Дом на отшибе - 6

Июнь 1973.
Грохот стоял над деревней такой, что звенело в ушах. Петька выскочил из дома, не надев даже ветровку. Ему было волнительно и беспокойно. Он побежал по улице мимо чужих участков, чувствуя, как в груди растёт тревога, будто он уже знал, что увидит.
У поворота он встретил Витьку — тот шёл быстро, с напряжённым лицом. Рядом, чуть позади, шагал Вовка, засунув руки в карманы. Он выглядел как всегда: вроде бы равнодушно, но в глазах было любопытство.
— Вы тоже слышали? — спросил Петька.
— Слышали. Идём. — Витька не стал тормозить, только кивнул вперёд.
Они дошли до конца деревни, туда, где раньше стоял тот самый дом. Дом, о котором теперь никто не говорил. Теперь там было только пепелище, под грудой сгоревших деревянных панелей стоял фундамент – и всё. Остатки обугленных досок и валявшиеся кое-где кирпичи разгребал огромный, рычащий экскаватор, который, будто исполинский зверь, сгребал всё это в кучу. Гусеницы оставляли глубокие вмятины в земле, ковш скрежетал по обломкам.
Петька застыл. Всё это место — старый забор, узкая тропинка, косая крыша — исчезло еще в том году. Но сегодня его стирали с лица земли окончательно.
— И что тут теперь будет? — тихо спросил он, едва поворачивая голову.
Витька пожал плечами. А Вовка посмотрел на всё это сверху вниз, будто пытался проверить, не осталась ли ещё какая-то зловещая щель, из которой может вылезти нечисть.
— Ничего, — сказал он. — Надеюсь, что ничего здесь уже и не будет.
Экскаватор рычал. Петька смотрел на пепелище — и чувствовал, как в груди тянет холодом. Вроде бы всё закончилось, как заканчивается все. Но облегчение так и не наступало.
***
Июль 1972.
Они шли молча. Медленно, будто оттягивали момент, когда действительно придется действовать по плану. Ни Петька, ни Витька не пытались подшучивать друг над другом — не до того было.
Вскоре они уже стояли у покосившейся калитки. Когда Петька дотронулся до нее, она предательски скрипнула.
Дом стоял и будто злобно пялился на них.
Витька сглотнул.
— Может, не надо?..
— Надо, — сказал Петька. Он чувствовал, как колотится сердце. Но отступать было нельзя.
Он поднял руку и постучал. Раз. Два. Три.
— Здравствуйте! Пожалуйста, откройте! Нам нужно поговорить… — голос дрожал. — Мы не со зла! Мы просто… Мы просим. Пожалуйста…
Тишина.
Они ждали. Потом Витька тоже постучал, уже громче, смелее.
— Бабушка! Откройте!
Но никто не открыл.
— Может, её нет? — шепнул Витька.
— А может, она не хочет нас видеть.
Петька шагнул к окну и встал на носки. Глянул внутрь. Стекло мутное, грязное, почти ничего не видно… Только силуэты: стул, стол, полка… Всё будто в пыли. Пусто.
Он потянулся к ручке двери. Она поддалась.
— Открыто, — выдохнул Петя.
Они переглянулись. И вошли.
Внутри пахло сырым деревом, плесенью и чем-то еще, но тоже неприятным. Свет пробивался сквозь окна еле-еле. В доме было не убрано: на полу пыль, в углу — старые тряпки, какой-то засохший пучок трав на верёвке.
Никого.
Они медленно прошли по комнатам. Мебель старая, еще довоенная. Вещи разбросаны, как будто хозяйка не убиралась вечность.
— Тут никого нет… — прошептал Витька. — Смотри, как будто давно нет.
Петька стоял в центре комнаты, сжимая пальцы. Всё это казалось неправильным. Словно вот-вот бабка явится и сделает с ними что-то ужасное. Ему стало страшно.
Они вышли. Остановились у крыльца.
— Завтра ещё раз попробуем? — спросил Витька.
Петька кивнул.
— Попробуем.
Сдаваться они не собирались.
Июль 1972
Утро было ясным, звонким, с лёгким ветерком, как будто само небо решило, что этот день будет особенным. Петька шёл по знакомой тропинке к дому Мишки с книгой под мышкой, как делал это уже много раз. На этот раз он чувствовал себя чуть увереннее. Он ведь видел, как Мишка сидел на крыльце. Видел, как взгляд его стал живее. Значит, скоро все будет отлично. И к бабке они с Витькой сходят. И вообще, они точно смогут все исправить.
