Увидев Лилю, Вертинский попал в плен ее изумительных раскосых глаз Слово «мама» не очень-то с ней вязалось — скорее бабушка подходила для этой роли. На самом деле все, включая нас с Марианной, звали ее Лиля. Она была не матерью, а третьей дочкой в нашей семье, причем самой младшей и избалованной. В отличие от нас «младшей дочке» прощалось все: капризы, прихоти, дурное настроение... Этому есть объяснение. Во-первых, мама была на 34 года моложе отца, а во-вторых — так уж повелось, — у нее не было никаких обязанностей. Все наше воспитание целиком и полностью лежало на плечах бабушки Лидии Павловны. Она была из семьи староверов и имела четкие понятия об укладе жизни. Бабушка была очень сильная женщина, я бы даже сказала — суровая. Мама же выросла ее полной противоположностью: легкая, смешливая, восторженная, к тому же дикая фантазерка. Она совершенно не воспринимала реальности этой жизни и всегда искренне верила в то, что сама сочиняла.

Анастасия Вертинская Лиля Циргвава училась в монашеской английской школе. Как-то девочкам в школе рассказали легенду, что один оторванный терновый шип облегчает Христовы муки. Мама искренне в это поверила, оборвала на распятии все шипы с тернового венца Христа — и ее за это отчислили из школы. Поскольку бабушка все время пыталась из дочки сделать саму себя (справедливо полагая, что с таким характером Лиле будет тяжело жить), это выливалось в постоянные столкновения. Мама никак не поддавалась воспитанию и в качестве протеста хулиганила еще больше. Одним из таких протестов и стало то, что в 17 лет мама, ослушавшись бабушку, убежала к Вертинскому. В Харбине, где тогда жила в эмиграции семья Лили, за юной красавицей на выданье пытались ухаживать какие-то молодые люди, но Лидия Павловна была начеку. Ее можно понять — после смерти отца 9-летняя Лиля осталась на попечении матери, и та, естественно, тряслась над дочкой. Поэтому когда дочь упорхнула из ее крепких рук к Вертинскому, это привело Лидию Павловну в ужас.

У моего отца был контракт со знаменитым Домом Lanvin, в костюмах которого он выступал на концертах. Вертинский. Париж, 1930-е годы И дело даже не в том, что жених оказался значительно старше своей невесты (ей —17, а ему — 51), брак со взрослым мужчиной в России никогда не осуждался. Проблема была в другом: за папой шла слава невероятного ветреника. И об этом знал весь Харбин. Вертинский всюду появлялся в окружении женщин. Дамы сходили по нему с ума, а он, артист с невероятным шармом, восхищался женской красотой. Но никаких доводов матери Лиля не слушала — она уже была влюблена в Александра Николаевича. Все остальные мужчины на его фоне казались безнадежно скучными... — Анастасия Александровна, а как они могли познакомиться, да еще в Харбине? — Случайно... Папа прибыл с концертами в Харбин. В костюме от Lanvin (у него был контракт с этим Домом моды) известный певец сошел по трапу теплохода «Чичибу-мару». Это был его второй приезд в Китай. Местная русская диаспора сходила по Вертинскому с ума. Однажды в пасхальный вечер 17-летняя Лиля с подружкой пришла в кабаре «Ренессанс», где он выступал. Мама уже была его поклонницей, хотя слышала Вертинского только на пластинках. После концерта певец небрежно, чуть свысока поклонился публике и подошел к их столику. По счастливой случайности за столом сидели его знакомые. «Садитесь, Александр Николаевич», — пригласила его мама. Он не отказался и, как потом не раз повторял: «Сел — и навсегда!»

Папа очень рано осиротел. Его отдали теткам, но он от них сбежал — скитался, бродяжничал, пел на клиросе за тарелку борща. А. Н. Вертинский, 1914 г. Они стали встречаться. Вертинский приглашал ее на свои выступления. Когда гастроли закончились и Александр Николаевич уехал, у них завязалась переписка. В одном из писем папа описывает Лиле, как однажды попал в страшный тайфун. Два дня их мотало по морю, он был на грани смерти и именно тогда понял: его жизнь без нее ничего не стоит. Следующее письмо было уже раздраженным: «Как вы можете! Я попал в страшнейший шторм, думал только о вас — а вы мне в ответ пишете: «Какая прелесть! Обожаю тайфуны!» Могла ли мама показаться Вертинскому глупенькой? У него есть одна песня, где мы найдем ответ на этот вопрос: «Разве можно от женщины требовать многого? Там, где глупость божественна, ум — ничто!» А мама действительно была божественна! И папа не требовал от нее, юной и неопытной девушки, особого понимания жизни. Наверное, он мог без труда найти такую «понимашку», которая была бы его секретарем, спорила на умные темы. Например, как Анна Сниткина, которая ловила за Достоевским каждое слово и все записывала.Но папа прежде всего невероятно ценил женскую красоту. Поэтому, увидев Лилю, он просто погиб! Попав в плен ее изумительных раскосых глаз, он так и называл себя — «кавказским пленником». (Отец Лили, Владимир Циргвава, был грузином.) И все письма к маме отец подписывал на грузинский манер — Сандро. Он так восхищался мамиными вьющимися каштановыми волосами, что подарил ей маленького кудрявого барашка! Часто присылал цветы, сопровождая очаровательными текстами: «Персидскую кошечку с днем рождения!» Но все складывалось не так просто. Александр Николаевич постоянно уговаривал маму выйти за него замуж. Но дома ее ждали скандалы. Бабушка кричала в гневе, что Вертинский стар и работает «в кабаке». Она-то мечтала, что Лиля выйдет замуж за достойного человека и уедет в Америку! Но в конце концов бабушке пришлось смириться: в 1942-м родители поженились. Венчание прошло в воскресенье в Кафедральном православном соборе Шанхая. А в 1943-м отец решился вернуться в Россию, где не был 25 лет... — Почему Александр Николаевич так долго жил в эмиграции? — Папа был вечным путешественником, как говорится, родился под звездой кочевой. Шел туда, куда его вела эта звезда. Жизнь его была очень трудной, обездоленной, голодной. Папа очень рано осиротел. Сначала умерла мать, потом, через 2 года, отец. Его отдали теткам, но он от них сбежал — скитался, бродяжничал, пел на клиросе в церкви за тарелку борща.

