дороге в сторону ельника. Солнце светило сзади, согревая теплыми лучами спину.
Проезжая мимо дома Елисеевых, из открытого окна до слуха парня донеслись страшные, разрывающие душу причитания. Должно быть Митрофан уже сообщил им страшную весть.
Степка с Сашком выросли вместе. И на рыбалку вдвоем ходили, и коров в тихую от пастуха доили, и даже девочка им одна и та же нравилась когда-то давно. Когда еще Степка мог ходить. А как свалился он с телеги, стал инвалидом, так и любовь прошла, и дружба, и сама жизнь. Так считал сам Степка и уверял себя в том, что теперь такой он и матери обуза, хоть та и не подает вид, а только вздыхвет тяжко и смотрит грустными, задумчивыми глазами. Другое дело отец. Во время разговора о нём она аж в лице меняется. Стёпка чувствовал, что отец, это и есть тот человек, едва заслышав имя которого, мать сразу будто оживает, расцветает.
Но всё это были лишь догадки молодого человека. И о том, что на самом деле творится в материнской душе - ведать он не мог.
Тяжёлые мысли об отце, своих неходячих ногах и гибели соседа покинули Стёпу, когда под колесами его коляски захрустели еловые веточки, напомнив о странной фигуре в белом платье здесь, в ельнике. Парнишка подкатил коляску ровно на ту поляну, с которой можно углядеть окно его дома и из которого он и увидал незнакомку. Но совсем молодая трава никакими следами не была примята.
- Причудилось что ли? - спросил самого себя Степка, делая разворот на своей инвалидке и оглядываясь на молчаливые ели, ветви которых замерли в каком-то забвении, хоть сегодня и ветрено.
- Почему же причудилось? - пролился, точно звон колокольчиков чей-то девичий голос из-за старой ели.
Стёпка сразу же принялся рассматривать незнакомое лицо. Чуть бледноватое, словно мрамор, но ровное и нежное, как матушкина материя, которую та хранит в своем сундуке, в чулане*. Лишь на щеках проступал легкий румянец. Но этот румянец меркнул перед розовыми, мягкими губами молодой девушки, которые, словно почувствовав на себе внимание чуть сжались, а потом слегка растянулись в смущённой улыбке, обнажая белые зубы.
Глаза незнакомки Степка разглядел, как ни странно, позже остального. И то были самые бездонные глаза, что довелось ему видеть. Длинные, темные ресницы укрывали их ярко-зеленый взгляд под собой, не давая юноше понять, смотрит ли она на него, или же на его инвалидную коляску. Однако сейчас ему это было и не важно. Степка был погружен в эту красоту, от которой не мог отвести глаз. Будь то нежные губы, волны темных волос, спадавших с худеньких плеч, маленькие пальчики, сжимавшие ландыш, или стройные ножки, до колен прикрытые белым платьем.
За мгновение пришло к Степану осознание его неполноценности. Стыд и стеснение затуманили голову и парень опустил глаза. Впервые в жизни ему было так тяжко понимать то, как сильно он отдален от простых человеческих желаний и насколько трудно мириться с этим в такие мгновения.
- Чего ж опечалился, Степушка? - будто пропела незнакомка, заглядывая ему в глаза. - Посмотри же на меня. Или я тебе такая больше не нравлюсь?
- Такая? - растерялся Степка, заливаясь краской перед красавицей.
- Да. Такая. - кивнула девушка, и звонко засмеявшись покружилась перед ним.
Парню хотелось ликовать от радости от того, что незнакомка ничего не спросила о его ногах и вообще будто не замечает его инвалидности. А самое главное - она первая, кто не смотрит на него с жалостью и состраданием, кои присущи всем односельчанам и приезжим. Но еще приятнее было для Степана услышать от нее свое имя, о чем он, улыбаясь, поспешил у нее спросить.
- Откуда тебе известно, как меня зовут? Вроде б не из местных. Я бы сразу запомнил.
Девушка перестала кружиться и застыла, словно не ожидая от Степана таких слов. Глаза ее поблекли и скрылись под ресницами.
- Вот как, значит. Запомнил бы, говоришь. А сам уже и позабыл давно, да? Мы ведь и жили рядом. Забыл, значит. Неужели так много времени прошло?
Степка растерялся и постарался вспомнить, как же он мог пропустить этого человека в своей жизни. Но, как бы ни старался - вспомнить не смог. Разве, что одноклассницу из третьего класса. Да, верно. Они даже за одной партой сидели. И волосы вроде похожи. По памяти Степана, звали ее не то ли Мариной, не то ли Марусей. Сам он никогда к ней дружеского чувства не питал. То была вообще занудная и назойливая девчушка, то и дело норовя что-нибудь спросить, или рассказать ему. Странно же, что сейчас она так изменилась. Может, и та беда ее поменяла. Сгорел дом у них давно, лет восемь назад, а то и больше. В пожаре отец погиб, вот и уехали из деревни не Бог весть куда.