Но на пороге дома его остановила Мишкина мама. Она вышла к нему сама — с торопливостью и волнением, которых раньше не было. В руках она держала листок бумаги, слегка мятый, с углами, загнутыми внутрь.
— Петь… Подожди, не заходи.
Петька замер, настороженно глядя на неё.
— Что-то случилось?..
— Нет… Или наоборот — случилось. Посмотри. — Она протянула ему рисунок.
Петька взял.
На листе была нарисована река. Извилистая, с пологим берегом. А рядом — два мальчишеских силуэта. Всё было немного коряво, как всегда у Мишки, но понятно. И самое главное — узнаваемо.
Это было то самое место. Их место. Где они сидели летом, кидали камешки, играли, дурачились, мечтали.
— Он нарисовал это сегодня утром, — сказала женщина тихо. — Сам. Без просьб, без подталкивания с моей стороны. Просто сел и стал рисовать.
Петька кивнул, горло сжалось от радости и волнения.
— Может, — продолжала она, — если он хочет туда… Мы попробуем и отведем его. Я не знаю, как он отреагирует. Но ты пойдёшь с нами, да? Он, наверное, тебя ждал.
Петька сжал рисунок в руках, аккуратно, будто держал не бумагу, а что-то хрупкое, живое.
— Конечно, пойду! Только… Только дайте мне минуту! Я за Витькой сбегаю! Он должен это видеть!
И он помчался по дороге. Сердце колотилось быстро-быстро, он не хотел спугнуть это все. Петька летел, как будто его подгонял в спину ветер. Он перескакивал через лужи, срезал через двор, подскочил к дому Витьки и начал тарабанить в дверь кулаком.
— Вить! Витька, выходи! Скорее!
Витька выскочил на крыльцо босиком, с полусъеденным яблоком в руке.
— Ты чего, спятил?
— Он нарисовал реку. Нашу! И его мама хочет отвезти его туда. Сегодня! Сейчас!
Витька замер, потом отбросил яблоко и мгновенно стал серьёзным. Он натянул кеды секунд за пять.
— Садись на раму. Быстро!
Витька запрыгнула на велосипед и начал гнать, пыль столбом летела из-под его колёс, и Петька сзади крепко держался за плечи друга. Они мчались по дороге и были счастливы, как никто.
Мишка уже стоял на пороге. Тихий, бледный в светлой рубашке, чуть прищурившись от солнца. Он не говорил ничего, но глаза у него были другими. В них было то самое выражение — будто он снова что-то почувствовал. Тихо и по-своему, но он был рад.
Витька не выдержал и вцепился в него, обнял так крепко, что Петька даже испугался, как бы не задушил.
— Ты чего, сдурел?! — шепнул он.
Но Мишка не отстранился. Просто стоял, и плечи его чуть дрогнули, будто он и сам был рад, что его снова обнимают.
Они пошли к реке. Мама Мишки шла чуть позади, несла плед и бутылку с компотом. Ребята шли впереди. Мальчишки молчали, не хотели докучать. Но по дороге Петька и Витька то и дело переглядывались, улыбаясь как заговорщики: получилось… У них получилось!
У реки всё было так же. Шум воды, мягкий ветер, стрекот кузнечиков. Никаких слов не требовалось. Они сели у самого берега. Петька и Витька начали кидать камешки в воду, соревнуясь, чей прыгнет дальше. Мишка сел рядом. Не кидал. Только смотрел.
Но глаза у него были довольные. Тело было уже не так напряжено. И Петька смотрел на него — и надеялся, всей душой надеялся, что Мишке сейчас хорошо.
***
Вечером Петька сидел за столом и впервые за много дней говорил без умолку. Щёки его пылали, глаза светились, он размахивал руками в воздухе:
— …а потом он сел с нами! Сел, прям рядом! Не сказал ничего, но глаза… Глаза у него были такие! Он будто… Будто был счастлив! Вы понимаете?!
Он рассказывал, как Мишка смотрел на воду, как ветер трепал его рубашку, как Витька запустил камешек на семь скачков, и как Мишка, кажется, даже усмехнулся.
Дед сидел с краю, щурился, отхлёбывал чай и время от времени покашливал, будто хотел вставить слово. В какой-то момент не выдержал:
— Да не тарахти ты без остановки, как радио, ешь уже. Остынет всё…
Но бабушка — что случалось нечасто — оборвала его:
— Дай ты ребёнку порадоваться!