В конце 1914 г. Вертинский отправился добровольцем на фронт санитаром Папа рассказывал мне, что очень долго спал на деревянном сундуке у тетки. Перед возвращением на родину ему часто снилось, что он, как в детстве, спит на этом теткином жестком сундуке. И, удивительно, при этом счастлив! Как он любил повторять: «Лучше сундук дома, чем пуховая постель на чужбине». Про возвращение Вертинского на родину ходили разные легенды. Одни говорили, что он привез вагон медикаментов, ведь в это время шла война с Гитлером. Другие шептались, что это был вагон золота. Но на самом деле, конечно, ничего общего с реальностью это не имело. Чтобы вернуться в Советский Союз, родителям пришлось продать свадебное серебро. Из Китая в огромных сундуках они везли домашний скарб — одежду, посуду. Вертинский с женой, маленькой Машей и тещей сели на поезд и отправились в военную Москву.

Венчание родителей прошло в один из воскресных дней 1942 года в Кафедральном православном соборе Шанхая У мамы не было грудного молока, и они с собой везли для Маши корзину с коробками американского молочного порошка. Но корзину по дороге украли, и голодная Маша орала как резаная. Папа дал срочную телеграмму на станцию, что поездом едет Вертинский с ребенком и просит принести к вагону бутылку молока. На ближайшей остановке папа побежал покупать молоко. Тетка, которая торговала у вагонов, уперлась: «Продам, только если бутылку мне вернете!» А стоянка поезда всего три минуты. Папа умолял торговку, давал ей большие деньги, но та ни в какую не соглашалась продать молоко с бутылкой. Поезд тронулся, папа кинул ей 400 рублей, схватил бутылку и вскочил на подножку. Торговка заорала вслед: «Держи вора!» — Не страшно было Александру Николаевичу возвращаться в Советский Союз? — Конечно, страшно. Но, думаю, папа возвращался не в Советский Союз, а в Россию. Он что-то, конечно, слышал о репрессиях, но как всякий русский интеллигент был большой идеалист. И даже не догадывался, с какими сложностями придется столкнуться его семье.

Сундук, с которым Вертинские приехали в Россию из Шанхая. Советский Союз, с одной стороны, его принял очень радушно — отцу дали большую квартиру, разрешили концерты по всей стране… А с другой — вывешивать афиши можно было только на зданиях, где проходили концерты. Никакой рекламы, пластинок, прессы, репертуар под цензурой. Тем не менее папу знали и любили. За пластинку с песнями Вертинского «на ребрах» в военное время можно было на рынке выменять еду. В 1944-м, уже в Москве, родилась я. Когда папа узнал об этом, заказал бутылку шампанского в ресторане «Метрополь» и выпил с дежурной на этаже за мое здоровье. Жили мы на пятом этаже дома на улице Горького. Этот дом теперь памятник культуры. В папиной угловой комнате каждую зиму протекал потолок, на полу повсюду стояли ведра и тазы для капающей воды. Но Александр Николаевич был счастлив — у него наконец-то появилось свое жилье! Именно в Москве у родителей началась настоящая семейная жизнь. Они увлеченно строили быт: праздновали Пасху, наряжали елку в Рождество. В стране эти праздники были запрещены, их отмечали только в нашем доме. Бабушка была фантастической кулинаркой, она прекрасно знала русскую, грузинскую, китайскую и европейскую кухню.

