Дом на отшибе - 4

Петька сидел у окна. Каждый раз, когда где-то за забором кто-то проходил или проезжал, он вскакивал, но всё напрасно — деда всё не было.
Время тянулось мучительно медленно. Тень от вишни за окном ползла по двору, а парень всё сидел, сжимая кулаки, и пытался выкинуть из головы картину вчерашнего вечера: Мишка, закативший глаза; крик, как будто вырывавшийся из самой глубины его души. И этот ужасный дом.
Дед ушёл почти час назад, но Петьке казалось, что прошла вечность.
Не выдержав, парень натянул кеды и выскользнул за калитку. В голове крутилась мысль: может, Витька знает что-то?
Он дошёл до их дома быстро — пару поворотов по знакомым тропкам, обогнул старый сарай с облезлой табличкой "Осторожно, собака" и постучал в калитку.
Вместо Витьки вышел его старший брат Вова — широкий, угрюмый, лет шестнадцати, с огромными плечами. Он прищурился, увидев Петьку, и не стал открывать.
— Чего тебе?
— Мне Витьку, поговорить надо…
Вовка хмыкнул.
— Поговорить? А еще чего?
Петька смутился.
— Ну… просто хотел узнать, как он…
— Никак. Он под замком.
— Что?
— Отец его вчера за шкирку домой притащил и велел до завтра из комнаты не выпускать. Без разговоров. Сказал, если хоть в окно выглянет — получит по полной.
Петька переминался с ноги на ногу.
— Понял…
Вовка уже собирался захлопнуть дверь за собой, но замер и посмотрел на Петьку, чуть склонив голову.
— Знаешь, вы идиоты.
— Чего?
— Сунуться к ведьме… Да вы же настоящие идиоты, — буркнул он. — Детвора бестолковая…
Петька хотел что-то возразить, но слов не нашлось. Он повернулся и пошёл прочь.
***
Время было к полудню, когда во дворе наконец послышались шаги. Петька выскочил на крыльцо — сердце бешено стучало в груди. Дед шел неторопливо, устало. Он снял кепку, провел рукой по жиденьким волосам и только тогда поднял глаза на внука.
— Ну? — выдохнул Петька.
Дед не сразу ответил. Подошел ближе, сел на скамью у стены, тяжело вздохнул и достал папиросу.
— Отец его вчера сам за врачом поехал, в райцентр, — сказал он наконец.
— Из-за… Того? — Петька сглотнул.
Дед кивнул.
— Врач сказал, у парня острый невроз. Перепугался сильно. На нервах. Усталость, стресс… Такое бывает. Сказал — нужен покой, тишина. Отдых.
Петька молчал. В горле стоял ком.
— Сейчас никого не пускают, — продолжал дед. — Родители попросили не беспокоить. Ни тебе, ни Витьке туда соваться не надо.
Он посмотрел на Петьку пристально.
— И я согласен. Он сейчас как стекло — тронь, и рассыплется.
Петька опустил глаза.
Стыд — горячий, мучительный — подкатывал к горлу. Он вспомнил, как смеялся над Мишкиной нерешительностью, как шёл за ним к этому проклятому дому, как даже в какой-то момент считал это игрой.
— Я не хотел, — прошептал он. — Мы же… Мы просто…
Дед кивнул.
— Знаю. Но теперь, Петька, кое-что ты будешь знать лучше. Люди — не игрушки. Поломать их легко. А вот обратно…
Он замолчал, затушил папиросу о край скамьи.
Петька сел рядом. Он не плакал. Но внутри всё словно сжалось в комок. И не отпускало.
***
Июнь 1973.
Солнце уже не жгло, но пока еще грело. Проселочная дорога была сухой и пыльной. Витька и Петька шли молча, не глядя друг на друга, глядя куда-то вперёд, в ту сторону, где дорога растворялась в лёгком мареве над полем.
— Ты надолго? — спросил Витька, срывая травинку и сунув её в рот.
Петька пожал плечами.
— Не знаю... Здесь как-то странно.
Он замолчал на секунду, будто бы подбирал слова.
— Мама сказала, если всё будет плохо, отправит меня к тётке в Подмосковье.
Витька кивнул.
