1 БЕЗМОЛВЬЯ КРИК
В Средневековый город,
как на суд
былого с нынешним
вхожу под взор монашки.
На приступ крепостной стены
ползут
отчаянно завидные ромашки.
И не сломить радушного напора.
Ползут,
отважным воинам подстать,
чтобы величье
Домского собора
своим целебным чувством напитать.
Ползут!
И камень корчится от страха.
И каждая в стремлении – честна.
…Как будто бы ревнителем-монахом
прикрыла Храм от ереси сосна.
2
В Средневековом городе – толпа.
И в новый век
не меньше стало плутней.
Но нету у позорного столба
ни ловких подсебятников, ни трутней
и не вельможных прочих подлецов,
кого б от скверны чистить приговором!
Им заплевали предки бы лицо,
а мы, гордясь,
заискиваем хором.
Стою. Безмолвье древнее окрест.
Что облако и наша жизнь промчится.
Собора шпиль,
как будто Божий перст,
над ближним учит нас
не возноситься.
ТОЛЬКО БЫ…
В. И. Демченко
Копится грусть и усталость.
Просится в сердце покой.
Сколько бы жить ни осталось –
был бы Всесущий со мной.
Только бы нечисти рати
словом суметь обуздать.
И ни на миг не утратить
чувства – чужим сострадать.
Только бы в памяти пылко
грудь поцелуи мне жгли…
К горестной мужа могилке
ноги усталые шли.
В сердце – цветы распускались.
Щедро родил виноград.
Как бы мы с ним миловались,
если б ни злостный инфаркт!
Лучшие годы уплыли.
Больно, а всё же держусь.
Только б сыны не забыли
с детства оладушек вкус!
У РЕКИ МИАСС
Есть душа в этом облаке русом.
Как тревожно в нём плещется свет! ..
Если здесь на Миассе рассвет –
значит, зорька зажглась над
Миусом.
День родился на диво погож.
На калиновой ветке – рубины.
Если глянешь вокруг –
ежевику сорвёшь.
Ну а сделаешь шаг – то отпробуешь
ягод рябины.
Здесь она по-уральски горька,
но не горше, чем там –
на Миусе,
где, как только нагнёшься,
то гильза торчит из песка,
ну а сделаешь шаг –
то осколок смертельного груза.
Высока она – жизнь.
И, как память, горька.
Сколько в ней беспокойного света! ..
Может быть от того,
что она высока –
быстротечна, как облако это.
НА ФРОНТЕ
Из Ивана Савича
Охвачены злобой и горем,
в промёрзлой, как камень, земле
могилу мы братскую роем
в войной затянувшейся мгле.
И катятся, катятся слёзы…
Готова! Прощаться пора!
Их, скованных – девять – морозом.
Десятой была – медсестра.
Ей лишь девятнадцатый! .. Боже,
как мало ей выпало жить!
Неможна, решаем, негоже
в могиле ей с хлопцами быть!
И волю собрав неземную,
мы – новую начали рыть,
чтоб нашу сестричку родную
святее святых хоронить!
ВРЕМЕНА ГОДА
Лето
Ранний июльский звонок…
Вы отвечаете томно.
Простыни белой комок
ластится к ножке нескромно.
Не потому ли тайком
так захотелось, балуя,
не телефонным звонком:
Вас разбудить – поцелуем!
Осень
Тумана ласкающий шелк
продёрнул прохладой поляну.
В лесу я грибов не нашёл,
но встретил зато Несмеяну.
Был кроток и строг её взгляд.
Но он не поддался испугу.
И хоть не нашли мы маслят,
зато улыбнулись друг другу.
Зима
Двор, как будто бы хрустальный.
И не в шутку, а всерьёз
на рассвета наковальне
ясный день куёт мороз.
От ударов – звон лучится,
откровенен и могуч.
Так куёт, что снег искрится
на медвежьих шубах туч.
На балкон соседка Валя
вешать вынесла бельё.
Пар задорный так и валит
от ядрёных плеч её.
От него – округе жарко.
Млеют грудей закрома.
И с крутой горы на санках
мчится весело зима!
Весна
Спасибо весеннему цвету! ..
