Сергей Ефимов

Мы ищем любовь, как ищут мираж в пустыне. Снова и снова — с надеждой, с самообманом, с одинаковым финалом. Разбитые сердца, выцветшие чувства, отношения, которые однажды просто становятся «слишком длинными для любви». И вот возникает странный вопрос: если в мире, где алгоритмы предсказывают наши покупки, маршруты и политические взгляды, любовь остаётся последним бастионом хаоса — долго ли он продержится? Мы создали искусственный интеллект, чтобы облегчить труд. Теперь он предлагает избавить нас от самого мучительного — от эмоционального поиска. От неопределённости. От риска. От боли. Но что мы получим взамен? Идеально подобранную совместимость — или аккуратно упакованное одиночество без страданий? Иллюзия «выбора сердцем» Нам нравится верить, что любовь — это тайна. Судьба. Химия. Что-то возвышенное, неподвластное расчёту. Но если снять романтический фильтр, останется набор биохимических процессов, отточенных эволюцией. Влюблённость — это всплеск дофамина, искажающий восприятие. Мы ви

Нам всем знакомо это странное ощущение. В детстве дни тянулись бесконечно: лето казалось отдельной эпохой, а ожидание Нового года — почти вечностью. Потом что-то происходит. Ты моргаешь — и вдруг понимаешь, что пролетело десять лет. Возникает тревожный вопрос: почему время, этот якобы неумолимый четвёртый измеритель реальности, внезапно нажимает на газ? И главное — почему мы до сих пор считаем его чем-то объективным и незыблемым, если нейробиология давно утверждает обратное? Мир, который мы переживаем, — это не «реальность как она есть», а персональная версия действительности, аккуратно отредактированная мозгом. Такой внутренний «глубокий фейк», созданный не для красоты, а ради выживания. Иллюзия настоящего момента Мы любим думать, что живём в чистом, прозрачном «сейчас». Но это необходимая иллюзия. Если бы мозг обрабатывал сигналы строго по очереди — дождался бы света, затем звука, затем осознания, — мы бы не успели увернуться от мяча, не говоря уже о машине на перекрёстке. Вместо э

В этом времени есть странный, почти издевательский парадокс. Чем мощнее, дешевле и доступнее становятся нейросети, тем выше на рынке ценится живой, думающий человек. Сегодня за символическую сумму можно получить доступ к вычислительной мощи, превосходящей всё, чем человечество располагало ещё век назад. Алгоритмы за секунды отвечают на вопросы, которые раньше требовали лет обучения. И всё же компании готовы платить за талантливых специалистов — особенно тех, кто умеет мыслить, чувствовать и принимать решения, — как за звёзд мирового спорта. За них охотятся, их переманивают, вокруг них строят стратегии. Почему? Потому что интеллект, который мы создаём, лишь подчёркивает ценность того, чего машина не понимает и, возможно, никогда не поймёт. Машины забирают рутину — и обнажают человека Искусственный интеллект — это не философ и не мыслитель. Это идеальный исполнитель. Цифровой бульдозер, который сметает всё, что можно формализовать: отчёты, расчёты, шаблонные решения, монотонную интеллек

Прототип китайской EUV-машины — это не просто технологическая новость. Это геополитический детонатор, сопоставимый по масштабу с первым советским атомным испытанием в 1949 году. Успех проекта, реализованного в условиях тотальной секретности, означает конец эпохи технологического диктата Запада и начало новой стадии глобальной конкуренции, где Китай выступает не только как «фабрика мира», но и как архитектор собственного технологического порядка. В 1948 году США и их западные союзники учредили Комитет по контролю за стратегическими товарами (CoCom), призванный отрезать Советский Союз от критически важных технологий — от станков до полупроводников. Ответом Москвы стала мобилизация национальных ресурсов: закрытые «почтовые ящики», вертикальное управление, приоритет военно-промышленной задачи над экономической рациональностью. И уже в 1949-м СССР взорвал свою атомную бомбу, в 1957-м запустил первый спутник, а к 1970-м годам создал собственную микроэлектронную базу, включая ЭВМ серии «Эльб