— Повезло. — он усмехнулся, но как-то с грустью. — Я бы тоже хотел в Подмосковье. Или куда угодно…
Петька посмотрел на него.
— А ты как?
Витька пожал плечами в ответ — тем же жестом, как Петька минутой раньше.
— Мне Подмосковье не светит. Живу тут как на пороховой бочке. Мечтаю школу закончить — и свалить. Хоть куда. Просил отца, чтоб в кадетский отдал…
— И?
— Ну, как видишь — здесь, — Витька пнул камешек на обочине. — Сказал: «Будешь мне дома помогать, нечего тебе в казармах с ума сходить.» А я…
Он осёкся, смотрел прямо перед собой.
— Тяжело. Особенно когда мимо дома Мишки проходишь. Или мать его видишь...
Петька кивнул. Он знал, о чём говорит Витька.
— Всё уже не так, да? — спросил Петька.
— Да. — Витька пнул ещё один камешек. — Будто уже сто лет прошло.
Они шли медленно, и деревня вокруг будто действительно была как из сна. И всё было знакомым. Но всё было другим.
***
Июль 1972.
Прошла неделя.
Солнце жарило по-настоящему, пыль от земли поднималась даже от лёгкого шага, деревенская трава полегла под зноем, а от реки тянуло тёплой водой и тиной.
От Мишки не было ни слуху ни духу.
Петька всё ждал, что кто-то скажет: «Он выходит, всё нормально», но этого не происходило. Дед каждый раз, когда Петька заговаривал, хмурился:
— Не лезь. Дай людям время.
Но Петьку изводила совесть. Особенно ночами, когда в комнате тикали часы, а глаза никак не хотели закрываться. Он вспоминал, как смеялся, как шёл рядом, как не остановил, когда стоило остановить. И как не успел, когда было уже поздно.
Наконец-то на шестой день во дворе появился Витька. Сутулый, какой-то осунувшийся за неделю, но всё тот же Витька, в драных шортах и с привычной хмуростью на лице.
— Здорово, — буркнул он, подходя ближе.
— Здорово, — отозвался Петька.
Они помолчали. Оба чувствовали, что много всего накопилось, но слов не было. Или не хватало духу.
— Слушай, — Витька опёрся на забор. — У нас ведь оставались деньги?
— Три рубля, вроде.
— Во. Поехали в соседнюю деревню?
— Зачем?
Витька посмотрел на него внимательно.
— Купить Мишке его печенье. То самое. Помнишь, с повидлом, круглое такое. Он его всегда брал, когда сдавали бутылки.
Петька кивнул. Конечно, помнил. Мишка мог отдать за то печенье всё, даже самое дорогое. Он говорил, что вкус у него — само детство.
— Поехали, — тихо сказал Петька.
Они выкатили велики. Дорога в соседнюю деревню заняла около получаса. Пыль выбивалась из-под колес, волосы путались от ветра, а лица у обоих были серьёзные, будто ехали не за печеньем, а в сам ад спасать души невинных.
В сельпо пахло луком, рыбой и свежим хлебом. За прилавком сидела тётка с косынкой, полусонная от жары.
— Нам печенье. То самое, с повидлом, — сказал Витька.
— Сколько?
— На три рубля, — ответил Петька.
Пакет получился огромным. Они стояли у магазина, смотрели на него и молчали.
— Передадим, как-нибудь… Через бабушку твою, может. Или через его мать, если пустит, — сказал Витька.
— Надо, чтобы он знал, что мы не забыли, — Петька глядел на пыльную дорогу.
— Да! Что не бросили!
Они поехали обратно медленнее. Молча. Но их объединяла вера в то, что этот пакет печенья может что-то исправить.
***
Двор Мишкиного дома казался непривычно тихим. Даже собака, что обычно лаяла на каждого проходящего, молчала. Трава во дворе успела вымахать, как будто за эту неделю никто ей и не интересовался.
Витька и Петька стояли у калитки, переминаясь с ноги на ногу. Пыль от дороги покрыла ноги до самых колен, руки мальчишек потели, но никто не спешил открывать ворота.
— Может, не надо… — пробормотал Петька.
— Надо, — ответил Витька, хотя и сам неуверенно смотрел в окно.
И в этот момент в том самом окне мелькнула тень.