Вновь хочется верить и жить.
И чувства завиднее нету,
чем к милой на встречу спешить.
Целющей росою рясна
мне в душу весна окунулась.
И кажется мне, что она
лишь краешка счастья коснулась.
Колотится сердце в груди.
Ведь счастье ещё - впереди!
ФРАГМЕНТ ИЗ ОБЫДЕННОЙ
ЖИЗНИ
Такую увидел картину:
здоровые, как быки,
сажают берёзки
в глину
рослые мужики.
Фотограф, слегка лупатый
всех в объектив берёт.
В руках черенок лопаты
кажется мне – поёт.
Вгрызается заступ смело,
словно шахтёр – в забой!
Как будто перед расстрелом,
берёзки стоят толпой.
Смотрится всё весомо
так, что азарт берёт.
Только ведь чернозёма
каждая лунка ждёт.
Последний росток посажен.
Глина горит, как жар.
Но результат неважен,
главное ведь – пиар!
Итог, как известно, бросок.
В буйство вошла весна.
… Из двадцати берёзок
выжила лишь – одна!
КРОТ
А день и чуден, и красив –
тепло весны учуял.
Под шёпот яблоней и слив
от суеты врачует.
Хоть огород ухожен, сад –
стараюсь понемножку.
Но крот,
как наглый диверсант,
всю вычестил картошку!
Душа измучилась от мук.
Стою, как сбитый с толку.
Уже нацелен он на лук
и на чеснок, и свёклу.
На всходы сунется, как тать,
и нагло, и довольно.
И надо в руки себя взять
и действовать достойно.
Прошу прощения, друзья.
Ни чуть не суесловлю.
И, хоть некровожаден я,
а самострел готовлю!
ЖАЖДА ПРАВДЫ
Прошибает мороз до костей
правдой жизни,
спрессованной в строки.
Но подобного рода страстей
только жаждет характер высокий.
Приукрасишь – получится ложь.
Стих без правды - неважный оратор.
Если «воду» из строк не сольёшь –
он размёрзнется,
как радиатор.
ЭПИЛОГ
Из Юрия Слипко
Не в светских залах – на виду людей
я прожил жизнь и добрую, и злую.
И очень полюбил простор степных полей,
и правды прямоту, и доброту людскую.
Простите, если я кого-то оскорбил.
Склонённое чело терзает сердце болью.
Я сам полжизни оскорблённым был
изменою друзей и первою любовью.
Но всё же я люблю и розы по утрам,
и в поле пыль дорог,
и спор, и приступ жажды,
когда усталость вдруг прицепится к ногам…
Я умирал не раз, но и родился дважды.
Нет, я не очерствел, хотя и испытал
и мерзостную ложь, конвой, этапы века.
Я чистого питья с собой в дорогу взял.
Зовут его Добром и Верой в Человека!
Неожиданные портреты
и раздумья
В ШУШЕНСКОМ
Отправляясь к мужу в ссылку,
Надежда Крупская взяла с собой
семена цветов.
Прогрело землю
солнце с высоты.
Весна.
Хлопоты в людях и в природе.
Сажает Надя Крупская цветы
на свежей грядке,
вскопанной Володей.
Ещё робка
семян цветочных жизнь.
И то сказать – не южная погода!
Но на держак лопаты опершись,
уже он весь с Надюшею
во всходах
фиалки, флокса, в завязи гвоздик,
что новой жизнью брызнут,
пламенея.
Глядит на них с ухмылкою мужик:
- Гвоздики здесь! ..
бесплодная затея!
А Ленин взял в ладонь семян со стула.
Подсел к супруге рядышком.
Притих.
И вся Сибирь угрюмая взглянула
анютиными глазками
на них!
СТАЛИН
Всегдашнее мягкосердечие
несовместимо с великостию духа.
Великие люди видят только общее.
Н. Карамзин
Иосиф Сталин…
Русла рек
меняют годы.
Я менялся.
Когда-то в юности своей
о нём нелестно отозвался.
А он, - дивуя целый свет,
на благолепия надеясь,
страны убогой
путь в сто лет
преодолеть сумел
за десять!
