Мертвородок.

Какова цена людям?
Случилось одному охотнику в зимнем лесу задержаться. Не успел он до трескучих морозов на тракт выйти да домой справиться. А тут, ну как наперекор ему, ещё и вьюга. Оставил охотник большую часть добычи своей и ринулся напрямки, сквозь чащу. Так-то путь короче втрое, хоть и опаснее. Но, охотник так рассудил. Места он знает, заплутать не может. А в такой холод зверь и сам не решится выйти.
Идёт он мимо погоста, что у красной рощи, ног не чувствуя от холода. Вдруг почудилось ему, вроде скулит, или пищит кто-то. Вроде щенка кто бросил. Толи псина заблудшая ощенилась, а может волчица раненая приплод оставила. Решил посмотреть и на звук пошёл. Да только ветер завывает, свистит. То слышно скулёж, то нет. Меж могил побродил, да уже и решил рукой махнуть на дело это. Холод такой, что носом воздух не потянуть. Уйти уже хотел. А тут смотрит, могила одна как взрыхлённой землёй чернеет. А ведь вокруг все в снегу, всё замёрзшее. Подошёл, а оно так и есть. Земля разбросана, в серёдке яма, а в яме младенец. Кроха совсем. На вид луны три-четыре ему, но пуповина ещё сырая, что дивно.
Удивился охотник. Кому в такой глуши надумалось ребёнка оставить? Снял тулуп, мальца закутал и что есть сил домой поторопился. Ночь шёл и лишь к утру к деревне своей вышел. К тому времени уже пальцы на левой руке перестали гнуться, да почернели.
Принёс дитя в дом. Жена, как руку отмороженную у мужа увидала, так причитать. А охотник её пустовоем назвал, мол, чего ты разоралась, ребёнка испугаешь. Лучше воды согрей.
Развернули мальца, искупали, молоком слобня напоили. Вот, думают, и им небеса дитя послали. А то уж зим пятнадцать, как вместе, а ребёнка нет. Да и в деревне, на два десятка домов три карапуза бегает. Того и гляди, вымрет деревня и мрак поселится, или того пущи.
Нянькаются с малышом, люлюкают. Охотник даже о ломоте в пальцах, что холодом отбило, не шибко вспоминает, так дитём увлечёт. А тут соседка заглянула. Увидала малыша, спрашивать начала, мол откуда и как? Мужик всё как есть и рассказал. Та глаза округлила, затряслась.
- Ты что это надумал? – говорит баба. – Ты с погоста, из могилы раскопанной ребёнка взял, да в деревню принёс. Да он же неживиц какой ни будь, или ещё что похуже. Да погляди на него? Ему луны три отроду на вид, а пуповина сырая, будто только народился. Неси его назад, или просто из деревни вынеси и в лесу оставь. Явно же силой гнилой порождён. Навлечёшь беды и на себя и на всех нас. Приведёт он погибель.
- Цыц, баба глупая! – крикнул на неё охотник.- Ребёнок это малый. Какое от него зло? Воспитаем, вырастим, и будет он добрым человеком. Может даже добрее тебя!
- Ох и дурень ты. – причитает соседка. – Да ты бы ещё яиц змеиных принёс и под квочку положил, чтоб высиживала. Вот попомни мои слова. И вас он сгубит и всей деревне горе принесёт. Вон, у тебя уже пальцы почернели. И это только начало! – дверью хлопнула и пошла по деревни сплетни разносить.
Назвали мальца Властом и растить начали. И рос тот малыш, как и все. Только тихим был очень, нелюдимым. Всё у крыльца в камешки играл, букашек разглядывал, мурашек сахаром подкармливал.
Только нелюдимость та покоя ему не прибавила. Местные не возлюбили Власта. Всячески его шпыняли, обзывали. И ростом он мал, и лицом не такой, и волосы не того цвета. И каждый не забывал в след ему плюнуть. Каждый не забывал крикнуть, что не место ему в деревне, что смерть он принесёт и горе. А как матушка названая у Власта к Кондратию в объятья отправилась, так и вовсе проходу перестали давать. Все твердили, что раз на погосте найден он, все кто рядом с ним умирать будут. Что проклят он и нет ему места среди людей добрых.