Дед замолк, отставил чашку, смотрел на Петьку немного пристыжено. Потом встал, подошёл к нему и поцеловал в лоб — по-быстрому, чтобы уж совсем не показаться мягкотелым.
— Молодец ты у нас, Петя. Всё правильно делаешь.
И, не дожидаясь ответа, вышел во двор.
Петька, чуть смущённый, доел, помыл тарелку и побежал наверх.
Он лёг на кровать, уставившись в потолок. Ветер шевелил занавески. Слышно было, как сверчки заводят свои песни где-то в траве. И ему было хорошо. По-настоящему.
***
Теперь каждый день у них был свой ритуал. Петька приходил к Мишке, тот уже ждал. Они шли к реке: Петька вёл, Мишка шагал рядом, не отставая. Иногда по дороге находил палочку, крутил её в руках.
На берегу Петька садился на плед и раскрывал книгу. Снова Жюль Верн, иногда — рассказы, иногда — стихи. Мишка слушал. Молчал. Но взгляд его с каждым разом становился все живее и живее. Петьке очень хотелось в это верить.
Но в один из таких дней на небо резко набежали тучи. Петька как раз читал момент, где герои спасаются с обрыва, и всё было слишком захватывающе. Так, что даже не заметил, как ветер усилился. А потом — резкий треск, гром, и ливень, как из ведра.
— Быстро! Вставай! — Петька подхватил Мишку за руку.
Они побежали по мокрой траве, дождь лупил их по лицу, слипались волосы, одежда прилипала к телу.
— На, держи! — Петька сдёрнул с себя куртку и накинул на Мишкины плечи. — Беги так быстро, как можешь, понял?
Он довёл Мишку до его крыльца, дождался, пока мать откроет дверь, и только тогда махнул рукой.
— Завтра приду! — крикнул, хотя весь дрожал от холода. И поплёлся домой, чавкая промокшими кедами по грязи.
На следующее утро Петька проснулся от странного ощущения: тело будто налилось тяжестью, словно кто-то положил на него мокрое одеяло. Он попытался пошевелиться, но всё болело — ломило руки, ноги, даже пальцы. Подушка была насквозь мокрая, простыня прилипла к спине. Он открыл глаза — комната расплывалась. Потолок будто колыхался. В голове гудело.
— Бааа… — прохрипел он. — Ба…
Бабушка уже была рядом. Она сидела на краю кровати, держала в руках мокрое полотенце, которое аккуратно прикладывала к его лбу. Рядом стоял тазик с водой, какие-то склянки и огромный стакан морса.
— Температура под сорок… — шептала она сама себе. — Горит, совсем горит…
Петька бредил. Он то засыпал, то просыпался, не понимая — день это, ночь, утро или вечер. Его тело трясло под простынёй, он сбрасывал одеяло, стонал, просил воды, а иногда вдруг резко садился и хватался за воздух.
— Как там Мишка… — бормотал он. — Он один… У воды… Там дом… Там… Ведьма… Мишка… Один…
Бабушка гладила его по голове, теребила волосы, успокаивала:
— Жив, Петенька, жив он… Всё хорошо… ты только держись, слышишь? Ты только держись, мой золотой…
А в голове у него всё путалось. Сны были липкие, тревожные. Сначала — дом, тот самый, с кривой дверью и пустыми окнами. Он стоит на пороге, и внутри кто-то дышит, медленно, страшно. Потом — ведьма. Она что-то говорит, шепчет на ухо, и от этих слов волосы встают дыбом, а сердце стучит. Иногда появляется Витька, будто сквозь туман:
— Петь, ну ты чего… Не сдавайся… Ещё чуть-чуть, понял? Ещё чуть-чуть.
А однажды в бреду он увидел Мишку. Тот стоял совсем рядом. Но не такой как сейчас, а как раньше. И смотрел прямо в глаза.
— Я вернусь. И ты возвращайся…
Петька попытался к нему потянуться, но тот уже таял, растворялся в воздухе. Это продолжалось три дня. Три дня он метался в простынях, сражаясь с жаром, с тенями, с собственным страхом. Три дня бабушка не отходила от него, меняя компрессы, шепча.
Жар начал отступать. Петька проснулся, когда солнце ещё не проглядывало сквозь занавески, но в комнате было уже не темно.
Тело ныло. Лоб был влажный от компресса, но дыхание стало ровнее, без судорожного хрипа. Голова всё ещё кружилась, но стало уже легче. Петька повернул голову и заметил рисунок.