Родители вернулись в военную Москву с маленькой Машей Мы жили в соседнем с Елисеевским магазином доме, где продавались разнообразные деликатесы: и черная икра, и красная, и моя любимая — паюсная. Папа обожал копченого сига, а мы с сестрой налегали на ветчину со слезой, удивительно ароматную. Все это тогда стоило копейки... Когда мне исполнилось лет восемь, бабушка нас с Машей стала посылать за продуктами. Папу старались от этого оградить. Однажды, помню, он пошел в Елисеевский купить кусочек корейки. И вдруг увидел внутри магазина плакат: «Руки прочь от Кореи!» Папа испугался и ушел. — Александр Николаевич пел в знаменитых «Доченьках»: «Я был против. Начнутся пеленки... Для чего свою жизнь усложнять?» — Мама хотела родить папе пятерых. А он действительно сопротивлялся этому. Когда я подросла, мама радостно рассказывала мне, что папа был против моего рождения. Что меня никто не хотел, кроме нее. Она любила правду-матку в лицо резать. Вполне допускаю, что папе было вполне достаточно одной-единственной дочки — Лилечки. Думаю, он боялся, что просто не потянет эту «армию» детей. Словом, он маму в ее желании как мог остановил, и они ограничились нами двумя...

Папа был невероятной доброты человек. При нем нас наказывать было нельзя, он моментально хватался зa валидол К тому же мама пошла учиться. Поначалу папа и слышать не хотел, чтобы его жена получила профессию и ходила на службу. Ему совершенно не нравилась идея, что его красавица пойдет работать в какое-нибудь советское учреждение. Александр Николаевич очень хорошо зарабатывал. Мы, конечно, все прожирали, но он все-таки успевал что-то купить и из дорогих вещей. Папа постоянно думал о том, что же с нами будет, когда его не станет? Откладывать деньги на будущее было невозможно — валюты тогда не было. И в конце концов отец сдался, признал, что без профессии маме придется сложно. «В этой стране я не могу тебя обеспечить. Иди получай профессию», — сказал он ей однажды. Мама поступила в Художественный институт имени Сурикова на факультет театральных декораторов. Она легко умела копировать на глаз все, что видит. И ей занятия рисованием были по душе.

В фильме «Садко» Лиля сыграла птицу Феникс. Это сказочное существо в перьях и с маминым лицом все повторяло: «Спите, спите...» Папа конспектировал для мамы своим крупным размашистым почерком лекции по марксизму-ленинизму. А перед экзаменами даже писал ей шпаргалки, с удовольствием ставя в конце свой знаменитый автограф: «А. Вертинский». Бабушка шила маме широкие юбки с карманами, в них она и прятала эти шпаргалки. Однажды на экзамене Лиля так разволновалась, что, отвечая на вопрос экзаменатора о какой-то великой картине, вместо «непорочное зачатие» сказала «внематочная беременность». Папа, болевший за жену под дверью аудитории, стоял красный как рак. Мама уезжала на занятия рано утром и возвращалась поздно. В училище к Лиле Вертинской относились снисходительно, педагоги понимали, что она все-таки иностранка. Весь прежний состав — «художников-формалистов» Александра Осмеркина, Сергея Герасимова и других — изгнали, и ректор института Федор Александрович Модоров выписал художников из Мстеры и Иванова. Они все окали и следили, чтобы студенты работали в реалистическом направлении. Помню, мама рассказывала о том, как один мастер, подойдя к ней на уроке, дал «профессиональный» совет: «Вертинская, ты теню под носом ширше пиши!»

Родители не хотели разлучать нас с сестрой и отдали меня в школу раньше времени. Первые два урока я сладко спала за партой Папа редко бывал дома, его кочевая жизнь так и не закончилась — гастроли, бесконечные гастроли... Ртов, которые приходилось кормить, было много: бабушка, мама, мы с Машей, работница и наши бонны... На гастролях папа очень мучился. Он был уже не мальчик, чтобы трястись в поездах, потом спать в неотапливаемых гостиницах, да еще и с сомнительным «сервисом». В одном письме он в бешенстве писал маме, что горничная, драя пол в его номере, каждый раз щеткой задвигала его тапочки под кровать. Они летели с огромной скоростью в самый дальний угол. А папа, уже немолодой человек, был вынужден складываться, как перочинный нож, и с помощью газеты доставать из-под кровати свои тапочки. Раз сказал уборщице, второй, дал денег — все бесполезно! Однажды схватил эти тапочки и, размахивая ими, помчался к администратору гостиницы: — Нет! Ваш Ленин был не пгав — кухагка не может пгавить госудагством! Папа редко бывал дома, его кочевая жизнь так и не закончилась — гастроли, бесконечные гастроли... — Родители не ссорились из-за того, что им приходилось так надолго расставаться? — На мой взгляд, залогом их большой любви было как раз то, что папа не сидел в домашних тапочках перед телевизором. У родителей был брак, лишенный быта. Папа был для мамы прекрасный гость, далекий и близкий. Он как бы увозил ее образ на гастроли и каждый день в письмах подробно рассказывал своей Лилечке обо всем, что с ним происходило. Как прошел концерт, кто приходил за кулисы, что съел, что спел, как спал. Это был эпистолярный роман длиной в 14 лет... Каждого папиного приезда дома с нетерпением ждали. Родители очень тосковали друг по другу в разлуке. К приезду зятя бабушка пекла пироги, накрывала стол, в дом приглашали гостей. В субботние вечера папа любил собирать публику — столичную богему: Станицын, Грибов, Качалов, Рина Зеленая, Симонов... Времена были такие — особо не пошикуешь! На заграничные курорты не пускали, ресторанов немного — «Арагви», «Пекин» да еще ВТО. Иногда родители заказывали столик в «Арагви», чтобы посидеть там с друзьями.

