Женщина - загадка

Внутри женщины:

-мечты и утренний стакан воды с лимоном. Омлет с улыбкой из помидорки, кофе кофе кофе крепкий без сахара, как прабабкин характер по наследству.
-ещё внутри женщины есть сердце, на сердце бронежилетик противотанковый, с бантиками и надпись:"Не кидать, стекло!".
Где-то в сердечном районе находится маленькое кладбище с именами бывших. Некоторые надгробия обезображены граффити, у других красивые оградки, цветы и помяношное яичко даже лежит.
-нечаянно проглоченная жвачка клубничная. Омега три, огромная как лошадь витаминка для волос, желтая таблеточка красивая валерианки на всякий случай, чтоб ничего сегодня не сломать нечаянно в этом мире.
-мармеладные мишки три штуки. Вру. Пачка целая, проглоченная взабытьи, пока листала фейсбученьку. Нежеванные даже, так и выйдут, держась за руки, строем.
И эклер непонятно как сюда попавший, хоть рот зашивай, прям так и тянет их сюда!
— нет, это не мышачья какашка, это изюминка. Давно тут лежит, непонятно зачем, но в журналах писали, что должна быть в женщине обязательно.
— и ещё вода. В женщине всегда должно быть минимум полтора литра. Желательно канеш воды.
Черешня, черешня, черешня, черешня, черешня, черешня, черешня.
-счастливый билетик тайком сожраный в автобусе. Счастья много не бывает, я их с четырех лет ем, скоро обязательно сработает, просто у счастья накопительный эффект, а потом как бомбанет! Чуть-чуть осталось подождать, девочки, со дня на день перевернется камаз с пробниками красивых мужиков.
-вечерний бокал брюта. Полкило сериалов и сыра.
И песня по кругу:"Форева янг, ай вона би форева янг".
Внутри женщины ещё бывают зачарованные лабиринты с Минотаврами, шкафы с коллекциями скелетов, подземелья несбывшихся надежд и затерянные клады, поэтому каждой женщине нужен гид счастья, такой как психолог, писатель и катализатор перемен.
© Зоя Арефьева

СИГНАЛЬЩИК

Старпом был невелик ростом, усат, изящен и интеллигентен в своем кругу. Вне его он был полным барбосом и иродом. Он закончил одесскую мореходку, а потом перешел в Военно-морской флот. Этакий новый Маринеско. Из-за хорошего английского его, еще гражданского моряка, направляли шпионом на судах почти во все порты мира. Проще перечислить страны, где он не был в должности четвертого помощника со спецзаданием, чем те, где он был. Я не мог понять этого безрассудного шага: сменить такую интересную работу на флотскую рутину?
Однажды он признался, что рапорт о переводе в ВМФ писал с большого бодуна, а потом о нем забыл. Их гражданское судно встретилось с военным кораблем в каком то иностранном порту. Обнимались, целовались, пили, переодевались в форму друг друга — военные в гражданское, гражданские в военное. Старпому так были к лицу погоны капитан-лейтенанта и китель, что к утру он с помощью друзей написал рапорт о переводе в ВМФ.
Конверт подписал просто: «Главкому ВМФ. Лично». а охламоны — военные отправили его секретной почтой в Москву. О письме он к полудню и не помнил.
А на флоте ничего не забывают. Писали — будьте любезны. Пришел приказ, и старпом сменил витые погоны моряка торгового флота на прямые, военные, со звездочками. Думать надо, что делаешь и кому пишешь.
Жили мы на лодке в одной каюте, общались тесно.
Он иногда напевал себе под нос песенку: «Знаю я где спят туманы, где ночуют ураганы, и когда цветут бананы на Канарских островах…» Поверьте, он знал.
Чего не знал, о том не стеснялся спрашивать:
— Викторович, а каков срок службы гитары, через сколько ее списывают?
На мой ответ, что через два года, но у нас гитара еще хорошая, он скептически покачал головой и загадочно сказал:
— Пока хорошая, — и вышел.
Время было позднее, после отбоя. Казарма затихла в расслабленной дреме перед тем, как утонуть в тревожном сне, вскрикиваниях и пускании ветров. Эта дрема называется удивительно метко: отход ко сну. Но откуда-то издалека доносились неположенные звуки, нарушая сонную идиллию и воинский порядок: как будто кота тянули за яйца, а он жалобно мяукал. Потом раздались крики, звон, звук гулкого удара и треск.