Он лежал на столике, под стаканом с компотом, чуть замятый, но аккуратный. Нарисована была река, трое мальчишек на берегу — один кидает камень, другой сидит, третий стоит чуть в стороне. У каждого — своё выражение лица, своя поза. Петька поднял руку, взял листок, посмотрел на подпись. Внизу коряво: "Для Петьки."
У мальчика в груди защемило. Снизу доносились голоса. Тихие, но вполне различимые.
Он сбросил одеяло, встал — сначала медленно, держась за спинку кровати, потом, шаг за шагом, побрёл к лестнице. Ноги были ватными, но он шёл.
На кухне сидела мама Мишки. Уставшая, как всегда, но в её лице не было тревоги — только тепло и нежность. Она подняла глаза, увидела его и улыбнулась.
— Петька… Господи, мы тебя разбудили?
Он кивнул.
— Мишка это нарисовал? — он поднял листок.
Женщина встала, подошла к нему, осторожно обняла.
— Да, нарисовал сам. Я решила тебе отнести, ведь тебе было плохо, а это могло поддержать.
— А он как? — спросил Петька, голос был слабый.
— Нормально, — сказала она мягко. — Не лучше, но и не хуже. Но уверенна, что он тебя ждет. Поправляйся быстрее, Петь. Очень ты ему нужен.
Петя хотел было что-то сказать, но в этот момент в кухню ворвалась бабушка — как всегда в фартуке и с мукой в руках. Она увидела Петьку и рассердилась.
— Ты чего тут шастаешь, герой? В постель! Слаб ещё! Только полегчало — и уже вниз полез! Укладывайся, пока я тебе по заду не дала!
Петька, виновато улыбаясь, пошёл обратно, прижав рисунок к груди. Он снова лёг в постель. Он твердо решил быстрее поправиться, потому что он и так пропустил слишком много дней.
***
Прошло еще три дня с тех пор, как Петька впервые встал с кровати. Он чувствовал себя бодрым и здоровым. Но бабушка была непреклонна.
— Куда ты собрался, соколик? — возмущённо приподнимала она брови. — У тебя глаза ещё как у кролика больного, и голос с хрипотцой! Ишь ты, герой нашёлся… Лето, говорит, проходит! А здоровье потом где будешь искать?
Петька пытался спорить, пытался клясться, что чувствует себя «лучше, чем до болезни», даже пытался убежать — босиком, в одной рубашке, — но бабушка поймала его у калитки.
— Домой! А то ремень достану!
Он умолял деда:
— Ну скажи ты ей! Ну, я же здоровый уже, как бык!
Дед только покосился исподлобья и хмыкнул:
— Не вмешиваюсь в дела, где у бабки преимущество. Она тебя вылечила, ей и решать. Ты ей спасибо скажи, что жив и невредим…
— Да мне бы только до речки! До Мишки! Ну!
— Во-о-от. Только «до речки». А через два часа снова мокрый придешь. Терпи, пацан. Полнедели — не век.
Единственное, чего Петьке удалось добиться — бабушка разрешила Витьке приходить «на пять минут, без шума, и чтоб в ноги ему не дуло».
И Витька приходил.
Заскальзывал в кухню, садился на табурет и давай тараторить.
— Ну ты как, живой? Слухи по деревне ходили, что ты уже ласты склеил. Я даже с Вовкой на пятерку поспорил… Выиграл!
— Очень смешно. Что с Мишкой?
— Ходил я к нему. Всё ещё молчит. Но, знаешь, как-то бодрее он. Ходит по двору, на месте не стоит, сидит у окна, смотрит. Я ему сказал, что ты болеешь. А потом он сам принес яблок из погреба. Не сказал ничего, но видимо все понял.
Петька улыбнулся.
— А ещё что?
Витька оглянулся — бабушка гремела посудой в другой комнате. Он понизил голос.
— Я, прикинь, к ведьминому дому два раза ходил.
— С ума сошёл?!
— Важно же! Вроде никого. Ни дыма, ни звука, дверь закрыта, но в доме она вроде бывала… Там вещи с места на место переставлены.
— Может, уходит куда?
— Фиг его знает, где она шляется. Может, в лесу. Может, на метле летает. Но днем ее тут не бывает.
Петька задумался. Что-то в этом казалось странным.
Витька встал, потянулся:
— Ладно. Пойду, а то бабка твоя меня взглядом в компот превратит. Держись, ты почти на воле.
И ушёл, оставив за собой лёгкий след свежего летнего воздуха, запах улицы, свободы и лета, которое бывает только в детстве.