Занавеска отодвинулась, и Мишкина мать увидела их. Она смотрела на них несколько секунд, потом вышла на крыльцо. Было что-то новое в её лице — не злость, не упрёк. Скорее, усталость и какая-то жалость к этим детям.
— Вы чего хотите? — спросила она.
Витька толкнул Петьку локтем. Тот неловко шагнул вперёд и протянул пакет.
— Это… Это Мишке, — сказал он. — Его любимое. Печенье с повидлом. Мы помним.
Женщина замерла. Посмотрела на пакет, потом на мальчишек. И села прямо на ступеньки крыльца. Плечи её вздрогнули, и слёзы потекли по щекам.
— Ох вы… Пацаны… Господи, дети мои… — прошептала она.
Витька и Петька в панике переглянулись.
— Не плачьте! Мы ж… не со зла… — начал лепетать Витька, присаживаясь рядом.
Петька тоже опустился на колени, положил руку на её плечо, неуверенно, как делают взрослые, когда хотят поддержать.
И тут во двор вышел отец Мишки. Лицо его было суровым, как в ту ночь.
— Вы что тут делаете?! — рявкнул он, но не громко — скорее по привычке.
— Пусть, — перебила его женщина. — Пусть, я сама… Расчувствовалась. А они… Они молодцы.
Она посмотрела на мужа с тем взглядом, с каким женщины смотрят, когда что-то для них становится важным, она будто одними глазами попросила его не быть строгим. Тот постоял, посмотрел на них, как будто раздумывал, а потом кивнул коротко и молча ушёл обратно в дом.
Женщина вытерла глаза, поднялась и уже с чуть заметной улыбкой сказала:
— Приходите завтра… Навестите Мишу. Он обрадуется. Ну надеюсь, что обрадуется…
Мальчики растерянно переглянулись.
— Правда? — спросил Петька.
— Правда. Только не шумите. И не задавайте лишних вопросов.
— Мы будем тихо, как мыши, — пообещал Витька.
Они летели домой на всех парах. В их душе зародилась надежда, что вот-вот их детство снова вернется к ним, что их троица воссоединится. Но их ждало разочарование…
***
На следующее утро Петька с Витькой снова были у калитки Мишкиного дома. Вышла Мишкина мама и впустила мальчиков внутрь.
— Поднимайтесь, он в комнате, — сказала она и проводила их до лестницы.
Мишка сидел на кровати. Спина сгорблена, руки вяло лежали на коленях, взгляд был направлен куда-то в пол. Он не поднял головы, когда ребята вошли.
— Привет… — пробормотал Петька, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Здорово! — выпалил Витька и тут же зашёлся в привычной болтовне: — Ты не представляешь, как мы на великах гнали! А печенье-то, печенье свежее было, только с печки, мы его тебе притащили, там тётка за прилавком, знаешь, как у неё лицо смешно морщится, когда она считает сдачу!
— Вить, — тихо сказал Петька, взял его за локоть, — потише.
Тот замолк, обернулся, увидел глаза Мишки — красные, уставшие, будто он всю ночь не спал.
Мишка молчал. Он не реагировал, не улыбался, не шевелился. Он будто был в другой реальности.
— Может, поиграем во что-то? — предложил Петька, присаживаясь на край стула. — В «морской бой»? Помнишь, как мы…
Мишка не ответил. Петька замолк. Комок подступал к горлу. Витька стоял у окна, сцепив пальцы за спиной. Так прошло, наверное, минут десять.
А потом в комнату вошла его мама. У неё были усталые, но добрые глаза.
— На сегодня, думаю, достаточно, мальчики, — сказала она мягко. — Вы молодцы, что пришли. Но ему пока тяжело. Он… Он ещё не здесь, не совсем.
Они кивнули, встали, пробормотали что-то вроде «до свидания».
— Я налила вам чай, идите, перекусите.
Они спустились, сели за стол, но ничего не лезло в горло. На столе стояло то печенье, что они привезли вчера. Но им есть не хотелось. Витька ковырялся в пироге, Петька потягивал теплый чай, но всё это было лишним.
— Он даже будто не узнал нас, — прошептал Витька.