А тут ещё и беда случилась по весне. Отец названый на реке воду набирал, да с мостка оступился и упал. Водя ледяная, ещё лёд не везде от берега отошёл. Тулуп тяжёлый намок и ко дну тянуть. Начал он за мосток хвататься, да были бы пальцы на левой руке, может и вышкрябался бы. Но с одной рукой рабочей тяжесть свою и тяжесть тулупа намокшего из воды ледяной не вытащить. Не упереться локтем о мосток заиндевевший. Так его и нашли поутру мёртвым. В воде по плечи сидел, пальцами правой руки за мосток схватился и примёрз. Вокруг уже лёд схватываться начал.
Погоревал Власт. Да не так как принято, а молча, в тоске у могилы отца названого постоял, на могилу матери названой посмотрел, что рядом была, да побрёл домой. А тут уже и деревенские поперёк дороги встали. Пальцем тычут, проклятым называют. Ишь, не так он по родителям горюет, как должно. Они его приютили, выкормили, а он и слезы не проронил. И стар и млад камнями кидаться начали, обзывать всячески.
Там же днём собрал Власть пожитки нехитрые и ушёл из деревни. Ничего его там больше не держало.
Мертвородок. Какова цена людям?
Бредёт по лесной тропе, краюшку хлеба грызёт, что в котомку с собой прихватил. Смотрит, а навстречу нищий в обносках шагает. На палку опирается, в дрожащей руке миска для милостыни протягивает. Издалека ещё кликать парнишку начал, мол, мимо не проходи, не будь к чужому горю безразличен. Подай нуждающемуся.
Помнил Власт, как матушка учила, что помогать надо, если себе не в ущерб. Отломил паренёк половинку своей краюшки и уже было хотел в миску нищему положить. Да только тот как посмотрел, глаза округлил и как отскочит назад.
- Тфу ты, мерзость. Вымесок проклятый. Ты чего это задумал? Умертвить меня хочешь своей плесенью? Хочешь что бы и я, как родители твои раньше времени к Кондратию отправился. – завопил нищий, выбил кусок хлеба из рук Власта, палкой огрел, с тропы столкнул и дальше побрёл.
В след ему паренёк посмотрел только. Встал, отряхнулся, хлеб с земли поднял и дальше пошёл. Обидно, конечно, когда ты к человеку с добром без задней мысли, а он тебя палкой. Ну, как отец учил, каждый сам себе цену назначает и жизнью той живёт, что этой ценой достоин. Слов этих Власт до конца не понимал, но так считал, что сам он себе цену небольшую назначил, от того и жизнь у него такая. А значит, других винить без надобности.
Бредёт парень дальше. Куда бредёт и зачем, сам не ведает. Уж день прошёл почти. Есть лишь желание вперёд идти да место себе найти. Чтоб жить в тишине, что бы пальцем никто не тыкал. И добрался он так по тропе лесной в аккурат до красной рощи.
Смотрит он на деревья огромные. На то, как по их чёрным стволам смола красная, как кровь стекает. Раньше такого не видывал. Да раньше он и дальше околицы деревни своей не выходил.
Пальцем смолу потрогал, липкая и густая. Пахнет сладким, а на вкус горькая. Это даже позабавило Власта. Место себе выбрал, присел на ковёр лесной, доел краюшку хлебную, прилёг, и, глядя в небо, задремал.
И приснился ему сон, вроде хоронят его. В землю закапывают. И так спокойно ему, хорошо. Земля хоть и сырая, холодная, но какой-то тишиной обволакивает, умиротворение дарует. И вроде один он тут, а вроде рядом кто-то есть. И погружается Власт в покой подземный, всё плохое забывая. Слышит только, как сердце его бьётся всё медленнее, тише, слабее. И так тепло становится, хорошо. И с каждым новым удара сердца до следующего удара времени всё больше проходит. Ещё раз стукнет и всё. И настанет покой, в котором хочется оставаться.
Да вот только раздался крик, вроде женщина кричит. Забилось сердце безумно, и обернулся покой и умиротворение чем-то холодным. Давит со всех сторон земля, дышать не даёт, руки и ноги ломает. Пробует Власт выбраться, да земля его не пускает, обратно тянет, будто привязан он к чему то. Все силы собрал, рванул что есть мочи. Боль по всему телу разлилась, да высвободиться смог. На этом и сон кончился.
