Мировое разделение труда

Мировое разделение труда в реальности выглядело так — бревно из Карелии продавали в Финляндию за 1 доллар. В Финляндии из бревна делали доску и продавали в Швецию за 10 долларов. В Швеции из доски делали табуретку и продавали в Икеа Химки за 100 долларов.
Так и жили.
Что изменилось теперь, после того, как санкции это «Мировое разделение труда» разрушили? Наблюдается ли в России дефицит табуреток? Бревен? Досок? Долларов?
Отец мой, царствие ему небесное, сильно не любил торговлю. Слово “торгаш” было его любимым оскорблением. Чуть кто не нравится — торгаш. Заниматься, по мнению отца, можно было чем угодно кроме торговли. Поскольку в девяностые заниматься больше ничем было невозможно, мой отец ничем и не занимался. Да, но сейчас о другом.
Торговля — как и любая другая значительная сфера человеческой деятельности — явление сложносоставное и трудно постижимое. Потому что если все так просто, то откуда тогда всё?
Скажем, если задача продавца в извлечении прибыли, то как появились продавцы в магазинах музыкальных инструментов? Сейчас всё в интернетах, конечно, да и в магазинах я давно не был, но когда был — запомнил.
Что это были за люди! Злые боги самого гогнистого пантеона. В магазине “Аккорд”, который зачем-то есть по сей день, в магазине “Рондо” на Кузнецком, который, кажется, ремонтируют, надеюсь, уничтожат. Да и в новомодных, вроде “Мира музыки” встречались виртуозы сферы обслуживания. Если покупатель слышал от этих продавцов что-то вроде “А я откуда знаю”? “А чё вы хотели то”? “Ну если не разбираетесь, то и не надо говорить”, “Кому чё, а кому и это ничё” — можно было считать, что повезло.
Эти продавцы держали свой собственный, что интересно, единый для всех, фасон — быть на девятьсот порядков выше всех, кто ходит по земле, и особенно тех, кто пришел к ним в магазин за музыкальными инструментами. Как эти магазины существовали многие годы в условиях рыночной конкуренции? Очень просто — они все были такими. Ассортимент и цены значения не имели. Главное было — продавцы. Если они не обоссывали тебя своим презрением сразу от входа, ты уже мог считаться состоявшимся музыкантом.
Они торговали не инструментами, а статусом. Аррогантность была важнее всякой прибыли.
Другое дело — жрецы Меркурия на Петровско-Разумовском рынке в 1998 году. То было время весьма специфическое для покупателя. С одной стороны, была свежа травма тотального дефицита. Он был преодолен, но травма-то была свежа. С другой стороны, многократное обнуление жалких накоплений ограничивало доступ населения к изобилию. Было много чего, но сложно было выбрать. На ул. Петровка уже были магазины с пиджаками по пять тысяч долларов и часами по двадцать, все уже знали, что такое армани, версаче и валентино. Но приобретали вещи тех так называемых брендов на рынках. Мы же помним, каково это — примерять джинсы зимой, стоя на картонке.
Кое-что о джинсах. Когда джинс (джинсов?) стало много, в начале девяностых, каждый норовил продемонстрировать бренд. Сам по себе бренд был не важен, важно было его выпячивать. Выпячивался бренд при помощи кожаной, пластиковой, дерматиновой шлёвки, пришитой сзади на поясе, ремень нужно было пропускать под ней, а рубашку или футболку, иногда и свитер, заправлять в джинсы. Тогда все видели эту, простите шлёвку — у кого нарядней, тот и молодец.
И однажды я увидел человека, который продел ремень во все остальные шлевки, но поверх главной, брендированной, кожанной. Таким образом он продемонстрировал свое полное пренебрежение к манифестации. Это впечатлило меня настолько, что я до сих пор так делаю. Впрочем, не делаю, давно не носил штанов с такой шлёвкой.
Теперь о Петровско-Разумовском рынке. Продавцы там, доложу я вам, были негоциантами на генетическом уровне. Они делали всё, чтоб продать турецко-китайский хлам, и еще больше, чтобы продать его весело. Одна женщина уверяла меня, что вот тот свитер подойдет мне, потому что у меня широкие плечи. В 14 лет я весил 50 кг и фигурой напоминал настойчивый вопрос.
Помню, мама привела меня за пуховиком. Вокруг меня вился щетинистый южанин, подавая всё новые куртки. Картонка, мороз, клетчатые баулы, развеска на решетке. “Чё-то он серый какой-то” — позволил я себе комментарий относительно пуховика.
Продавец-южанин мгновенно включил повышенную передачу:
— Э, зачем так говоришь, да? Сэрий! Сэрий цвэт — самый хароший. Я тебе скажу — кто сэрий цвэт носит, тот богатый бывает!
Богатства нет, но пуховик тот до сих пор висит где-то на даче. Уж скоро тридцать лет той покупке, а помнится до сих пор.