Да, был жесток и лицедей,
но вором не был и в помине.
Богатства Родины своей
преумножал, не мнил своими.
И тюрьмам знал,
и ссылкам толк.
Имел за это долю злую.
В ботинках стоптанных ушёл
за грань холодную земную.
Растапливая рабства льды,
под гул свершений и наветов
он вырвал сердце из груди,
отдав его
стране Советов.
ДВА СЛАВЯНСКИХ КРЫЛА
Даль с Гринченко –
два мощных славянских крыла,
несказанно-загадочной птицы,
с дивным сердцем, не знающим зла,
что в груди богатырской стучится.
Взмыла птица и солнце во мраке взошло!
Набирать высоту – непростая работа.
Ненароком изрань ей любое крыло
и не будет большого полёта!
* * *
На небе Бог незримый –
творец благоуханья,
где звёзды – рой пчелиный,
а улей – Мирозданье.
Ну а судьба – родимые просторы,
и потому меня не исчерпать.
Внук землепашца я
и сын шахтёра,
и рыбака с великой Волги зять.
Я – украинец –
факт неоспоримый.
Во всех краях об этом знают пусть.
Великой силой правды одержимый,
чьи корни глубоко уходят в Русь!
У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ
О, Пушкин! .. Пушкин!
В горле ком.
От печали – одиноко.
Гения убить легко
то ли пулей, то ли словом,
то ль невежества плевком.
Коль велик, то - уязвимый.
Знает это тот, кто чёрств.
Кто во зле неукротимом
без промашки сводит счёт.
Не с того ль мурашки – зыбью.
Ведь мелка ничтожно мразь!
А в него, в такую глыбу –
невозможно не попасть!
НИКОЛАЮ РУБЦОВУ
Стукнул по карману –
Не звенит…
Н. Рубцов
Долго бился.
И счастье пришло!
Занялось, как восход в океане.
Впрягся в строки сильней –
повезло!
Хоть звенеть и не стало в кармане.
Не маячит богатство вдали.
Только дело не в нём, а в работе.
Деньги – гости:
пришли и ушли,
а стихи жить остались в народе!
У ПАМЯТНИКА М. ГОРЬКОМУ
Растащили мраморные плиты.
Оголённый цоколь мхом покрыт.
В парке одичалом и забытом
Алексей Максимович стоит.
Ветер шёпот по углам разносит,
мол, ударит скоро лютый град.
Но защиты праведник не просит –
устремляет в будущее взгляд.
Заслоняют даль невозмутимо
заросли, похожие на тьму.
Трудно и почти невыносимо
не сдавать позиций одному.
На плечах невзгод былых потёки.
Охватил лужайку всю камыш.
Здесь когда-то пары шли потоком,
а сегодня – забредают лишь.
И, как птицы, листья пролетают.
К веткам их обратно не вернёшь.
Вместо дружбы –
в волчью сбилась стаю
нынешняя наша молодёжь.
Время в сердце втиснулось иголкой.
Каркают вороны, как в аду.
Алексей Максимович, мне горько:
этот путь один я не пройду.
Без конца удары в грудь и в спину.
Что ни шаг, то хамство верх берёт.
Где цвели когда-то георгины –
царственно сорняк верёвки вьёт.
Бесприютно. Сыро. Но стоит он –
и снисходит с неба благодать.
В парке одичалом и забытом
столько в нём души – не исчерпать!
Он стоит. В ручье улыбка бродит.
Гриб шуршит под лиственным плащом.
Коль сюда влюблённые приходят,
то не всё потеряно ещё!
ГНЕЗДО НА РАДУГЕ
Той дикой груше лет уже за сто.
Безгиново. Белесый склон кургана.
Гляди, свила на радуге гнездо
поэзия Приблудного Ивана.
И жаворонком в небе разлилась.
Ударила в излучину Айдара.
Над всем Айдара чувствуется власть,
но только не над песни
звучным даром.
Безгиново. Сады набухли соком.
Ведёт тропа на бурной жизни путь.
Рукав реки,
заштопанный осокой,
лучей ладонью машет:
- Не забудь!
- Крепись! –
Кричат подгнившие кресты,
когда к тебе распутица придёт.