- Ладно тебе, Степка, не старайся вспомнить. Не обижаюсь я, что забыл. Знаю я, что давно не видались.
- Это верно. - смущенно промямлил парнишка, все больше питая интерес к забытой однокласснице. - Напомни мне, как тебя зовут? Вроде Маруся? Верно?
Девушка с задумчивой улыбкой опустила голову, отчего волны ее волос шелковыми лентами спустились на грудь и плечи.
- Марьянка я. Досадно, что забыл.
- Да. - виновато согласился Степка и отвернулся.
После недолгого молчания Марьянка снова ожила и от улыбки ее словно светлее стало. Она шагнула к юноше и потянула его за руку.
- Полно тебе печалиться, Степушка. Забудем об этом. Лучше идем, прогуляемся. Здесь так спокойно, хоть и прохладно.
- С радостью. - согласился тот, замечая, как сильно Марьянка продрогла. Рука ее была холодная и слабая. Он сжал ее руки в своих ладонях и принялся тереть, чтобы хоть немного отогреть.
- Рано еще в таком лёгком платье гулять, Марьяна. Солнце-то, вон, еще не греет толком.
- Я не боюсь замерзнуть. - хихикнув ответила девушка и посмотрела на стаю свиристелей, слетевшихся на раскидистую ель. - Любят они здесь сидеть. Всегда смотрю на них и слушаю, как игриво они поют. Оттого и теплее сразу становится. И на душе спокойнее.
- И то верно. - согласился Степан и улыбнулся. Он заметил, что ему и самому стало спокойнее, а на душе легко и тепло. Хотелось сразу вскочить со своей инвалидки и пуститься бежать по лесу, кружа Марьянку в пьянящем, весеннем танце.
Эта волшебная девушка так неожиданно и так вовремя появилась в его жизни, что Степка не верил своему счастью. Как же негодовал он о том, что так холодно обращался с ней раньше. Благо, она не припоминает ему об этом. Пожалуй, не стоит и заводить об этом разговор.
- Как же я рад, что встретил тебя здесь. - признавался Степан, не отпуская руки девушки, а второй рукой толкая коляску и потихоньку скатываясь с пригорка по лесной тропинке.
- И я рада, Степушка. - с искренним чувством отвечала она.
Не замечая ни времени, ни погоды, Степан до самого вечера гулял с Марьяной в лесу, со своей давно забытой и снова вернувшийся знакомой.
Возвращаясь домой после после обещания встретиться завтра, Степка, довольный, отворял калитку, чтобы закатить инвалидку во двор.
- Ты где был весь день? - с холодной расторопностью спросила мать, выходя навстречу в черном платье и таком же платке. В руках ее была тряпичная сумка и тетрадь. Видать, молитвослов рукописный.
- Да вон, по лесу бродил. - отмахнулся парень, не желая выдавать пока еще тайну о встрече с Марьяной.
- Ну, да Бог с тобой. Я к Елисеевым. Помолиться бы надо, за упокой Сашка. Там щи в печи томятся. Уж поешь сам. Я-то, поди, поздно приду. Ложись спать. Не жди.
- Передай им, что и мне Сашка жалко. - буркнул в след Степан, стыдясь того, что радость встречи с Марьянкой была сильнее скорби о погибшем друге и соседе.
Отец этим вечером ему вообще не вспоминался, о чем он даже не задумался. Все его юные мысли были о девушке из ельника.
Парень затворил дверь и вкатил коляску в кухню. Мать уже приготовила для него лампу, которую Степан сразу же зажег и полез в печь за щами. С раннего утра во рту и маковой росинки не было, и только сейчас он почувствовал непреодолимый голод. Степан улыбнулся, и надев голицы* достал чугунок из печи.
Материны щи всегда приходились по вкусу Степану. Отец тоже всегда хвалил похлебку жены. Но нынче война испортила все. Даже похлебку, в которой всегда томился добрый кусок свинины или курятины. Даже в бедные времена мать находила скудный кусок сала, а теперь в щах и кусочка картошины не отыскать. У Матвеевых не осталось и ее. Берегли даже кожуру, чтобы последняя коза не издохла с голоду.
Степан снова вспомнил о гибели Сашка и прибрав посуду в кухне - укатил к своему столу.
Зацепившись за половик колесом, он едва не выронил лампу, стараясь не разлить драгоценный керосин и придерживать инвалидку, но справился и даже сумел поправить половик, дабы вернувшись, мать не упала в проходе. В семье хватит и одного инвалида.