— Он нас узнал, — так же тихо ответил Петька. — Просто он внутри себя. Ему тяжело прийти в себя…
— Сможет ли?
Петька не ответил. Он сам не знал.
***
Весь остаток дня Петька ходил по своему двору, как тень. Он не играл, не читал, даже велик стоял у забора, как забытая игрушка. Время словно застыло, и всё казалось пустым.
Бабушка всё понимала. Она не спрашивала ничего в лоб — просто молча хлопотала на кухне. К вечеру в доме запахло пирожками: с капустой, с повидлом, с картошкой. Она выкладывала их на большое блюдо, прикрывала полотенцем, будто хотела, чтобы этот тёплый, родной запах вытянул Петьку из его мрачного состояния.
— Иди, покушай, пирожки горяченькие, только из печи, — позвала она.
Петька подошёл. Он взял один пирожок, повертел в руках — и положил обратно.
— Не хочу…
Бабушка тяжело вздохнула, подошла сзади, обняла его за плечи. Несильно, по-доброму. Одной рукой прижала его к себе, другой — по привычке — начала теребить его волосы.
— Господи, ну что ж вы, дети, такие ранимые… — прошептала она. — Всё в себя, всё вглубь. А вон глаза какие у тебя… Грустные… Ужас!
Петька сжал губы. Помолчал. А потом, будто щёлкнуло что-то внутри:
— Я хочу к Мишке. В его комнату. Я хочу, чтобы он говорил. Чтобы он засмеялся, как раньше. Я хочу всё исправить…
Бабушка молчала. Петька почувствовал, как её рука чуть дрогнула. А потом она снова пригладила его волосы и сказала просто, спокойно, так, как только она умела:
— Раз ты хочешь — то всё и исправишь.
Он поднял на неё глаза.
— Правда?
— Правда, Петенька. Главное, ты себя не ешь изнутри. Тогда и другу сможешь помочь.
И в этой тёплой, тихой кухне вдруг стало чуть легче дышать. Петька ничего не ответил. Только кивнул. И взял один пирожок. И впервые за день поел.
***
На следующее утро, едва солнце поднялось над деревьями, Петька уже стоял у калитки Мишкиного дома. В руках он держал потёртую, с потрескавшимся корешком книгу — «Дети капитана Гранта». Он нашёл её на полке у деда, среди старых книг.
— Ты куда это собрался с утра пораньше? — спросила бабушка, увидев его у двери.
— Читать Мишке. Ты же сама сказала, что я могу исправить все.
И она, не говоря ни слова, просто кивнула.
Когда дверь открылась, Мишкина мама, уставшая и немного помятая на секунду застыла в недоумении.
— Ты чего, Петь?
— Я… А можно я почитаю Мише? Пожалуйста. Я тихо. Он любит про путешествия.
Женщина медлила, будто не знала, как ответить. Но потом распахнула дверь пошире.
— Проходи. Только если что — сразу зови.
Петя зашел в комнату друга. На столе была кружка с недопитым чаем, на стене карта с обведёнными фломастером странами, на подоконнике фигурка парусника. Мишка сидел на кровати, как и в прошлый раз. Сгорбленный, глаза в пол. Он даже не повернулся, когда Петя вошел в комнату.
Петька сел на стул рядом, открыл книгу, прокашлялся.
— Ну что, попытаюсь тебя развлечь, Миш! А то ты здесь целыми днями киснешь! — бодро начал Петька.
Мальчик старался, как мог — делал разные голоса, выделял интонации, будто хотел заманить Мишку в другой мир, туда, где интересно и не страшно. Но Мишка молчал. Не шевелился. Только изредка моргал и всё так же смотрел в окно.
Час пролетел незаметно. Голос у Петьки стал хриплым, спина затекла. Он закрыл книгу.
— Ты, наверное, устал, да? — тихо сказал он.
Мишка не ответил.
— Ладно… Я тогда пойду. А завтра… Завтра я ещё почитаю. Если ты не против.
Он уже поднялся, уже шагнул к двери… И вдруг остановился. Показалось ли ему? Или Мишка едва заметно кивнул.
Петька вышел, не сказав больше ни слова. На душе у него было всё ещё тяжело, но где-то там, внутри, зародилось что-то. Наверное, это была надежда на лучшее.
(утром)