Разъяснение пришло само, в виде матроса Жандыбекова. Гитара украшала его шею, как жабо. Гриф сиротливо болтался где-то сбоку на уцелевших струнах. В спину его подталкивал старпом:
— Ну, как тебе «испанский воротник»? Сам сказал, что списывать собираешься, так я поспешил использовать ее в воспитательных целях, чтобы зря, без пользы не пропала. Нечего после отбоя музыкой баловаться, личному составу спать мешать. Верно, Жандыбеков?
У Жандыбекова, казаха по — национальности, глаза были почему-то круглыми и мутными, как у оглушенной динамитом рыбы. Ответить он явно не мог.
Ругаться я не стал, все было преподнесено красиво.
Жандыбеков тут же был наказан за порчу музыкального инструмента, освобожден из фанерной колодки и отправлен спать, а мы сблизились еще больше. Спокойно, циники, не надо гнусных намеков, только духовно.
— Чувствую, Викторович, сработаемся, — сказал старпом.
— А то, — сказал я.
Так удавшимся тандемом и служили.
Было прекрасное солнечное утро. Голубым цветом искрились склоны вулканов, их вершины были скрыты легчайшей дымкой, как кисеей, ослепительно блестел снег на дороге и обочинах, а мы со старпомом, наслаждаясь этой красотой, шагали к катеру на Петропавловск. Лодка встала к пирсу минной базы, но с минами что-то не заладилось, и пришлось дожидаться следующего дня. Получилось «окно», которое необходимо было заполнить полезными делами.
Я ехал в отдел технических средств пропаганды, чтобы передать две бутылки «шила» за киноустановку, загубленную прежним замом. Платить за нее в троекратном размере из собственного кармана (ремонту она не подлежала), мне не хотелось. Взыскивать деньги со старшего товарища, прорвавшегося в академию, тем более. Списывать ее было рано — сроки службы не вышли. Приходилось мудрить и откупаться. Старпом ехал в ателье, заказывать новую шинель.
Выполнив миссии, мы встретились у вечернего катера.
Когда мы прошагали два километра и вышли на пирс, нашей лодки там не было. Она стояла на рейде метрах в пятистах от берега. Ночевать на улице, — а мороз начал крепчать, — нам не улыбалось. Пришлось оценивать ситуацию.
На лодке есть сигнальщики, которые несут постоянную вахту на рейде и должны заметить наш сигнал.
На лодке есть доктор, по фамилии Туманов, который купил себе надувную лодку.
Задача проста и ясна — вызвать доктора на лодке, и мы дома.
Вопрос, как вызвать, решился просто. Перед въездом на территорию минной базы стояло КПП, на крыше которого был установлен прожектор.
Матрос с КПП, увидев перед собой двух офицеров, поинтересовался, кому и как о нас доложить. Мы сказали, что здесь проездом, инкогнито, поэтому докладывать никому не надо. А вот подсадить старпома на крышу, к прожектору, просто необходимо.
Старпом начал давать вызов в сторону лодки. Через десять минут с лодки ответили. Старпом просемафорил:
«Пришлите Туманова с лодкой».
С лодки ответили:
«Не понял, прошу повторить».
Повторив в седьмой раз и получив шесть раз в ответ ту же фразу, старпом начал звереть и рассказывать, что он сделает с боцманом, когда до него доберется, за плохую подготовку сигнальщиков по азбуке Морзе.
Правда, один раз мы получили вопрос: «Какой туман?», и начали лихорадочно сигналить, что не «туман», а «Туманова», но дальше последовало все то же: «Не понял…»
Холодало. Озверевший старпом передал раз пять слово «х…», спрыгнул с крыши и разразился отборнейшим матом в сторону боцмана, лодки, погоды, сигнальщиков, доктора, нашей незавидной судьбы, КПП, побережья, ВМФ, Камчатки и Бога.
Матрос с КПП, раскрыв рот, слушал эту многоэтажную тираду, и даже пытался записывать: старпом был настоящим мастером слова.
Не знаю, чтобы мы делали, если бы не «Уазик», в котором сидел командир минной базы. Им оказался мой старый и добрый приятель, еще с лейтенантских времен, когда я был помощником начпо по комсомолу, а он — командиром арсенала. Я никогда не плевал в командирский колодец, зная, что могу со временем оказаться в подчинении у любого из начальников, проверяемых мной сегодня, да и вообще не подличал. Это ценилось. Командир забрал нас в свой одинокий дом, чтобы скрасить одиночество (его семья жила в Петропавловске) и
наконец-то расслабиться (командиры с подчиненными пьют очень редко и не сближаются). Лодку, оказывается, отогнали по штормовому предупреждению. Не знаю, был ли шторм на море, но у нас штормило всю ночь — мы гуляли.