Открыл парень глаза, сразу и не поняв, где находится. Головой потряс, глаза потёр, да вспомнил. На небо посмотрел, а уже и вечереет. Уйти хотел, да только крик женский слышится. И не во сне он был, а взаправду. Кто-то помощи просит.
Вскочил Власт, на крик тот побежал. Смотрит, а в канаве женщина не молодая лежит. Упала и встать не может. Помог Власт ей подняться, на тропу вывел. А та и попросила до деревни проводить.
- Тут, на погосте я была. Дочку свою проведать ходила. Почитай уже как тринадцать лет скоро, как у Кондратия. Загубил её душегубец один. А совсем молодая была, невинная. – рассказывает женщина опираясь рукой на плечо Власта.
- А душегубца этого поймали? – спросил Власт.
- Да уж куда там. Ловили его, ловили, а он в болоте застрял. Мужики его вытащили, на сосне удавили, на части порубали, да по кускам на костре и сожгли. Каторжником был пришлым. Коль бы сразу не пожалели и погнали, так и беды может не случилось той. – пояснила женщина.
Привела женщина Власта в деревню, да только той деревни уже, как и нет. Хаты с окнами чёрными, крышами заваленными, да огородами сорняком заросшими. Где псина бродит, а где старик какой. Объяснила женщина, что давно деревня умирает. Молодняк не нарождался, старики постепенно уходили. А тут ещё и живоед повадился людей утаскивать.
- Так что, внучек, ты уж не серчай. – говорит женщина. – За помощь твою я тебе очень благодарна, но оставаться тебе тут долго не надо. Отдохни ночку, а завтра я тебе в дорогу соберу, и шагай себе дальше. Иди лучше на юг, чтоб утрешнее солнце по левую сторону от тебя было, а вечернее по правую. Дней за восемь доберёшься ты до большой дороги, по ней иди в сторону заката. А дальше всё просто. Выйдешь ты к озеру, что плоским зовётся. Вдоль берега в любую сторону шагай. Там деревень много, хуторов разных ещё больше. Где-нибудь место себе мирное и сыщешь. А тут тебе задерживаться не стоит. Место у нас глухое, да и гиблое уже.
Спать Власта женщина уложила на печи, а сама на лавке улеглась. Да только ночью она парнишку разбудила.
- Псины залаяли, взвизгнули и затихли. – шепчет женщина. – Знак это не добрый. Ты, внучек, шкурой накройся и носу не высовывай, чего бы не случилось. Нет нам нужды вдвоём сегодня к Кондратию отправляться. Лежи смирно, утра дождись, а поутру беги, куда я тебе велела, и не оборачивайся.
Только сказала, как в дверь кто-то ломиться начал. С петель сорвал и засов выбил. Как дверь дубовая упала, ввалился в хату живоед. Глаза жёлтым горят, слюна на пол капает. Рёбра сквозь кожу серую выпирают, руки костлявые до колен свисают. Стоит голый, отростком срамным пол подметает.
- Ну вот, старуха, и твой черёд пришёл. – захрипел живоед и протянул костлявую руку. – Ну, ты не страшись, я долго с тобой возиться не стану. Ты же не девица красная. Мне от тебя только мясо и надо.
Закрыла женщина глаза, к смерти приготовилась. А тут Власт, возьми да и соскочи с печи. Ухват схватил и давай им в морду живоеду тыкать. Тот даже удивился немного.
- Это ещё что тут такое? Почему сразу не почуял? – захрипел живоед и схватив ухват одной рукой, переломил его как соломину. – второй рукой парню в глотку вцепился и как щенка малого к себе подтащил.
- Не трогай мальца. – закричала женщина. – В нём и мяса нет. Меня лучше возьми. Я хоть старая, да мяса во мне поболее будет.
- Цыц. – закричал живоед. – Внука хотела от меня спрятать, а не вышло. А я-то с тобой, как должно. До последнего тебя не трогал.
- Да о чём ты старый? Какой это тебе внук. Мальчонка это не местный, заплутавший. Отпусти ты его. Тебе с него и мяса никакого, только голод свой распустишь ещё сильнее.
- Да он мне такой же внук, как и тебе. – захрипел живоед. – Авось не признала ты в нём дочь нашу? Посмотри. И глаза, и нос, и лицо, всё едино.