И предки шепчут травами:
- Расти! .. Расти, Иван,
как в сотах мёд растёт!
И взгляд девичий долгий у ограды
возьми с собой.
Не будешь с ним один
столичных улиц чёрствые громады
оттаивать теплом родных долин.
Ударил град. Рассёк земной зенит.
И радугу в лозняк свалило громом.
…А жаворонка песня
всё звенит
невянущим, степным, российским звоном!
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
У времени на вираже
всё, что непрочно,
то сбывалось.
Тянулась к родственной душе,
но о бездушье расшибалась.
Судьба для яркости тоски
плеснула в страсть ей
дёгтя ложку.
Перекрутила, как чулки,
на изумительнейших ножках.
Но, не смиряясь с миром зла,
которым кичится планета,
одна лишь только и цвела
так дерзко
среди пустоцвета.
Цвела. Все ахали:
- Она
По-чернокнижному лучиста!
Поэт. Блудница. И жена
белогвардейца и чекиста.
Такая туча собралась,
что смерть явилась,
словно милость.
… Верёвка в петлю, что сплелась,
потом в хозяйстве пригодилась.
ДВА ПОЭТА
1
В лёгком обмороке славы
строг Марины силуэт.
В платье чёрном,
как в оправе,
потрясает высший свет.
Но зимой холодной трудной
разве значат что слова?
Дом Цветаевой в Трёхпрудном
разобрали на дрова.
Разметали. Зло и странно
дым над городом повис.
Может, в чьём-нибудь чулане
уцелеть сумел карниз.
Может, полкой стал, порогом
иль ступенькою крыльца…
Ворожея ей дорогу
нагадала - без конца.
…Догорает бабье лето
жгучим блеском седины.
Нет приюта у поэта,
значит, нет и у страны!
2
Совсем истощённого Блока
во сне я увидел опять.
Как холодно и одиноко
ему на вершине стоять!
Никто на неё не взберётся.
Никто не подставит плечо.
И сердце вот-вот разорвётся.
Душа догорает свечой.
И псы у подножия лают.
И интеллигенты орут.
И женщины им козыряют,
но дальше кулис не идут.
Россия на царских обломках.
Сожжённый крестьянами дом…
Вот даже и ты, Незнакомка,
не с ним поделилась теплом.
3
Тебя искал в житейском море.
Душа кричала:
- Помоги!
Но слышались
в церковном хоре
лишь вихри красные пурги.
И ты искала его глаз,
на каждый стих его, молясь.
Уста решительность отшибли…
Но если б встретились хоть раз –
по одиночке б не погибли!
У ПАМЯТНИКА КОБЗАРЮ
Он, как скала, - Тараса силуэт,
навстречу мне возник из полумрака,
где облака расплылся жёлтый цвет,
похожий на казармы Мангышлака.
Всё позади –
и плац, и зной, что зверь! ..
Он полон сил. Долой летят оковы!
Как будто только вышел от друзей:
Полонского, Тургенева, Лескова.
В грядущее бросает пылкий взор,
рождая изумительные строчки.
Но вдруг увидел сумрачных сестёр
и даму с волкодавом на цепочке,
убогого, склонившегося лестно
пред проходимцем самой марки высшей.
- Голодных для страны иметь полезно! –
Сказал, бросая медь в ладошку нищей.
Застыл поэт. С плеча пальто сползло.
Окаменел, как будто гость незваный.
И с вещих губ сорвалось тяжело:
- О, квіти-діти, - лихо мені з вами! ..
БАХ
Душевного полон размаха,
как вишня в роскошном цвету,
я слушаю музыку Баха,
я в ней, растворяясь, расту.
И вся неустроенность – мелкой
становится в жизни моей.
Обидное видится – мельком,
а важное – глубже, острей.
Мятежного гения вижу.
В кармане его – ни гроша,
но силой всесветлою дышит
его золотая душа.
И мне до трагичного странно,
что нищим покинул он свет,
что звук его вещий органа
сумел замолчать
на сто лет.
Столетие к гению - глухи!
В гуманнейших гимнах – пробел.
Провал обозначился в духе
и Гитлер
родиться успел!