Мы с Машей рано стали зарабатывать, снимаясь в кино: я с 15 лет, сестра — чуть позже. Анастасия на даче, 1959 г. Кстати, в московской богеме ходили слухи, что Вертинский привез из Харбина персиянку, чуть ли не Шамаханскую царицу из гарема выкрал. Да чего только не говорили! Когда на папиных концертах появлялась в ложе мама, все бинокли были направлены на нее — совершенно ни на кого не похожую экзотическую красавицу в изысканной чалме, украшенной невероятной брошью. Ее красоту отмечали все, даже в кино пригласили. В фильме «Садко» наша Лиля сыграла птицу Феникс. Это сказочное существо в перьях и с маминым лицом все повторяло: «Спите, спите...» Помню, как я ей шутя говорила: «Мама, ты весь кинематограф своим «спите» усыпила!» Впрочем, звездой кино она так и не стала. Ее тип красоты — неземной, таинственный — был слишком экзотичен. Тогда блистала Любовь Орлова... — Интересно, как в то суровое время ваша мама умудрялась изысканно одеваться? — Наряжаться она любила. Чтобы сшить выходной туалет, обращалась к портнихам. Спекулянтки, которые приходили к нам и предлагали заграничные вещи, заламывали баснословные цены. Видимо, думали — раз люди приехали из-за границы, значит, денег куры не клюют. Я до сих пор помню мамин роскошный гипюровый черный костюм: коротенький узкий жакетик и широкую юбку колоколом. У мамы была тонкая талия, и юбка на ней дивно сидела. Любила украшения, но не могу сказать, что была на этом как-то зациклена. А вот папа действительно любил ее баловать подарками. — Лилечка, ты что-то не в настроении... Пойди, купи себе какую-нибудь цацку. И дает ей три тысячи рублей — по тем временам огромные деньги. Мама шла за покупками в Столешников. Именно там были самые роскошные магазины. Вернется и рассказывает папе: «Ходила-ходила из магазина в магазин… Изумруды что-то не очень, гранаты какие-то старческие...» — «Ну покажи, что купила?» — «Ты знаешь, Саша, так ничего и не понравилось...» Папа дико расстраивался: ему так хотелось сделать любимой жене приятное. Он удивленно поднимал брови: «Мне так трудно эти деньги зарабатывать, а тебе, оказывается, еще труднее их тратить». Папа старался предугадать любое Лилечкино желание, мама была им страшно избалована. Она не раз говорила: «Я за Сашей прожила, как у Христа за пазухой!»

За 2 года до смерти папа купил дом на станции Отдых и с восторгом окунулся в дачную жизнь... Вертинский с женой на даче, 1956 г. Папа вообще обожал дарить подарки. Это касалось не только Лилечки, но и нас с Машей тоже. Без конца нам что-то доставалось, привозилось — игрушки, шубки, лаковые туфельки. С юга посылал нам фрукты и орешки. Папа был невероятной доброты человек. При нем нас наказывать было нельзя, он моментально хватался за валидол. И мы с Машей этим беззастенчиво пользовались. О двойках, которые получали в школе, маме с бабушкой не стоило говорить до папиного приезда. Отец-то за это не ругал, чем мы и пользовались. Наоборот, приходил в восторг: «Обе в меня!» Он тоже, оказывается, неважно учился. Если мама вдруг сердито нам говорила: «Вот сейчас я вас!» — мы тут же бежали к папе и прятались в полах его длинного халата: Маша держалась за одну ногу, я — за вторую. И нас не было видно. «Где дети, Саша?» — сердито спрашивала мама, влетая в его комнату. «Лилечка, их здесь нет...» — отвечал отец, показывая пальцем вниз, на полы своего халата.

Александр Вертинский с дочерьми Анастасией и Марианной. А вот когда папы дома не было, мама нас лупила. Причем любила наказывать линейкой — широкой такой, деревянной. Когда я, повзрослев, как-то спросила: «Мам, ну почему линейкой-то?» — она ответила: «Я же художница, вот и добивалась розового колера на ваших задницах!» Спальня родителей была для нас всегда заперта. Нельзя было туда без стука входить, бабушка не разрешала. Когда Лиля отдыхала, если мы не ходили по комнате на цыпочках, мама потом могла нам дать крепкого тумака. — А как Александр Николаевич боролся с капризами жены? — Папа был невероятно мудр и терпелив с мамой. Он, как никто, хорошо знал женский характер. Когда бабушка однажды заболела, маме пришлось самой пожарить мясо. Привезла она приготовленное блюдо папе на тележке, причем выглядела ужасно расстроенной. «Сашенька, — сказала мужу, — что-то не так с этим мясом!» Папа попробовал прожевать его и ласково улыбнулся: «Лилечка, не расстгаивайся, я очень люблю мясные сухагики!»