Степан поставил лампу на стол и достал тонкую книгу, которую дочитал до середины. То было небольшое произведение Пушкина о капитанской дочери. И до того впечатлил парня крепкий дух Гринева, молодого дворянина, что невольно желал пройти путь героя повести, что еще со школьных лет полюбилась ему, оттого и перечитывал он ее внимательно, охотно.
Углубившись в чтение, не заметил Степан, как прогорел в лампе язык фитиля. Оторвавшись от книги, юноша покрутил регулятор и немного ослабил огонь, чтобы матушка не ругала за излишний расход лампы.
С минуту смотрел он на спокойный язычок огня, так жадно поглотивший новый фитилек, а после мечтательно вздохнул, представляя своим, еще молодым и дерзким умом, как хотел бы он стать этим дворянином Гриневым, и спасти несчастную девушку Марию, дочь капитана, которой, несомненно, стала бы Марьяна.
- Марьяна... - повторил вслух Степан и посмотрел в окно, где полная луна озарила своим светом густой ельник. И то ли показалось, то ли впрямь увидел парнишка промелькнувшее меж елей белое платье.
- Да неужто? - в голос удивился Степан и приполнял себя в коляске, опираясь о подлокотники. Верить в то, что Марьяна до этой поры бродит там, в лесу, юноша не хотел, да и не было в том здравомыслия. Но ведь Степан, из-за сильных эмоций и волнения от радости их встречи даже не спросил, где сейчас, у кого живёт девушка, коли дом их погорел и для житья не годится давно. Разве, что, может, к родне погостить приехали.
Так думалось Степке. Вернее всего, как он подумал - так и было.
- Причудилось мне. - сказал он, но еще несколько минут с неясным чувством смотрел в окно.
К полуночи вернулась Наталья. Степан к тому времени уже спал.
Мать с тоской вздохнула, и неслышно подойдя к постели сына наощупь отыскала лампу и ушла, перед этим погладив сына по голове. Слёзы подступили к глазам женщины, когда она представила, что подавленные горем соседи уж никогда не погладяд так своего сына. И пусть ее Степка инвалид. Зато жив. Зато дома. В том было ее счастье.
Утро наступило туманное. Прохладное. Степан, который обычно просыпался от того, что мать гремит посудой на кухне, сегодня спал крепко.
Проснулся он лишь тогда, когда в дверь громко постучали. Половицы заскрипели под ногами Натальи, а затем отворился засов. Степан узнал голос Василия Елисеева. Отца покойного Сашка.
- Наталья Ивановна... - сухо позвал он, - тебя там наши зовут. Подсобить бы надобно, коль не занята.
- Подойду, Василий, подойду. Передай Марье, пусть погодит с полчаса.
Василий мрачно кивнул и закрыл за собой дверь.
Степан потер глаза и посмотрел в окно. Из-за густого тумана не видать было даже соседней улицы. Разве, что яблоневые ветки звглядывали в окно.
Утренняя каша была невкусной. Но в том не Натальи была вина, а в том, что молоко, да масло - редко водятся в доме. Молоко, что дает коза - Наталья меняла на муку и картошку. Вот и приходилось кушать пшенку на воде, или перловку. Соль тоже приходилось экономить. Уж она-то была ценее всего. С ней любую гадость проглотить можно.
Когда Степка доедал последнюю ложку каши, Наталья засобиралсь к соседям.
- Поди опять до вечера у них буду. - сказала она, надевая платок. - Из соседней области родня приедет. Хоть за упокой помолиться, раз уж хоронить нечего.
- Да, мать, ступай. - ответил Степан, убирая миску со стола. - Я тоже может во двор выйду. Табурет доделать надо.
Наталья посмотрела на сына, и в глазах ее такая радость засверкала, что Степану тепло стало на душе. Редко он ее такую видит.
- И до чего ж ты на отца похож! Такой же рукастый, как и он. Вот, война закончится, даст Бог и жену найдешь себе по душе.
- Найду, мать. - Степан заулыбался.
- И отец твой вернется. Эх, заживем... - мечтательно сказала Наталья и ушла.
- Вернётся. Обязательно вернётся. - повторил за ней сын, и покатил инвалидку к своему столу. Его книга все так же лежала на столе. Как только Степан начал перелистывать страницы, перед глазами возник образ Марьянки. Как странно. Он на какое-то время совсем позабыл о вчерашнем дне, проведенном с нею. Как такое могло случиться?
Парень посмотрел в окно и с тоской вздохнул. Сквозь туман не видать даже забор, не то, что ельник. А он даже не спросил, у кого ж Марьянка ночует. Хоть бы заглянуть к ней, побеседовать. А тут гадать приходится - ждет она его там, в ельнике, или нет. Но все же не думал Степан, что пойдет девушка в лес в такой туман. Он бы это почувствовал, непременно почувствовал бы. А потому решил заняться табуретом.