Вгляделась женщина в парня, да так и ахнула. От осознанного на лавку присела и ладонями рот прикрыла. Как же быть такое может?
- Живи пока, старая. А внучка я заберу. Сгрызть я его не смогу, даже если бы захотел. Так что не трясись. Ну а сама готовься, придёт час, и за тобой приду. – взвалил живоед Власта себе на плечё, вроде тот подушка пуховая, и помчался по лесу. На погост приволок, да у одной могилы на землю и бросил.
Мертвородок. Какова цена людям?
- Зачем мы тут? – спросил Власт.
- Как это зачем? С мамкой повидайся. – отвечает живоед. Вот тут она и прикопана. Ей столько было, сколько тебе сейчас, когда душегубец её украл. Две луны искали, пока на след того вымеска напали. Да поздно уже было. Как почуял он неладное, так мою Ладочку и удушил. Да только она уже брюхатая тобой была. Вот ведь оно как получается. Принято дитя их мёртвого чрева вырезать, покуда бабу не схоронили. Да ведь и не знал никто. А ты видать отказался судьбу свою принять. Решил мертвородком стать. Вырос в мёртвом чреве, да наружу выбрался. Ну, это у нас с тобой родственное. Я, как видишь, тоже отказался к Кондратию отправляться. Странно только вот одно, куда ты пропал?
- Не пропадал я. – отвечает Власт. – Охотник, что домой в стужу добирался, плач мой услыхал. Подобрал меня. С женой вместе они меня выкормили, вырастили.
- Вот ведь как бывает. – засмеялся живоед. – Иногда и козочка молоком своим волчонка вскормить может. Да только, волчонок козлёнком от этого не станет. От чего же ты ушёл оттуда?
Рассказал Власт, как всё было. Что родители его названые умерли, а деревенские его невзлюбили, за то, какой он.
- Чушь городил твой отец названый. – засмеялся живоед. – Цена всем людям одинакова. Ровно столько человек стоит, сколько стоит батракам заплатить за то, что бы яму на погосте ему вырыли. И не монетой больше. И не важно, хороший, или плохой. Богатый или бедный. На деле всё едино, гниющая плоть в земле будет. Вот и бабка твоя. Уж сколько лет с ней вместе были до того, как меня схоронили, всё твердила о том, что разной цены люди. И что ей с этого убеждения? Доживает последние дни в пустой деревне. Съем я её и всего делов.
- И меня тоже съешь? – тихо спросил Власт.
- Тебя? – хихикнул живоед. – Уж прости, внучек, но такой чести я тебе не окажу. Мертвородок ты. Близкой мы с тобой породы. Это только у живых случается, чтоб себе подобных жрали. А нам не положено. Ну а если ты вдруг за бабку свою взволновался, так не грусти. Сегодня я её уже жрать не пойду, утро скоро. Ну а коль хочешь, что бы бабку я твою не трогал, так у меня к тебе дело. Проводишь ты меня до деревни своей, откуда погнали тебя. Погост то там есть?
- Погост есть. Только ведь ты там людей пожрёшь.
- Знамо дело, пожру. А тебе что, жаль их? Или сам хотел?
- Да нет, не жаль. Ничего хорошего я от них не знал. Только зачем мне помогать тебе. Они себе цену поставили, пусть на их совести будет. Губить за так я их не хочу.
- Ну, коль так, остаёмся здесь. Голод мой может и сильный, только я три зимы могу провести без куска мяса. А на худой конец, бабку твою сожру.
Как следующим вечером солнце село, повёл Власта дед через лес. А Власт смотрит, той же тропой идут, что он сюда пришёл. А дед и объясняет, что неподалёку хутор есть и ребёнок там народился. Уж такое это лакомство для живоеда, хоть и не большое.
- Пойдём туда. Я того мальца утащу, да попируем. Научу я тебя настоящим мертвородком быть, таким как должно. А не тем, чем тебя отец твой названый воспитал, что и смотреть противно. А там, как природу свою, как породу свою прочувствуешь, так и сам меня в деревню свою отведёшь. – объясняет старик. Хотел он ещё что-то сказать, да застыл и принюхиваться начал. Жестом Власту велел за собой следовать.