АЛЕКСАНДРУ ПУДИНУ
Казалось всё! Расстались навсегда!
Десятилетья целые промчались!
Вот встретились. Всё так же поезда
гудками ожидающих встречают.
Давай по полной выпьем и нальём
за этот снег, что весело кружится,
что одолели каждый свой подъём,
снедаемые жаждой утвердиться.
Что жизни, непознавшие секрет,
решили:
для дерзаний в мир явились!
И сумасбродный этот белый свет
гармонией исправить устремились.
Но как бы годы
сердце нам ни жгли
волнуют всё ж непознанные дали!
Такие потрясения прошли,
а мы как будто и не разлучались!
* * *
Ну вот настал и новый век! ..
Всё то же солнца полыханье.
И так же в муках человек
не утолит свои желанья.
В тенетах зависти и лжи,
как в славе плещется, - довольный!
То входит в злобы виражи,
то ходит в церковь – богомольный.
То ест икру и в ус не дует.
То ржавой давится хамсой.
То он картошкою торгует,
а то спокойненько – душой!
ТИТАН
Горнило пройдя испытаний и драм,
стоит – величав, неколеблем.
Но время придёт – распояшется хам,
и станет он сломленным стеблем.
Измажется грязью
гранитный камзол,
залепят глаза паутинки.
И будут топтать его бык и козёл,
откладывать мухи личинки.
И прав. И правдив.
Гениально весом
он рухнет без зла и стенанья.
…Изменчиво всё.
Вырождается всё
от алчности, лжи и страданья!
РАБЫ
Ночь.
Подъёмные краны.
И небо к дождю.
Страх ступает тропой первобытной.
Петля намертво шею стянула вождю,
от плиты оторвала гранитной.
Простодушного вида,
шустры и грубы,
что прикажут – исполнят железно!
Четвертуют могучее тело рабы –
будет славное идолу место!
И в грядущее свято направленный шаг
рухнул горькою грудою хлама.
И слетает, зубилом подрубленный, стяг,
словно крест
со святейшего Храма.
Набухает роса на остывшей стерне
и под шинами кранов стенает.
… Ночь глухая.
Краснеет фонарь встороне.
Раб подумал,
что это –
светает!
* * *
Мотают жизнь колёса веретён.
Ушедший день – историею станет.
Чем больше истина,
тем толще слой времён
от глаз людских её оберегает.
Пускай в глубоких трещинах скрижали,
но времена и их прочесть придут.
И тот, кого при жизни не распяли –
через столетье, может, разопнут.
И воскрешат.
И вновь к Кресту поставят.
И станут правду пристрастно вселять!
Ему-то что, он – прах!
Душа лишь-память
над ним и стынуть будет и стенать.
Зигзаг веков –
прожилками в кресталле.
Шлефуй – узришь, где весел, где спесив!
Давным-давно потомки доказали,
что Паганини всё же был красив!
Я не ломлюсь в распахнутые двери,
но сдавит грудь порой столетий пал
и думаю:
а, может, и Сальери
какой-нибудь злобивец оболгал?
ПОВСТАНЕЦ
В 1830 году в болгарском селе Извор
17-ти летний Радивоя Петричев
поднял Восстание против
чужеземного ига.
…На утро казнь
Из сердца слабость – прочь!
Ущелье стынет чёрными крылами.
В окне луна сквозь аспидную ночь
над Родиной грохочет кандалами.
То он прильнёт
к холодной стенке лбом,
то по сырой темнице ходит, ходит.
И тяжесть мысли тычется в излом
его бровей,
и память скулы сводит.
Ещё он жив –
семнадцать лет ему!
Торопит время – он ещё богат!
Перед зарёй
с невестой разрешат
на целый час остаться одному!
Она войдёт царицею, чтоб жить
его мечтам в зачавшемся рассвете.
Она войдёт
и будет так любить,
как не любил никто ещё на свете!
Ещё он жив.
Туман ещё не вьётся…
Она войдёт – невеста.
Выйдет – мать!
И сразу столько пуль в него вопьётся,
что так он и останется
стоять!