Правда, командиру часто звонили. Он брал телефонный аппарат и удалялся в другую комнату, извиняясь перед нами:
— Простите, мужики, опять особый отдел.
Нас это порядком утомило, и мы заставили командира признаться в причине столь частых вызовов. Оказывается, на побережье проявился вражеский резидент. Замечены световые сигналы в сторону моря, переданные неизвестным кодом. Расшифровано слово «туман», теперь выясняют, что резидент этим хотел сказать. Предложено объявить тревогу в части и искать резидента до потери пульса.
— Жаль, такую теплую встречу испохабили, придется заканчивать отдых.
Мы со старпомом переглянулись и захохотали. Командир базы решил, что у нас не все в порядке с мозгами: алкоголь иногда вызывает непредсказуемую реакцию организма. Давясь от смеха, я сказал:
— Командир, мы же подводники, мы этих диверсантов каждую неделю поймать пытаемся. Пока не везет. А вам повезло. Вот он, диверсант! — и указал рукой на старпома. Командир онемел, а старпом возмутился:
— Непонятным кодом, одно только слово удалось расшифровать! Матрос не только специальности не знает, но и военно — морского лексикона. Из всего богатства усваивает только
«х…ня», «х…вина» и «кандейка»! Вымирает военно-морское искусство! А особисты тоже орлы, семафор от шифра отличить не могут, крысы сухопутные! А самая большая сука — наш боцман!
Старпома опять понесло. Пока он разорялся, командир по телефону улаживал дело с особистом, объясняя причину сигналов. Особист не верил в конфуз и очень хотел, чтобы все же была объявлена тревога на всей флотилии. Его можно понять: эти ребята всю жизнь такого случая ждут, спят и этих шпионов видят, и когда удача наконец-то поманила, трудно поверить в очередное «зеро».
Командиру пришлось приглашать особиста на очную ставку с нами. Тот нехотя поверил своим глазам, но не отказал себе в удовольствии проверить наши документы, а потом, с тяжелым вздохом, удалился. На пороге он произнес:
— А я-то шифровальщице не поверил, что пять раз передано слово «х…». Я ей сказал, что у нее на уме «х…», — не замужем еще. А глядя на вас, товарищи офицеры, удивляюсь тому, что вы еще что-то, кроме этого слова, передать умудрились.
Старпом возмутился:
— Не надо передергивать, это было три бутылки шила и пять часов назад, тоже мне, психолог!
Командир, примирительно помахав рукой, закрыл дверь за особистом, и мы продолжили.
В шесть утра лодку подпустили к пирсу. Мы долго обнимались, расставаясь, быть может, навсегда. Командирский «Уазик» доставил нас до вчерашнего КПП.
Вчерашний же матрос неожиданно поклонился нам в пояс:
— Ну, спасибо Вам, товарищи офицеры! Теперь я знаю, что такое наручники и застенки Родины, меня всю ночь допрашивали и били. А я даже не знал, кто Вы и откуда взялись. Излагал, как все было, а мне не верили. Я рассказал, что пришли два офицера, один украинец. Вы же назвали свою фамилию — Конгнито, я запомнил, хоть и трудная. На «о» заканчивается, значит, украинская. А они кричали, что только дурак не отличит чистокровную американскую фамилию от хохляцкой, — и захлюпал носом.
Старпом по-отечески похлопал его по плечу и по-доброму утешил:
— Не плачь, матрос! В тридцать седьмом тебя на рассвете уже расстреляли бы, а тут даже с вахты не сняли. Тебе повезло, по сравнению с теми, кто вчера мои сигналы прочесть не смог. Вот за них помолись, сынок! — и решительным шагом направился к лодке. Ясно видимый спиртовой шлейф стелился за ним, как плащаница русского витязя, спешащего ввязаться в бой с печенегами.
Через два часа боцман и сигнальщики знали азбуку Морзе лучше, чем ее изобретатель.
То, что Туманов купил лодку в прошлый приход в Петропавловск, и оставил ее дома, во внимание принято не было. Предупреждать надо.
Он тоже был наказан, несмотря на то, что доктор, а скорее всего, именно за это.
© Андрей Данилов

ЗАПАХ ХЛЕБУШКА

Егор приехал с работы позже обычного. Заглушив трактор, он спрыгнул на росистую траву и потянулся.
- Что-то ты припозднился, садись скорее ужинать, - позвала его мать.
- Сначала полей мне, - Егор скинул рубашку и нагнулся рядом с бочкой воды.
Солнце уже садилось, отражаясь оранжевым заревом на облаках. Нина Ивановна поливала из ковша дождевую воду на руки сыну и рассказывала свои новости.