Королевство Кривых Зеркал, 1963 год. Мама никогда не признавала свою вину. Говорить Лиле: «Ты не то что-то сделала» было совершенно бесполезно. В ответ она страшно удивлялась, ее большие глаза становились еще больше, а брови страдальчески приподнимались: «Я тут вообще ни при чем!» Так и в этом случае: это не она виновата, просто попалось неправильное мясо. Или, например, смахнет случайно чашку со стола и тут же свалит вину на саму чашку: «Не знаю, что произошло, она вдруг сама взяла и прыгнула». — Вертинский пользовался огромным успехом у женщин, как это переживала ваша мама? — Мне кажется, мама ревновала папу даже к нам. Она вообще была ревнивой женщиной. Ей было очень непросто в этом плане с отцом. У Вертинского было такое количество поклонниц, что при ревнивом характере можно было с ума сойти! Наверное, у мамы были какие-то к папе претензии, поскольку до нее периодически доходили слухи, что где-то кто-то видел папу с какой-то дамой. Сплетников было достаточно... Да и бабушка была очень бдительной: стерегла зятя, чтобы тот никуда на сторону не «сунулся». Она очень уважала Александра Николаевича и благоговела перед ним, соблюдала субординацию, по ее мнению, мужчина — это глава семьи, добытчик. Но все равно «держала руку на пульсе». Если что-то всплывало «такое», она за маму очень переживала и при всей любви к зятю всегда была на стороне дочери. Бабушка ведь из староверов, для нее семья — крепость! Но сама никогда скандалов папе не устраивала. Скорее маму накручивала, чтобы та была «в тонусе»: — Не теряй бдительности! На него пикируют! Но мама была настолько эфемерным созданием, что, казалось, ничто земное, низменное ее не могло коснуться. Да и потом, ну что она могла сделать? Муж постоянно на гастролях, как тут уследишь? Конечно, мама могла устроить отцу допрос. Но я никогда не видела их ссор, обычно родители выясняли отношения за закрытыми дверьми. Помню, как мама, устроившись рядом с вернувшимся с гастролей папой, чирикала без остановки, рассказывая о каких-то новостях. Папа долго и внимательно слушал ее болтовню, а потом «похвалил»: «Лиля, какая же ты мудрая! Но это такая глупость!» А если она что-то возмущенно ему доказывала, он спокойно поднимал на нее глаза и говорил: «Лилечка, это буря в клизме». Мама папин юмор понимала и не обижалась. Интересный парадокс: папа с мамой обращался как ребенком, а с нами — как с маленькими женщинами. И хотя он пел о нас: «У меня завелись ангелята», в жизни называл нас «маленькими стервами».

Марианна и Анастасия Вертинские А почему стервами? Потому что я все время дралась с Машей. Папа даже в письмах постоянно нас «разводил» в разные стороны ринга: «Перестаньте драться. Настя, не обижай Бибу» (Бибой он называл Марианну). Папа придумывал массу смешных прозвищ. Меня называл Воробушкин-Голубчиков, Марианну — Солнце в консервах. А как перестать драться, если я безумно ревновала своего обожаемого папусю к Маше? Мало того, что папа считал именно Машу, а не меня, похожей на его мать. Да еще и назвал старшую дочь так красиво — Марианна. Оказывается, мама была под таким впечатлением от голливудского фильма «Робин Гуд», что выбрала первой дочке имя любимой девушки героя. А меня наградила таким жутким именем! В нашей школе все нянечки, как назло, были Настями... Вообще я долго была убеждена, что все лучшее достается сестре, а все худшее — мне. Это несправедливо! Папа в письмах терпеливо мне объяснял: «Не дерись с ней за каждый пустяк! Ведь она у тебя единственная сестра и подруга...»

Марианна и Анастасия Вертинские. Фото Валерия Плотникова. Наверное, чтобы не разлучать нас с сестрой, родители меня отдали в школу раньше времени — мне еще и семи не исполнилось. Первые два урока я сладко спала за партой, учительница не могла меня разбудить. Помню, как я, будучи школьницей, воровала у отца мелочь из кармана. Не знаю почему... Ведь папа давал нам с Машей достаточно денег на буфет. Но это было неинтересно. Другое дело — под покровом ночи прокрасться на цыпочках в прихожую, где в шкафу висел отцовский плащ. Я заранее отмечала половицы, которые не скрипели, и предварительно смазывала петли шкафа. Осторожно открывала створки шкафа, где висело папино пальто, и выгребала из кармана мелочь. У папы были крупные руки с длинными пальцами и в карманах советских пальто не помещались. Портной всегда шил ему пальто на заказ с глубокими карманами, где папа держал перчатки. А под перчатками, в глубине карманов, скапливалась мелочь. Причем выгребать ее надо было осторожно, ни в коем случае не звенеть, потому что бабушка спала очень чутко — сторожила дом.