БАЛЛАДА
О КОМСОМОЛЬСКИХ ВЗНОСАХ
По земле,
босыми ногами
и с чистой совестью
он шёл – секретарь комячейки села.
Шёл в райком.
И дорога вела
по кишащему бандами лесу,
по разливам весны,
сквозь ощеры скалистых преград.
В узелке материнской косынки
он нёс комсомольские взносы,
взносы – совесть и честь
устремлённых в коммуну ребят.
Налипала на ноги вязучая глина,
свистели
из обрезов
то в спину смертя, то в упор.
Только шёл секретарь!
И с шестнадцатью пулями в теле
он – в неполных семнадцать
ступил на райкомовский двор.
Покачнулся,
как знамя рабочей дружины,
что в неравном бою
полегла за Советскую власть.
Ноги вымыл в ручье – до чиста! –
от навоза, и крови, и глины
перед тем,
как ступить на святейший порог
и упасть!
НИКОЛАЮ МОЖАЕВУ
Птиц неугомонное сопрано.
И от вишен сладостная тень,
где к подножью скифского кургана
прилепился скульптора курень.
Росы в травах
светятся хрустально.
Дышит древность в тропке под ногой.
Вот идёт он –
весь монументальный,
как и все творения его.
Завистью безмерною обласкан.
С дерзкой думой вышел на курган.
Он с него катался на салазках –
беспокойный шустрый мальчуган.
Тёрен рвал с терновника.
И терпкость
ту же точно чувствовал во рту,
что и скиф, хранящий краю верность,
любящий простор и красоту.
Выверено каждое движенье.
Чувственность резца – всего важней.
Знает он, что чести расщепленье,
расщепленья атомов страшней.
Не с того ли свято, неустанно,
весь в работе – чувствует он как
бьётся сердце мудрое кургана
с помыслами жизненными в такт.
Не с того ль и я взволнован очень…
Распахнула дочь его курень.
И горят, горят по-скифски очи
из-под вороных её бровей!
МОИСЕЙ
…И, когда с досточтимою милостью
Бога,
из земель вредоносных египетских
к землям, что слаже, чем мёд,
через бездны морские
от злобеца фараона,
наконец-то, был выведен к свету
еврейский народ.
Когда жизнь – расцвела
и молочные реки пролились,
увлеклись похотеньями чада
и Богу забыли хвалу.
И низвергли его,
Золотому Тельцу поклонились –
истукану рогатому,
зверю, волу.
И прогневался Бог,
и рассеять хотел по пустыне,
извративших Законы и дело его, и Устав.
Поднял руку уже,
чтобы всех низложить до едина,
но пред ним Моисей –
благоволенный праведник встал.
Встал столпом, чтоб отсечь
от народа родного погибель.
И Всесильный Господь
внял пресветлым словам
и смягчил их вину.
… Не погибнет народ,
нет, во веки веков – не погибнет,
если праведник есть у него
хоть один
на страну!
ПОЭТУ
Поёт весна свирелью белопенной.
Пахуч цветок тернового венца.
Мир обольщён
наружностью смиренной
и сдобною улыбкой хитреца.
Похабщины в квартале голос стойкий,
как вор, подкрался к сердцу моему.
Я вижу птиц крылатых на помойке,
уже которым крылья ни к чему.
И потому никак не успокоюсь
(не может лист не шелестеть в бору),
что нашей жизни немощная совесть
совсем не приучается к добру.
Далёкий голос, раздвигая злаки,
до нас доносит праведную суть:
«Приди ко мне, блуждающий во мраке,
изранивший сомнениями грудь!
Будь для любви живительною силой.
И научи других спокойно взять
свой жизни крест святой
и до могилы
его нести,
нести и не роптать!
Располагайся сердцем к вразуменью,
что путь тернист к духовной высоте.
И красоту спаси от омерзенья,
земное устремляя к чистоте.
Уста корыстолюбия, молчите!
От ближних утешенье – не в чести!
Ведь ты поэт –
дум светлых попечитель.
И после смерти крест тебе нести!»
МОЯ РОДОСЛОВНАЯ
В моём роду бывали силачи.
И дело здесь не лишь в мускулатуре.
