ЛЕВ ПРЫГУНОВ : "У нас с ним появилась такая традиция. Когда я приезжал в Ленинград, звонил ему с вокзала. А Иосиф рано просыпался. И он мне говорил всегда: "Левке, быстро к нам, мы ставим кофе". Или: "Левке, мы вас принять не можем, мы работаем".

"Мы" - это Бродский так называл себя сам. он варил кофе на плитке, стоявшей на маленьком столике, а столик перегораживал арку, ведущую из комнаты родителей в комнату Иосифа. А от прихожей его угол отделяла большая коробка - фотолаборатория (отец Бродского был фотографом), так что попасть в комнатку Иосифа можно было лишь согнувшись.

"Знаете, в стихах он был совсем другой, не такой, каким был в жизни. Он всегда понимал, кто есть кто, и мне казалось, что мог читать мысли. Я таких людей больше не встречал. Говорить с ним можно было о чём угодно. Я знал много анекдотов и частушек, и самые неприличные приводили Иосифа в восторг".

В 1967 году был такой случай. У Прыгунова в Москве были две знакомые француженки. Одна из них, Вероника Шильц, работала в посольстве и прекрасно говорила по-русски. Когда она узнала, что Лев дружит с Бродским, то стала умолять, чтобы он их познакомил. Это было как раз накануне 28-го дня рождения Прыгунова (кстати, д.р. у него ровно через неделю, 23 апреля).
Лев тогда жил на двоих с другом в 35-ти метровой комнате в коммуналке, он позвал на день рождения массу народа и этих француженок тоже. Накрыли стол - виски, хорошая водка... Среди гостей, конечно, был Бродский. Они познакомились, и Иосиф влюбился в Веронику. Она поехала за ним в Ленинград, но ничего серьёзного у них не получилось - Вероника испугалась.

"Выходит, я их свёл. Потом Иосиф написал гениальную поэму "Прощайте, мадемуазель Вероника" - и всё, освободился от любви. Но если бы не я, этой поэмы просто бы не было. И мы это вспоминали, когда я был у него в Америке".

XII
Я — не сборщик реликвий. Подумай, если
эта речь длинновата, что речь о кресле
только повод проникнуть в другие сферы.
Ибо от всякой великой веры
остаются, как правило, только мощи.
Так суди же о силе любви, коль вещи
те, к которым ты прикоснулась ныне,
превращаю — при жизни твоей — в святыни.
Посмотри: доказуют такие нравы
не величье певца, но его державы.
XIII
Русский орел, потеряв корону,
напоминает сейчас ворону.
Его, горделивый недавно, клекот
теперь превратился в картавый рокот.
Это — старость орлов или — голос страсти,
обернувшийся следствием, эхом власти.
И любовная песня — немногим тише.
Любовь — имперское чувство. Ты же
такова, что Россия, к своей удаче,
говорить не может с тобой иначе.
XIV
Кресло стоит и вбирает теплый
воздух прихожей. В стояк за каплей
падает капля из крана. Скромно
стрекочет будильник под лампой. Ровно
падает свет на пустые стены
и на цветы у окна, чьи тени
стремятся за раму продлить квартиру.
И вместе все создает картину
того в этот миг — и вдали, и возле —
как было до нас. И как будет после.
XV
Доброй ночи тебе, да и мне — не бденья.
Доброй ночи стране моей для сведенья
личных счетов со мной пожелай оттуда,
где, посредством верст или просто чуда,
ты превратишься в почтовый адрес.
Деревья шумят за окном, и абрис
крыш представляет границу суток…
В неподвижном теле порой рассудок
открывает в руке, как в печи, заслонку.
И перо за тобою бежит в догонку.
XVI
Не догонит!.. Поелику ты — как облак.
То есть, облик девы, конечно, облик
души для мужчины. Не так ли, Муза?
В этом причины и смерть союза.
Ибо души — бесплотны. Ну что ж, тем дальше
ты от меня. Не догонит!.. Дай же
на прощание руку. На том спасибо.
Величава наша разлука, ибо
навсегда расстаемся. Смолкает цитра.
Навсегда — не слово, а вправду цифра,
чьи нули, когда мы зарастем травою,
перекроют эпоху и век с лихвою. ИОСИФ БРОДСКИЙ

Бродский эмигрировал в 1972 году, а увиделись друзья только через 17 лет, в 1989-м. Тогда Прыгунов поехал в США и прожил у поэта три замечательных дня.

ЛЕВ ПРЫГУНОВ : "Я думал, увижу больного, измученного человека, а увидел просто постаревшего, но как прежде смешного "Прекрасного Иосифа!" Он всегда был очень смешливый. На него Америка совершенно не повлияла. Это ведь страна хоть и гениальная, но страшноватая. Все втянуты, как говорят американцы, в крысиную гонку. Америка вынуждает постоянно карабкаться вверх. Роздыха нет. И искусства, увы, тоже. А Бродский был абсолютно от этого свободен."

Из Америки Бродский присылал другу свои книги с автографами. Он подарил ему свою нобелевскую речь - их всего 300 экземпляров, у Прыгунова экземпляр под номером 33 - с автографом автора и с «печатью» его любимого кота Миссисипи.

ЛЕВ ПРЫГУНОВ :"В моей жизни было два страшных момента: когда мама умерла, и когда умер Иосиф. Странная вещь, но у меня даже мысли не было, что он когда-нибудь умрёт. Хотя знал и про инфаркты, и про две операции на сердце ..."