Анастасия Вертинская Фото Г.Тер-Ованесов После школы мы всем классом заходили в кондитерскую на углу, и я накупала всем подружкам конфет. Затем мы переходили в следующий магазин — «Воды и соки». Рядом с конусами с соками, висевшими на огромных цепях, всегда были ложка и солонка. Я сыпала в граненый стакан с томатным соком ложкой соль и запивала сладкие конфеты. Когда приходила домой, на столе меня ждал обед: закуска, первое, второе, черный хлебушек и белый. Но я отказывалась есть. «Как же так! Посмотри, ты же зеленая!» — ахала бабушка. Все вокруг принимались взволнованно кричать: «У нее глисты! Ребенок ничего не ест!» Папа очень нервничал, возмущался, что я голодаю: «Чем тебя кормить? Жагеными стогублевками, что ли?» Мне выводили глисты, пичкали таблетками, но все бесполезно. Я по-прежнему ходила худая и бледная, как Джульетта, и отказывалась от еды. Еще бы — так объедаться конфетами! Однажды за обедом папа сказал, проницательно посмотрев на нас с Машей: «Вчера какая-то воговка укгала у меня из кагмана всю мелочь». Я, глядя на него честными пионерскими глазами, ответила: «Мы не знаем». Конечно, отец прекрасно понял, кто это делает, но у него хватало ума и мудрости ничего не выяснять. Он просто подписал со мной «договор»: я ем все подряд и получаю за это подарок.Вообще наше с Машей взросление проходило бурно. Мама старалась сгладить «этот процесс», говорила, что, мол, дочери растут веселыми и жизнерадостными, но... шаловливыми. Однако, на мой теперешний взгляд, мы обе превратились тогда в исчадие ада! У одной из наших бонн жил большой попугай ара, которого она обожала. У нас был заговор: пока Маша учила с ней урок, я толкла в ступке головки от спичек, а потом запихивала это в апельсин. Попугай у меня долго ел этот апельсин. А мне было любопытно, что же с ним будет? Однажды он упал с жердочки, тихо сказал: «Уграаа» и умер. Бедная Франциска Давыдовна безутешно рыдала. Мы с Машей молчали как партизаны и так не признались в злодеянии... Папа за 2 года до смерти купил дачу на станции Отдых. Конечно, его обманули, взяли за землю втридорога. Да и дом надо было переделывать. Но отец с восторгом окунулся в дачную жизнь, назвав нашу дачу «БИНАЛИ», в честь своих трех девочек: Биби, Насти и Лили.

Марианна сыграла в фильме «Его звали Роберт» подругу главного героя (О.Стриженов) по имени Таня Папа сразу же заявил, что обязательно купит корову, чтобы поить детей молоком. Мама испугалась, что денег не хватит, и уговорила его на козу. Он скрепя сердце согласился, но продолжал мечтать завести гусей, кур и кабанчика, всерьез уверяя, что знает прекрасный рецепт приготовления сала. Папа был так увлечен дачными делами, что в письмах спрашивал: «Ну как там клубника? Дала ли усы? Что смородина? Как ведет себя Фаншетта?» (Это наша кошка.) Какая погода? Не промочили ли дети ножки?» Александр Николаевич страшно гордился, что это его земля, его дом. Есть фото, где папа в китайском шелковом халате сидит на лавочке в обнимку с мамой. И у них такие счастливые лица... К концу жизни он очень уставал от концертной деятельности, он давал много благотворительных концертов. И папа выступал на них не по просьбе Министерства культуры, а по велению сердца. На его концерты приходила разная публика: он и шахтерам пел, и для правительства. Так что папа работал, работал, работал... Как будто пытался загладить свою вину перед родиной. А родина, как говорится, спасибо, что не расстреляла. Кстати, этот факт вызывает до сих пор много слухов: мол, раз Вертинского не расстреляли, наверное, он был шпионом. Даже находятся «свидетели», которые рассказывали: «Я сам видел в КГБ висевший на стене портрет Вертинского». Но папа никогда на КГБ не работал. Помню, как Марианну едва не выгнали из школы. Она дала по физиономии учительнице физкультуры за то, что та сказала, якобы Вертинский продал родину.