- Клуха сегодня цыплят вывела, я с утра в огороде полола, пока не жарко было, а потом стиркой занималась и дом прибрала, вот время и пролетело…
Они сели за стол, Нина Ивановна подала в тарелке душистую тушёную картошку с малосольными огурцами.
Егор взял кусок хлеба. Привык всё есть с хлебом. Откусив пару раз горбушку, спросил:
- Что за хлеб такой? Сама, что ли, испекла?
Он поднёс кусок к лицу и блаженно вдохнул аромат, и потом смачно хрустнул корочкой.
- Да где там сама… Если бы. Некогда мне ещё и с хлебом возиться. Да и рецепт надо точный знать. А вот она печёт вкусный. К ней все стали за хлебом ходить, кто рядом живёт.
- Да кто – она-то?
- А? Да соседка наша через три дома, Настя, учительница новая.
- Это которая маленькая? Что она там преподаёт?
- Литературу и русский язык. А ещё на все руки мастерица. Поэтому и труды ведёт в школе тоже. Научила девчонок шить и вязать, а теперь вот все девочки начали хлеб по домам печь. Только вот у самой Настасьи Сергеевны лучше всего получается. Непростая это наука, у неё и закваска своя, доморощенная, - рассказала мать.
- Значит, заткнула она вас за пояс, деревенских. Вот тебе и городская девка! – засмеялся Егор и взял второй кусок хлеба.
- Выходит, что так. Вот, настоящая учительница. И дети её любят. Не гляди, что ростом маленькая. Зато удаленькая… - похвалила учительницу Нина Ивановна.
Егор был не женат, хотя ему уже было двадцать девять лет. Мать сетовала, что сын не хочет обзаводиться семьёй, но ничего поделать не могла. Егор наотрез отказывался обсуждать свои планы. Девушки в селе заглядывались на него, но ни с одной до свадьбы дело не доходило.
- Опять не такая? – иногда спрашивала мать, а Егор усмехался и уходил от разговора.
Однажды Нина Ивановна приготовила в выходной день обед, и попросила Егора сходить за хлебом к Насте.
- А что, в магазине нет хлеба? – поинтересовался Егор, - ах, да… там же не такой. Тут рядом и вкуснее.
Он взял деньги, авоську и пошёл к соседке.
Дверь в дом была открыта, и как только Егор вступил в сени, аромат свежевыпеченного хлеба окутал его, словно волшебным туманом. Что-то родное, тёплое, сладкое и убаюкивающее было в хлебном духе.
Парень вошёл в кухню и привычно громко спросил:
- Есть дома кто?
Но тут же осёкся, увидев необычное убранство кухни. На окошках белели кружевные занавески, на большом деревянном столе была нарядная вышитая полотняная скатерть. Вдоль русской печи на деревянной многоярусной полке рядами стояли глиняные горшки и крынки всяких размеров.
Полы в избе были тщательно вымыты, а разноцветные половики придавали красок и уюта. В кухне было тепло, печь остывала.
Из комнаты вышла Настя, невысокая кареглазая девушка в простом льняном платье. На голове белел платочек. Она улыбнулась и спросила:
- За хлебушком?
- Да, от Нины Ивановны я. Егор.
- Да, я знаю. Нина Ивановна рассказывала. Вы много работаете. Отличный тракторист и передовик. Аппетит должен быть тоже хороший! – улыбнулась девушка.
Она подошла к столу и откинула с большого подноса полотенце. Там лежали ещё тёплые буханки ржаного хлеба, от которых и шёл потрясающий аромат.
- У вас как в музее, - восхищённо проговорил Егор, - не ожидал даже. Это кто же это всё придумал? Уж и не знал, что ещё живут так люди.
- Как? – хитро спросила Настя.
- Да все норовят современные ремонты сделать, печи сносят, если газ в деревне есть. А у вас вот, наоборот, печка в работе!
- Просто именно в печи самый вкусный хлеб получается. Живой огонь чудеса творит, - ответила Настя, - да вы наверняка хлеб уже пробовали. Понравился?
Егор кивнул, принимая буханку. Он прижал её к щеке и втянул аромат.
- Не то слово. Волшебно!
- Нормально. Такой и должен он быть. Самое вкусное, что есть на свете… искренне сказала Настя, - а вы приходите. Два раза в неделю я пеку, только для своих. А остальные пусть учатся. Мои ученицы тоже стараются.
- А сама-то где научилась? – спросил Егор, - где такому учат, уж не в училище, и не в институте?
- Там тоже многому учат, но хлеб меня научила печь мама. А её учила бабушка. Это у нас семейное. И я рада, что тут у меня отличный дом и хорошая печка. Это важно.