Идут по той тропе, на которой Власт нищего встретил, а тот нищий у костра сидит. Услыхал, что идёт кто-то и давай опять на пропитание просить, миску для подати рукой трясущейся протягивать. Да только живоеда увидал, как онемел. Бежать кинулся, что про хромоту свою забыл, да не вышло. Кинулся на него дед и голову ему оторвав, черепушку разбив, мозги жрать начал. Власта аж покривило от такого.
- Зачем ты старика то так? – спросил парень, как дед трапезу закончил. – И так у человека жизнь не складная была, так ты ещё и смерть ему такую устроил. Неужто и нищие, полуживые старики для тебя лакомство.
- Не складная? Это у него-то? – засмеялся живоед. – Ну и дурак же ты, внучок. Мозги у человека, это самое важное. Съев их я и память его сжираю и мысли. Теперь мне и дороги эти знакомы, и где деревня твоя я тоже сам знаю. А ещё я знаю, что никакой он не старик. Ему и тридцати лет нет. Притворялся стариком немощным, нищим, тем и жил. – схватил живоед тело безголовое, лохмотья рванул, а под ними кошельки с серебром. – Я ещё за сто шагов по запаху почуял, каков он. Ты бы в лицо его всмотрелся. Знакомым покажется. Тебя то он хорошо знает и матушку твою, тоже не плохо. – живоед от смеха аж хрюкнул.
Всмотрелся Власт в то, что лицом было, да и вправду, черты знакомые под слоем грязи. Сосед это его. Помнится, в голодную зиму, когда отец с хворью слёг и до нужника дойти не мог сам, не то что на охоту, с голоду умирать начали. Матушка у этого соседа муки в займы взять хотела. Так не давал. Кричал, что бедствует сам. Что в долг не даст, потому как боится, что помрут должники и ни с чем он, несчастный, останется. Но предложил соседке лечь под него, в уплату. Да и тогда, только половину обещанного дал.
- Ну что? Признал? Вижу, что признал. – засмеялся живоед так, что внутри него забулькало. – Жил он получше многих. Да не своим трудом, а тем, что обманом своих же обирал, а то и несчастьем каким пользовался. Только цена ему всё та же, что и всем остальным. Держись меня внучек, научишься различать и таких.
Пошёл живоед прямиком к деревне Власта, а парень за ним. Всю дорогу думал, как бы чудище это пригвоздить, да не дать ему людей пожрать. Задолго до рассвета добрались Власт с дедом до окрестностей деревни. Живоед сразу к погосту потянулся, выбрал себе могилу и в неё спать полез. А внуку наказал в деревню сходить да присмотреть, кого помоложе.
Как взошло солнце, пошёл Власт по погосту к могилам родителей. Листву собрал, холмики взрыхлил, да и просто постоял, погрустил.
Вспомнилось ему, как мать учила, что нельзя людей только по одному делу судить, а нужно по всем делам. Вспомнил, как отец твердил, что жить должен каждый так, чтоб перед собственной совестью стыдно не было. Вспомнил, как они оба твердили, что нельзя просить у кого-то что-то. Надо отрабатывать, долги отдавать. Да только и подумал, что и мать и отец умерли и не помогла им эта наука. Может и вправду дед сказал, что всем людям, какими бы они небыли, цена одна?
Пошёл Власт в деревню, встретили его холодно соседи. Пальцем тычут, шепчутся. Да только он внимания не обратил. Созвал всех и сказал, что на погосте живоед спит. Что в ночи придёт в деревню людей губить. Что надо всем собраться, да и до заката подготовится к встрече гостя незваного. Да только не все поверили, а кто-то и посмеялся. А потом и вовсе камнями кидаться начали.
- Пошёл вон. – кричат. – Родителей своих сгубил, теперь нас сгубить хочешь? Сказками пугаешь? Думаешь поверим мы.
Побили сильно Власта, да у крыльца хаты родительской бросили. Лишь к закату соседка старая пришла посмотреть, не помер ли.
- Вставай и иди отсюда. - говорит. – И больше не возвращайся.
- Да за что же вы меня так ненавидите. Ничего плохого я никому не делал. Я же помочь хочу. – взмолился Власт.