Юная Анастасия Вертинская в роли Ассоль в фильме «Алые паруса» Папа очень обижался, когда в страну приехал Ив Монтан, о котором с восторгом трубили все газеты: «Разве я не русский Ив Монтан? Обо мне нет ни одного слова ни в одной газете!» Очень боялся, что его голос не услышат будущие поколения, что о нем забудут. Папа даже представить себе не мог, что я когда-нибудь смогу выпустить диски с его песнями, записанными когда-то на старых концертах. На одном папа пел песню «Матросы». На записи был слышен какой-то скрип. Я все никак не могла понять, что же это скрипит? Половица? Даже у мамы спросила. Она ответила: «Не убирай. Это папины лаковые ботинки скрипят». Оказывается, когда папа пел, поднимался и опускался на носки. Мама очень трепетно относилась к творчеству Вертинского, помнила каждую деталь, каждую мелочь. Нужно понимать, что в ее лице папа встретил не просто молоденькую красавицу, а преданную обожательницу. Если кто-то вдруг в мамином присутствии посмел бы сказать что-то плохое про Александра Николаевича, она готова была расцарапать тому лицо! Немножко взбалмошная, капризная, подвластная только своему настроению, мама, безусловно, была эгоисткой. Но с папой она мгновенно становилась другой. Не сводила с него восторженных глаз: «Сашенька, Сашенька, Сашенька!» Все, что Александр Николаевич говорил, было истиной в последней инстанции. — Представляю, каким ударом стал для Лидии Владимировны уход мужа из жизни. — Помню, однажды поздно вечером в нашей квартире раздался телефонный звонок. Папа был на гастролях в Ленинграде. «Ждите», — сказала телефонистка. Мама долго сидела с трубкой и радостно ждала, когда их соединят и она услышит голос мужа. Но трубку взял папин администратор и сказал, что Александр Николаевич в больнице. Мы с Машей уже легли спать, но от звонка я проснулась: — Мам, что, папа умер? — Что ты такое говоришь?! Иди немедленно спать! Какая глупость. Папе плохо с сердцем, он просит меня приехать. На самом деле отец уже был мертв. ...Мама страшно волновалась, стала собираться, помчалась на вокзал. Всю ночь в поезде не могла заснуть: ее преследовали кошмары — какие-то черные птицы все время на нее валились... Папа умер в гостинице «Астория» после благотворительного концерта в Доме ветеранов сцены, рядом с ним нашли пузырек с валидолом. Инфаркт был такой силы, что никакие лекарства не спасли бы. Ему было неполных 68 лет... Когда папы не стало, маму охватила паника. Это было очень трудное время. Все друзья, которых всегда было много на пиршествах в нашем доме, куда-то исчезли. Мы с сестрой — маленькие, за душой ни копейки. Помню, как мы снимали люстры, готовили их на продажу. Бонны, языки — все сразу же отменилось. За последние гастроли в Ленинграде, где папа умер, маме так и не заплатили, сославшись на то, что нет доверенности. Чтобы содержать семью, мама решила пойти работать. Из изнеженной и избалованной девочки она превратилась в трудягу: зарабатывала, продавая свои эстампы и пейзажи в художественных салонах. Потом нам, детям, назначили пособие — по 20 рублей. Слава богу, мы с Машей рано стали сниматься в кино: я с 15 лет, Марианна — чуть позже.

Анастасия Вертинская и Иннокентий Смоктуновский Бабушка была уже старенькая и не могла, как раньше, полностью вести дом. Помню, как, умирая, попросила меня: «Не оставь мать... Заботься о ней. Не брось ее...» Я спросила бабушку: «Почему ты это говоришь мне?» — «Потому что только ты можешь это сделать...» Так бабушка завещала мне заботиться о маме... Всегда возят на тех, на ком можно возить. Когда нужно было вбить гвоздь в стену, мои девочки говорили: «Подожди, сейчас Настенька придет из школы и забьет!» Так уж повелось с самого начала, что в семье гвоздь могла забить только Настенька... Мама на много лет пережила отца, но я никогда не слышала, что она хоть как-то озабочена поисками нового мужа. Так получилось, что папа был первой и последней любовью всей ее жизни. Меня часто спрашивают, почему вдова Вертинского после его смерти больше не вышла замуж? Сама мама однажды объяснила мне это так: «Да, возможно, были мужчины, которые могли бы доставить мне удовольствие в сексе, но кто мне утром поцелует руку?» Что удивительно, она продолжала общаться с папой. Через несколько дней после его смерти маме приснился сон. Будто она провожает папу на вокзале. Он очень торопится, боится опоздать и кричит ей на бегу: «Лиля, не забудь, мой поезд номер пять, и вагон номер 5, а место шестое». Когда мама получила документы на Новодевичьем кладбище, она была поражена: участок номер 5, ряд 5 и могила номер 6... С тех пор она считала этот сон мистическим знаком. Тогда были модны спиритические сеансы. Мама очень этим увлекалась и действительно верила, что общается с духом Вертинского. Почему она это делала? Ей, как и прежде, нужен был умный совет мужа, без которого она раньше и шагу не ступала. В доме больше не было мужчины, на которого она привыкла во всем полагаться. Мама переворачивала блюдечко, клала на него пальцы, и блюдечко бегало у нее как сумасшедшее по полю с буквами. Так она с мужем советовалась, причем по любому поводу...Например, у нас в кабинете без конца протекал потолок, даже обвалилась штукатурка. Ремонтировали потолок без конца, а он все тек и тек. Ну что поделаешь — последний этаж старого дома. Однажды мама попросила, чтобы я пошла в Моссовет и потребовала поменять квартиру. Я с большим трудом добилась аудиенции у какого-то важного чиновника. На следующее утро должна была уже приехать к нему. Поздно вечером, очевидно, после спиритического сеанса, звонит мама: «Деточка, милая, ну как ты? Собралась уже?» — «Да, мам, поставила будильник, завтра рано встаю». — «Ну ты сейчас, конечно, будешь мне откусывать голову, как всегда... Но я вчера разговаривала с Александром Николаевичем, и он попросил тебя не ходить в Моссовет». — «Мама, Александр Николаевич уже давно на том свете!» — «Деточка, ну какое это имеет значение? Он просто тебя попросил, я тебе передаю. Ты сейчас будешь, конечно, демонстрировать свой характер. Не ходи — и все! Я никуда не перееду!» Я потратила столько времени и сил, чтобы собрать документы, записаться на прием — и все насмарку. Но спорить с мамой было бесполезно, если она сказала: «Нет!», ее не переубедишь ни за что! Странно только, что папа и на том свете во всем маме поддакивал и «советовал» то, что она хотела. Тарелочка в ее руках почему-то «бежала» туда, куда ей надо. Так было всегда и при папиной жизни...Одно время мы с Машей часто ругались с мамой. Она не давала нам ничего трогать в ее квартире, которая со временем превратилась в мышиную норку, где хранилась куча лишних вещей. Мама сама ничего в этом бедламе найти не могла. Куда-то засунет документы, а потом возмущается: «Это кто-то взял!» Сколько раз мы ей предлагали: «Мама, ну давай переберем этот огромный шкаф». Он был набит книгами, записками, листочками пожелтевшей бумаги... «Скажи, ну зачем тебе счета за электричество за 1956-й год?» «А вдруг кто-то спросит?» — парирует она. И ни за что не давала выбросить ни клочка бумажки. После смерти мамы мы вывезли из ее квартиры четыре грузовика всякого хлама. Зато благодаря своей бережливости она сохранила отцовский архив. Сейчас перелистываю какие-то книжки — вдруг оттуда выпадает пожелтевшая отцовская записка или, например, папин блокнотик, на котором оттиснуто: «Вертинский, лауреат Сталинской премии»... Смешно, но мама вечно жаловалась мне на Марианну, а Марианне — на меня. Когда в семье вспыхивали ссоры, мама всегда старалась взять кого-то из дочек себе в защитницы. То, например, мы должны были дружить вдвоем против Марианны. Или они с Марианной объединялись против меня. А если мы, не дай бог, объединялись с сестрой, мама трагически заламывала руки и кричала: «Все, все! Я король Лир!»