- Надолго ли к нам учительствовать? – спросил Егор, направляясь к выходу.
- Пока не знаю. Два года надо отработать по распределению. А там – посмотрю, - Настя улыбнулась и проводила Егора до порога.
За обедом Егор молчал. Он ел хлеб и о чём-то думал. Мать только спросила его:
- Деньги Насте передал? Она и так копейки берёт, спасибо, что не отказывает. Главное – чистоплотная. Дома всегда порядок, когда не зайди.
- Угу, я видел, обалдеть просто. Как в музее… - опять сказал он, всё ещё удивляясь обстановке Настиной кухни.
- Ты, наверное, только в кухне был? А вот бы в комнату зашёл, так там вообще – кружевное царство. И всё сама она, рукодельница, связала и сшила. Откуда к нам она такая попала? Как из девятнадцатого века, ей-Богу…
Егор ничего не ответил, но и не прервал рассказ матери, а это ей уже сказало о многом. Значит, запала в душу девушка, значит, понравилась.
Теперь за хлебом к Насте почти всегда ходил Егор. Мать радовалась втайне, что он не отказывается, и каждый раз приходит от Насти с хорошим настроением.
А девушка баловала его. То пирожками и чаем угостит, то ломоть свежего хлеба попросит отведать, который по-особому испекла с тыквенными и льняными семенами.
Часть угощений Егор приносил матери. Нина Ивановна хвалила девушку и уже открыто говорила:
- Ай, да Настя, вот такая невеста будет хороша для любого умного человека…
Егор ничего не отвечал. Он действительно прикипел душой к девушке. Его подкупала её простота, улыбчивость, мягкий тихий голос, и сводил с ума запах свежего хлеба, разливающийся по всей избе. Когда он смотрел на Настю, ему казалось, что она сама источает этот удивительный аромат, а тепло, размягчающее и тело, и душу, исходит не от печи, а от её натруженных рук, маленьких ладошек с тонкими пальчиками.
Однажды он в привычное время забежал к ней на крыльцо и прошёл в сени, торопясь за хлебом, как вдруг услышал в избе незнакомый мужской голос. Он приоткрыл дверь и заглянул в кухню.
За столом сидел парень с вьющимися светлыми волосами и, вольготно облокотясь на стол, ел пироги, запивая чаем. Настя сидела спиной к Егору и не увидела его. Но Егор заметил, что она заботливо подливала гостю чай и ласково приговаривала:
- Ты ешь, ешь, Андрюша. Боже, как я соскучилась...
Егор прикрыл дверь и быстро ушёл, стараясь быть незамеченным. Он вернулся домой и уединился на веранде, где прилёг на старом диване, уткнувшись лицом в подушку.
Мать не сразу поняла в чём дело. Она ждала сына к ужину с хлебом, но не дождавшись его, пошла к Насте сама.
Когда женщина вернулась домой, Егор уже сидел в кухне, посматривая в окошко. Он старался выглядеть равнодушным, но о визите матери к Насте ему было интересно узнать.
- А ты чего хлеба-то не принес? Настя спрашивала о тебе, - спросила Нина Ивановна.
- А чего мне там делать? Мешаться? – пытаясь не волноваться, сказал Егор.
На самом деле ревность душила его, и сейчас он готов был разорвать на части всякого, кто приблизится к девушке, но её ласка и слова к незнакомцу останавливали его. Егор недоумевал, как она могла очаровать его так быстро, когда у неё есть тот, другой, с белыми кудрями и карими глазами?
- Почему мешаться? – спокойно сказала мать, - познакомился бы с её гостем. Всё-таки брат родной.
Егор вскочил, как пружина.
- Брат? Как – брат?
- Да так, родной брат навестить приехал. Имеет полное право, - искорки засияли в глазах у матери, - ты бы после ужина отнёс ей деньги. Я хлеб забрала, а деньги наверняка у тебя в кармане остались. Неудобно должать.
Егор наскоро поел, и сразу же пошёл к Насте. А Нина Ивановна мыла посуду и напевала вполголоса. А потом подошла к иконке и перекрестилась.
- Ну, теперь, думаю, дело сладится у них? А? Вот бы хорошо. Помоги, матерь наша Божия, Пресвятая Богородица…
Она шептала молитвы, а солнышко светило в окошко и озаряло комнату нежно-оранжевым закатным светом, похожим на свет угольков из русской печи.
Нина Ивановна прикрыла хлеб полотенцем, погладила его как что-то дорогое и прошептала снова:
- Вот тебе и хлебушек. Недаром говорят: хлеб – всему голова… Счастья вам, мои детушки…
Автор: Елена Шаламонова