По жилам, как по тракту,
грохочи,
кулачный предков зуд
в моей натуре!
Пусть кулаки
грознее, чем обвал,
отстаивают в жизни
путь незлачный.
Так прадед мой
на льду в бою кулачном
себе прабабку в жёны отстоял.
Пусть подымают разума отвагу,
поставив чувствам мелочным затор.
Как юный дед мой подымал конягу,
ведя достойно
на колхозный двор.
О, предков жизнь!..
Славянский дух бывалый,
вводи в аорту
ярый плеск знамён,
как самый старший
дядька мой Михайло
водил в атаку красный эскадрон.
В моём роду
молчанье ценят в жизни.
Война. Отец ступил под алый шёлк.
Он в грудь себя не бил:
- Люблю Отчизну! –
а молча за неё в атаку шёл.
И потому
Я в чувствах вижу «липу»
тех, кто горазд себе рубаху рвать.
О правде нашей ратуя до хрипа –
во всём ненашем
любит щеголять!
В моём роду
и песню тоже любят.
В застолье мать -
певцам задаст урок!
От всей души
такую песню врубит!..
(Без песни ведь и праздники
невпрок).
Так запоёт – землянкой фронтовою
дохнёт изба.
Платок спадёт к руке.
И брат её, убитый под Москвою,
слезой блеснёт
на горестной щеке.
Так запоёт,
что сорок третий год
припомнит тётка –
проклятый и жаркий.
Себя, не девкой – лошадью гнедой,
волочащей по штреку
с углем санки!
Так запоёт,
что взвихренное ветром
вольётся время в душу, как стезя,
чтоб я горел
достойным предков светом,
а не пылил грядущему в глаза!
БОЛЬ – ЗА ВСЕХ!
Поэма
Нельзя построить счастье человечества
ценой хотя бы одной слезы ребёнка.
Из Ф. Достоевского
1
Нагрущусь, наплачусь над бедою
и уйду в теплынь родных полей.
Там очищусь, выпрямлюсь душою
на могилке матери моей.
Наберусь упорства и терпенья
и начну увереннее жить,
чтобы мировое потрясенье
не смогло с пути меня сшибить.
Горизонт покрылся гарищ палом.
Суслик «воду мутит» из норы.
Змей берёт не силою, а жалом.
Бьёт стервятник с неба, как с горы.
Он склевал глаза у идеала.
И мечта, что в голод мужики,
от больших оброков отощала,
но тучней стают временщики.
Не хочу, чтоб гибло благородство,
рубль шуршал коварством и хулой,
вызывало наглый смех уродство,
ёрничала зависть за спиной.
Чтобы дети старших спесь познали,
нищетой вгоняемые в грязь.
Ну а тех, кто тянет воз – хлестали,
трёхэтажно лаясь и бранясь.
Нагрущюсь. Наплачусь. И открыто,
Не колеблясь, встану против зла.
Ничего, что в кровь лицо разбито –
только бы душа была цела!
2
С похмелья. Опухший.
Губа – крива.
Рассол хлебает ведёрной дозой
хозяин Герасимовки – голова
Сергеич Трофим Морозов.
Смотрит на мир –
репей в бороде.
Брови – собаками на переносице.
Он крепко держит село в узде.
В районе верхи с ним носятся.
Он – первый вояка в борьбе за хлеб.
Непробиваем.
Рука крепка.
У куркуля на подворье – слеп
и зорок – у бедняка.
Мздоимец. Хапуга.
До баб охочий.
Доверья людей предатель.
Жену избивать мог с утра до ночи –
Совета сельского председатель.
Ему свои судьбы народ доверил,
а он разнуздался. Надут, что квочка.
Вкус власти почувствовал
в полной мере:
- Я – советская власть,
и точка!
Казалось, и правды на свете нет.
Отец для детишек – зверь.
А старшему Паше – тринадцать лет.
И он ни кто-нибудь – пионер!
Не раз налетал на кулак отца:
- Маму не дам губить! –
И сбитый ударом летел с крыльца,
готовый от боли выть.
Трофим Морозов – и Царь, и Бог!
Взятки брать не стеснялся.
Он всё под себя подгребал, что мог,
пока на горяченьком не попался.