— И все-таки — кто из вас двоих был ее любимицей? — Конечно, Марианна. Считалось, что у Маши легкий характер, а у меня (я это признаю) — тяжелый. Я за все борюсь, категорична, вдобавок еще и перфекционистка. А Марианна легко уступала маме, шла у нее на поводу. Она чем-то на маму похожа, более стихийная, буйная. Так что, кроме мамы, мне еще приходилось и над Марианной держать контроль... …В конце жизни у мамы развилась болезнь Альцгеймера. Она еще узнавала нас с Машей, но уже не понимала степень родства. Кокетничала с моим сыном Степаном, который безумно похож на Вертинского. Степочка был ее любимчиком, она даже считала, что он ее сын...

Лиля обожала всех своим внуков, но особенно выделяла Степу — он безумно похож на Вертинского. Анастасия с сыном Степаном, 1971 г.

Степан, несмотря на наш развод с Никитой Михалковым, всегда был близок со своим отцом Мы приходили к ней и каждый раз ставили папины записи, чтобы она слушала его, не забывала. Она вроде узнавала его голос, помнила слова, но потом вдруг, глядя на меня, спрашивала: «А кто я? Твоя дочка?» Я отвечала: «Ты моя мама, но если хочешь, то дочка...» — «А у тебя есть папа?» — «Нет, он умер». — «Значит, мы с тобой обе сиротки...» Врачи при таком заболевании советуют: старайтесь возвращать человека в реальность, если начнете подыгрывать, будет только хуже. И я старалась, рассказывала ей: «Помнишь, как вы с папой познакомились в Шанхае? У тебя родились две дочки». Она страшно удивлялась: «Да?» А когда я ей пела папину песню: «Доченьки, доченьки...», у нее вдруг наступало просветление: «Конечно, помню, что ты мне напоминаешь?!»Зато в ее воображении все время появлялись люди из прошлого: к ней приходила мама и накрывала ей на стол. Она погрузилась в тот мир, который ей был знаком. Память вернула ей счастливое детство. Вот она с ними, ее людьми из детства, и жила, только в другой реальности... Помню, как на одной из больничных аллей проходило праздничное мероприятие — баянист пел какие-то песни в стиле шансона. Медсестра спросила у нее: «Лидия Владимировна, а хотите, мы его к вам подзовем и он вам что-нибудь исполнит?» Мама категорически отказалась: «Я не желаю слушать эти кабацкие песни!» В свои 90 лет она признавала только Вертинского.

Степочка был любимчиком Лили, она даже считала, что он ее сын. Марианна, Лиля Вертинская (сидит), Степан Михалков и Анастасия В последние годы, когда она уже болела, я ее часто возила на каталке по больничному парку. «Мам, понюхай цветочек, как он пахнет». Она с готовностью вдыхала запах: «Ой, как пахнет!» Мне хотелось, чтобы она радовалась цветочкам, листикам. «Мам, хочешь я покажу тебе мураша?» «Хочу», — с готовностью отвечала мама. Я разговаривала с ней совсем как с маленькой девочкой, вернее, с теперь уже моей дочкой...

Лидия Вертинская с внуком Степаном Михалковым и дочерью Анастасией Вертинской в кабинете Александра Николаевича.

Лидия, Марианна и Анастасия Вертинские на церемонии открытия мемориальной доски Александру Вертинскому. 2002 год, улица Тверская, дом 12. Беседовала Ирина Зайчик Караван историй. #ЛюдмилаПопова #истории #ЛюбимыеАктеры #2000