Вошел – не знаю откуда, с улицы или из соседней комнаты (если таковая существует) – высокий, рыжеватый, крупного сложения молодой человек. С Анной Андреевной он не поздоровался (наверное, они сегодня уже виделись), Володе кивнул небрежно. – Лидия Корнеевна, – сказала Анна Андреевна, – позвольте вам представить: Иосиф Бродский… Иосиф, познакомьтесь, пожалуйста, это Лидия Корнеевна Чуковская. Бродский поклонился, и мы пожали друг другу руки. Странное у него лицо. Странность в том, что хотя голова и все черты вылеплены крупно, отчетливо и не косит он нисколько, но в лице как будто нету центра, оно рассредоточено, как бывает у тех, у кого глаза смотрят в разные стороны… Однако длилось такое мое впечатление всего один миг. В следующий – лицо это сосредоточилось и оживилось. – Ваш отец, Лидия Корнеевна, – сказал Бродский, слегка картавя, но очень решительно, – ваш отец написал в одной из своих статей, что Бальмонт плохо перевел Шелли. На этом основании ваш почтеннейший pére даже обозвал Бальмонта – Шельмонтом. Остроумие, доложу я вам, довольно плоское. Переводы Бальмонта из Шелли подтверждают, что Бальмонт – поэт, а вот старательные переводы Чуковского из Уитмена – доказывают, что Чуковский лишен поэтического дара. – Очень может быть, – сказала я. – Не «может быть», а наверняка! – сказал Бродский. – Не мне судить, – сказала я. – Вот именно! – сказал Бродский. – Я повторяю: переводы pére’а вашего явно свидетельствуют, что никакого поэтического дарования у него нет. – Весьма вероятно, – сказала я. – Наверняка, – ответил Бродский. – Иосиф, – вмешалась Анна Андреевна, – вы лучше скажите мне, кончилась ли ваша ангина? – Кончилась. Спасибо. Глотать не больно. Я здоров. Бродский простился с Анной Андреевной, кивнул нам с Володей и вышел. Володя, ерзая на стуле, начал: – Ну и характер… Я… Анна Андреевна перебила его, заявив, что желает прочесть нам свои новые стихи. Потом она показала нам стихи Бродского – трудно уловимые, но несомненные. Голос у него новый, странный и сильный. Запомнить, впрочем, мне не удалось ни строки. * * * – Видали? – спросил вдруг Володя, остановился на секунду и сразу зашагал дальше. – Видали, какой характер… Бродский каков? Ответить я не успела. Володя шел быстро, говорил быстро, я перебивать не успевала. – Вот какой характер! Он думает, если поэт, ему все позволено! Ведь он вас не знает, видит в первый раз и сразу грубит… Зачем? С чего? Только услышал фамилию и сразу… Ведь вы – друг Анны Андреевны, ее гостья, она хозяйка, и ей неприятно. Ладно, ладно, он поэт, но такой характер удивительный! Я сказала, что характера у Бродского еще, наверное, и нету, рано ему еще иметь характер, а это просто мальчишество, юность. «Понимаете, Володя, вы молодой, но вам уже за тридцать, мне уже пятьдесят шесть, а ему лет двадцать, и от того охота резать правду-матку в глаза. Ему не нравятся переводы Корнея Ивановича (он, наверное, только что их прочел и статью о Бальмонте) и вот, как услышал мою фамилию – так из него, как пробка, мгновенно и выскочило суждение». – Да ведь не вы переводили Уитмена и писали о Бальмонте. А у него язык чешется, только бы сказать неприятность. Я хотела объяснить, что я ничуть не в обиде, никакого оскорбления Корнею Ивановичу он не нанес, о его переводах пусть думает, что ему хочется, а Бальмонт все равно плохой поэт, и переводы у него дрянные, расфуфыренные. Но тут мы подошли к станции. Сутолока, свистки, огни колются.

ЛИДИЯ ЧУКОВСКАЯ ОБ ИОСИФЕ БРОДСКОМ.