О, борзописцы!
В любой беде
найдёте себе рекламу.
…И Павлик выступил на суде
за братьев своих, за маму!
За батраков и ребят-друзей,
чьи бедность снедала лица.
Кто даже своих не имел лаптей,
но очень хотел учиться.
Он смело сказал – горячо и зло:
грудь галстука грела алость,
о том, что знало давно село,
но вслух говорить боялось.
Как в цыпках,
нахрапистая рука
почувствовала свободу.
И с вонью сивухи и табака
полезла в карман народу.
О, гуманисты! О, мыслей форс!
Порассуждать о добре – спецы.
Ну, разве правду сказать – донос
о том, что порою творят отцы!?
3
Читаю архивы. В груди заныло.
Осока. Болото. Туман ужом.
Дед Сергей и кулак Данило
перестревают ребят
с ножом.
- Ну что, собиратели клюквы?..
Беден
ваш кузовок! ..
И кистень под дых!
Паше – тринадцать,
а восемь – Феде.
Куда им против верзил таких!
От горя вокруг травостой пожёлк.
Иного и нет решенья:
за то, что против отца пошёл –
не миновать отмщенья!
За соснами вечер волчицей взвыл.
И в солнца лучей окладе
лик Божьей Матери проступил
в тайги посмурневшем взгляде.
Луна скатилась слезой в сушняк,
увиденному не рада.
И мхом на болоте покрылся мрак,
на убиенных глядя.
О, борзописцы! ..
Пером, как финкой, –
Павлика с Федей,
не в грудь, а в спину,
после удара в висок дубинкой,
сегодня докалываете, как скотину!
«Детоубийцам – высокий ранг!
Не преступление в них – дерзанье! »
Помои вылили на ребят,
ради нравственного воспитанья.
Уши заткнул.
Побледнел, что смерть.
Но слышу! .. Слышу – на стресса грани:
«Прощенье – убийцам! А детям – нет!
Павлик Морозов – опасен крайне! »
Для демократии он – беда!
К мышлению новому в нём –
преграды! ..»
Павлик Морозов опасен. Да!
Для тех, кто боится правды!
… Безмолвья оскал.
И ножа печать…
Вот так, бултыхаясь в мути,
нравственно можем мы одичать,
знать не желая сути.
Нас времени ветер
хлестнул свинцом,
но только давайте не лить елея.
Страшно порой обличать отцов.
Судить неподсудных – ещё страшнее!
Эпилог
… Рассыпана клюква.
Дорога, лес –
в сгусток кровавый
слились невольно.
И Павлик стоит –
беззащитный весь.
и за всех нас ему –
очень больно!
ШАГА – НЕ ЗАМЕДЛЮ!
1
… Был понедельник.
Город – славой рос.
Цветением сады благоухали.
И на осле въезжал в него Христос.
И люди путь цветами устилали.
А в пятницу…
что он – Господь, поймут
и тут же, как разбойника, распнут!
2
Вот и Голгофа!..
Всю волю – в пружину!
Зубы сцепить до крови и молчать.
Трудно Христу восходить на вершину.
Но, как на вершине
Он смог устоять?!
3
Ударил новый кризиса толчок.
И жар пошёл по телу опрометью.
И ноша жгучей врезалась в плечо.
Но шага своего я – не замедлю!
И верю в то,
что солнышко мне брызнет
охапки золотисто-светлых роз.
Ведь не напрасно я иду по жизни
с карманами пустыми,
как Христос!
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 3
Зато улыбнулись друг другу.....
(И смеюсь и плачу...
... Если "воду" из строк не сольёшь,
Размерзнутся, как радиатор.....
... Деньги -гости
Пришли и ушли
А стихи жить остались......
... В чем сила, брат?
-В правде.....
Вот и стихи ваши об этом... о жизни настоящей, не преукрашенной, о переживаниях за Родину, за молодёжь испорченную , за историю перекрученную. В школьную бы программу можно было бы что-то ввести. Низкий вам поклон. Не любитель читать стихи, но ваши читаю с трепетом в душе, так и кажется, что в жизни я что -то пропустила. С уважением Ольга.