К обеду табурет уже был готов и красовался возле печи. Уж мать не налюбуется теперь. Обязательно похвастается соседям и те непременно попросят такой же. Так уже было, когда Степан мастерил лавку. Теперь у половины деревни в избах такие лавки.
Степан углубился в размышления. Он мечтал о том, чтобы после возвращения отца, и, когда война закончится - открыть свою мастерскую. Дело прибыльное, а что самое главное - для многих нужное и полезное.
Но вот перед глазами снова образ Марьянки. Глубоко засела, девка. И до чего же красивая. Кабы не война, да не годные ноги - хоть сейчас бы под венец позвал. Хотел увидеть ее Степан. Сильно хотел. Душа так и тянулась. Но туман был такой густой и плотный, что не исчез даже к полудню. Как нарочно.
Лишь во втором часу проглянула в окне улица и соседний дом, но погоду снова испортили облака, которые принесли за собой тяжелые тучи. Начался такой дождь, коего Степан на своём веку еще не видал. А грозовые раскаты сотрясали дом так сильно, что казалось, будто стекла гляди того разобьются.
Степан переживал за мать. Не уехали ли встречать родню Елисеевых на телеге, ведь в такую погоду беда сама напрашивается.
Он решил переждать еще немного, но мать не вернулась ни через час, ни через два. Не выдержав более, Степан собрался и покатил инвалидку во двор. Чудом удалось ему спуститься к калитке, которая едва не зашибла его, когда он прикрывал ее за собой.
Одичавший ветер срывал с крыш куски старой обшивки и по-волчьи выл в старых сараях и дровниках. Казалось, что дома вот-вот рухнут и разлетятся из-за беснующейся бури.
Колеса инвалидки то и дело увязали в илистой грязи, не желая ехать вперёд. Степан как мог тянул колеса вперед, невольно вздрагивая от очередного раската грома. Но вот, вдали проглянул чей-то образ в светлой одежде.
- Марьяна? - сразу подумал Степан, пытаясь разглядеть сквозь пелену дождя замеченный им силуэт.
Да, это без сомнения была она. Марьяна. Но что она делает в такую погоду на улице? В такой легкой одежде?
- Ступай домой, Марьяна! - крикнул ей Степан и помахал рукой, но та уже бежала в его сторону, будто и вовсе не боясь промокнуть. Даже не пугалась сильного ветра и грозы. Когда она подбежала, перевела дух и улыбнувшись сказала:
- Не боюсь я грома и молнии, Степушка. Люди порой позлее любой непогоды бывают. Их надо бояться, а не природы.
С этими словами девушка подхватила коляску за поручни и покатила к дому Степана. Ему же от ее появления сразу стало спокойно и радостно, а в душе все равно тревога и стыд, что в такую погоду она его выручать пришла.
- Не надо тебе волноваться обо мне. - словно заглянула ему в мысли Марьянка. - Ничего со мной не сделается.
- Тогда идем ко мне в дом. Хоть чайку выпьем. Согреемся. - предложил Степан, толкая колеса инвалидки. - А коли мать вернется - познакомлю. Только она ж тебя и так помнит, поди.
Марьянка отвечать не спешила и молча катила коляску по улице.
- Нельзя мне к вам, Степушка. Не мое там место. - с какой-то тоской ответила она и остановилась возле калитки дома Матвеевых.
Степан смутился и повернувшись к ней - взял ее продрогшие ручки в свои.
- Не хотел я тебя обижать, Марьяна. Должно быть не так ты меня поняла. Я о тебе беспокоюсь. Озябла же совсем. Хоть погрелась бы у печи.
- Будет тебе. - Марьянка смущенно улыбнулась и опустив глаза убрала руки. - Пойду я, а то нельзя мне надолго отлучаться. Придет скоро твоя матушка, не переживай о ней.
Степан хотел спросить, откуда она знает про его беспокойство за мать и где живет, но та уже убежала.
- Вот же, смелая какая. - хмыкнул с улыбкой парень и покатил в дом.
Как и говорила Марьянка, Наталья вернулась через четверть часа. Степан к тому времени успел снять мокрую одежду и повесить на теплую печь.
- Ты где это был-то? - с ходу спросила мать, снимая залипшие грязью галоши. В ответ сын только улыбнулся.
____________
Чула́н*, или кладовая, или кладовка — подсобное помещение хозяйственного назначения, предназначенное для хранения продуктов питания длительного хранения, вещей, предметов быта.
Голицы*, или варежки для работы, или прихватки для горячих предметов, и пр. - в некоторых деревнях самодельные широкие прихватки, изготавливаемые из сподручных материалов, в основном плотных, устойчивых к горячим поверхностям лоскутов тканей.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