(Вот и нету мальчика) 5/I 66. Переделкино. ____________________ В Москве Иосиф. Прислал мне милое поздравление с картинками. Был – правда, ненадолго, на бегу. У него грипп – 38,3 – а он мчался в Гослит, к Слуцкому и пр. Подарил мне свои стихи о Боге в деревне и один перевод из Галчиньского. Сказал: – Это будет смешно, но я, кажется, уеду обратно в Коношу. Там можно дешево прожить. Рассказывают, что в Ленинграде где-то выступал Толстиков и объяснял, что освобождение Бродского – «крупная политическая ошибка Москвы». На партсобрании в ТАССе делал кто-то официальный сообщение о Синявском и пр. И добавил: «Писатели вмешивались в дело Бродского и добились его освобождения совершенно незаконно». 7/I 66. Переделкино. _______________________ Только что я проводила Иосифа – до мостика, до кладбища, и показала ему наверху две сосны. Он приехал около часу. Сидел у меня, курил и читал отчет о беседе с собой. 20/I 66. Переделкино __________________________ А в городе в моей комнате живет Иосиф, – как жил прежде Солженицын. Странный юноша. Радовался моей комнате, тишине и покою, темным занавескам, книгам – в первую же ночь, имея ключи, не пришел ночевать. Ночевал ли во вторую – еще не выяснила. Странное существо – больное и привлекательное. Читал в Союзе с успехом свои стихи и переводы. Сидя у меня – пока я ждала такси, уже вручив ему ключи и объяснив ему все тайны замков и кранов, – читал мне наизусть Горбовского. Вкус точнейший, потому что он читал хорошие стихи. 23/I 66. Москва __________________________ В довершение радости: я дома! – тут же Иосиф: «И изгнанники в доме моем». Мы встретились у входа. Он помог расплатиться и поднять вещи. Пришел и сразу заторопился (ждут друзья?), но попросил «Прозу» Цветаевой – на чуть-чуть. Вскочил, и схватился за сердце. – Болит что? – Нет. Но это ведь немыслимое чтение. Она одна все понимала – все поняла сразу. 23/I 66. Москва. Да – еще. ___________________________ За кофе: «Меня Сергеев сосватал. Я уеду под Ригу в какую-то келью. Там дешево жить. Все время надо уезжать… Я – пыль». Иногда он кажется очень красивым – словно юноша Блок. «Переводить стихи больше не могу. Они меня душат. Лучше буду делать технические переводы». 10/VI 66. Подняла голову – на тропочке Иосиф и Толя. _______________________ Сидели на скамьях у костра. Оба читали стихи, оба очень хорошие. Потом Толя увидел ежа. Они бросились. Иосиф снял пиджак и поймал его. Они его отнесли к К. И. 23/IV 67 ____________________________ Бродский читал – кричал – стихи. То, что он любит в своих стихах: длинное, виртуозное, абстрактно философское, ироническое до меня не доходит; зато такие стихи, как «В деревне Бог живет не по углам…», кажутся мне прекрасными. Сам он мирен, даже добр, но изнурен, болен. 1 января 69, среда. ______________________ Бродский талантлив, умен, на границе гениальности, но всегда будет нищ и мало любим и неудачлив – как О. Э., потому что он ничего человеческого не понимает и не хочет, и не идет ни на какую другую работу, кроме поэзии, переводы – способ зарабатывать – делает неохотно. Он совсем не литератор и очень мало человек – он только поэт, и это не сулит благополучия 14 июля 69. _______________________ Дважды за это время был Бродский. Это тоже радость. Мы с ним до сих пор встречались как-то «официально»: сначала при АА до ссылки он мною вообще не интересовался, а мне не очень нравился; потом, после беды с ним и его ответов на суде я поняла, что это за человек, потом – что за поэт; потом он приходил ко мне, но все как-то не клеилось – с его стороны это был скорее «долг благодарности». 25 октября 71, понедельник. _______________________ Читаю Бродского. Читала вслух Фине, и читая «От окраины к центру» – заплакала. Многое мощно и берет за душу, а многое мне не по силам. И как грустно, что К. И., встречаясь, не встретился с ним, и так и не понял, кого он помогал спасать. И какое счастье, что эта книга – есть. 18 мая 72, четверг. ____________________ Переделкино. Мерзкий день. Еще одно дурное известие. Иосифа почти насильно убирают из страны – в срочном порядке. Лучше ли ему там будет? Или хуже, чем здесь? Сохраннее ли? И как же – родители? И – Россия. Опять теряет поэта. 31 мая 72, среда. Переделкино. ___________________________ За час до отъезда сюда я простилась с Иосифом. Навсегда? Голос по телефону. Тот, из «дела Бродского», из Фридиного мира. Я ему открыла. Похудел; волосы поредели; морщинки у глаз: другой возраст. Одет, как всегда, не по погоде. Я его усадила против себя, дала пепельницу. И сразу между нами потекло считанное время – время разлуки. Оно особенное – «Мы на учете». – Я вам сделаю маленький подарок. Надписал книжку (или оттиск?) «От слагаемого, меняющего место». На обороте – его лицо: обиженный древний еврейский мальчик. Он поднялся, что-то сказав о времени. Я тоже встала. Мы обнялись. Я поцеловала его в колючую, небритую щеку. – Да хранит вас Бог, – сказал он (мне бы ему!). Мы быстро прошли в переднюю, я отворила перед ним дверь. – Вот и нету мальчика, – сказал он, перешагнув порог. – Всё есть, – сказала я.