- Ненавидим? Да за что тебя любить? Тебя твой отец, что как дурак жил и помер дураком, в деревню нам приволок. Уж сколько твердили ему, чтоб вынес в лес и бросил, а он за своё. Не было такого, что бы змея пригретая руку кормящую не ужалила. И от тебя беды всем нам будут. – плюнула бабка, для верности палкой парня огрела и ушла.
Встал Власт на ноги с трудом, в хату родительскую вошёл, лампу зажёг. Нашёл гвозди, молоток, ставни заколотил наглухо. Капкан отцовский растянул, да за печкой, в тёмном углу припрятал. Дверь распахнутой оставил и на погост побрёл. Только к могиле подошёл, а тут и дед из земли вылез.
- Надо же, внучек. Кто это тебя так разукрасил? – смеётся живоед. Ну, ни как те, кого ты жалел?
- Они самые. Так что нечего их жалеть. Идём, дедушка. В одной хате сегодня девицы молодые ночевую затеяли. – ответил Власт и повёл деда в деревню.
Как подошли, парень и говорит, что лучше огородами пройти, дабы псины не учуяли. Провёл деда, к хате родительской проводил.
Смотрит живоед, древ открыта, а там свет горит. Принюхался, а там нет никого.
- Где же твои девки молодые? – спрашивает дед с недоверием.
- Да там должны быть. Смотри, даже лампу не загасили. Знать выбежали куда, вернутся. Можно в хате затаиться, там место за печкой есть хорошее, тёмное. А как они придут, я дверь прикрою, ты и выскакивай. Только сделай мне милость. Рви их так, что бы мучились. Вон меня как деревенские били и не пощадили.
Усмехнулся живоед, похвалил внука за смекалку такую, да за рвение деду угодить. Вошёл в хату, да сразу за печку нырнул, в тёмном углу схорониться. Да только капкан там.
Как услышал Власт лязг зубьев железных, да крик деда такой, что по деревне псины с цепей сорвались и бежать прочь, захлопнул он дверь и толстым бревном подпёр. Начала изба ходуном ходить. Ставни трещат, внутри всё бьётся. Ломится живоед в стены так, что венцы гуляют. На шум такой народ сбежался.
Смотрят, Власт стоит и бревно, которым дверь подпёр, удержать пытается.
- Люди добрые! Вилы тащите, огонь. Я живоеда поймал! – кричит Власт. А народ опешил, к хате подойти боится. Шибко там страшное происходит.
- Да что же вы, люди? Не сдержу я его. Вырвется и всех вас положит! – кричит Власт. Да только тут соседка старая выбежала и давай причитать, что вот, поганец такой, беду накликал на деревню всё таки. Тварь гнилую привёл, да ещё и в хату родительскую. И что тварь эта всем им погибелью будет. Не зря она столько лет твердила, что всем погибелью этот неживиц будет.
Тут и народ подхватил. Начали проклятья в адрес Власта бросать. Что из-за него это всё. Кто-то кричать начал, что спалить хату надо вместе с Властом. Кто-то кричит, что давно его спалить надо было. А кто-то вовсе нашёлся, храбрый такой. Заголосил, что спалить надо было ещё тогда, когда он младенцем был, да вместе с родителями.
Бьётся живоед в хате, пытается ставни выбить. А народ, вместо того, что бы тварь обложить и придумать как сдержать, а то и прибить, Власта проклинают, камнями кидаться начали.
Держал Власт то бревно, сколько мог. Да плюнул на всех.
- Вы сами себе цену назначили, и сами себе судьбу за эту цену и купили! – выкрикнул он в сердцах и выбил бревно.
Распахнулась дверь дубовая с такой силой, что косяки затрещали. Вырвался живоед. Глаза огнём жёлтым горят, слюна течёт. На внука сердито глянул.
- Ну что? Спас ты их? Обманул меня? Нет! Себя только обманул. Но, обещаю, мучиться они будут. – заревел живоед и в толпу кинулся.
Кто-то попробовал вилами отбиться, топором. Да только пустое всё. Летели в разные стороны руки и ноги. Ползли по земле кровью истекающие жители деревни, кричали. Старуха - соседка, без ног к Власту ползла, да так и окочурилась.
Всю ночь живоед по деревне бушевал. Мало кто в живых остался. Ещё меньше тех было, кто не ранен. А ближе к утру старик насытился, огляделся. Внука и след простыл.
Алексей Гужва / "Сказки Черного леса/Дзен"