Ирина Жарова

В России нет ни одного памятника русским жертвам среднеазиатской трагедии 90-х. В отличие от Польши и Израиля, мы не требуем принести извинения за то, что случилось во время развала СССР. И учебники истории переписать (официально) не просим. А потом получаем в лицо: "Никакого геноцида русских не было!" И сейчас стерпим? ОЛЬГА АНТОНОВА Февраль 1990 года. Поезд увозит семью Людмилы Петровской из Душанбе. В родном городе, где она родилась и выросла, осталась любимая работа, заколоченная дача. Но сейчас главное спасти жизни двум маленьким сыновьям и выжить самой. Даже спустя десятки лет без содрогания те дни вспоминать невозможно: Перед побегом мы месяц не выходили на улицу. Питались запасами: картошкой, консервами. Соседку Иру Кривцову убили таджики. Выбили дверь в квартиру, ворвались толпой. Издевались, кричали: "Русские валите!" Я звонила в милицию, но мне по-русски сказали: нет свободных экипажей. Составы были битком набиты русскими беженцами. Поезд пересек границу России, и молчаливые

В России нет ни одного памятника русским жертвам среднеазиатской трагедии 90-х. В отличие от Польши и Израиля, мы не требуем принести извинения за то, что случилось во время развала СССР. И учебники истории переписать (официально) не просим. А потом получаем в лицо: "Никакого геноцида русских не было!" И сейчас стерпим? ОЛЬГА АНТОНОВА Февраль 1990 года. Поезд увозит семью Людмилы Петровской из Душанбе. В родном городе, где она родилась и выросла, осталась любимая работа, заколоченная дача. Но сейчас главное спасти жизни двум маленьким сыновьям и выжить самой. Даже спустя десятки лет без содрогания те дни вспоминать невозможно: Перед побегом мы месяц не выходили на улицу. Питались запасами: картошкой, консервами. Соседку Иру Кривцову убили таджики. Выбили дверь в квартиру, ворвались толпой. Издевались, кричали: "Русские валите!" Я звонила в милицию, но мне по-русски сказали: нет свободных экипажей. Составы были битком набиты русскими беженцами. Поезд пересек границу России, и молчаливые