Это был крупный, кудлатый, поджарый пёс с тяжёлой головой и мощными лапами. Пёс был молодой, но уже познавший многое в жизни, о чём говорил его угрюмый, исподлобья, взгляд умных карих глаз.

Жил он в захламленном дворе у такого же угрюмого и нелюдимого хозяина, в будке, продуваемой всеми ветрами сквозь щели в гнилых досках, из которых она была сколочена. В будке не было никакой подстилки, даже соломы, и от этого на мосластых лапах собаки образовались мозоли. На шее собаки красовался видавший виды брезентовый ошейник, к которому была пристёгнута тяжелая ржавая цепь. Цепь ограничивала свободу пса в радиусе двух метров. Но пёс не жаловался. Он привык. Привык и к палящей жаре, и к дождливым дням, когда вода капала на него сквозь дырявую крышу его ветхого жилища. Привык и к холоду. Его жесткая шерсть бурого окраса, с густым подшерстком, на спине и боках свалявшаяся плотными войлочными колтунами, неплохо защищала его в морозы, а иной жизни он не знал. По счастью, зимы в этих местах не были суровыми.

Пёс привык и к голоду, и к постоянным побоям, с помощью которых хозяин хотел сделать из него по-настоящему злого сторожа. Другой на его месте давно бы смирился и сдался, покорился безжалостной хозяйской руке, но не таков был он. Поначалу принимавший побои безропотно, пёс со временем стал огрызаться, щелкая волчьими клыками у самой хозяйской руки, отчего хозяин ещё больше злился и избивал собаку ещё сильнее. У пса не было даже клички. Хозяин звал его просто СОБАКА. Впрочем, псу это было безразлично, ведь других собачьих имён, кроме данного ему при рождении матерью, он тоже не знал.

Службу свою он нёс исправно, облаивая всех, кто осмеливался близко подойти к покосившемуся хозяйскому забору. Впрочем, желающих познакомиться с хозяином и его собакой было немного. Хозяин никогда не хвалил и не ласкал его. Единственной платой за работу по охране была миска баланды из картофельной кожуры и объедков со стола, да изредка хорошо обглоданная кость, огромная, как будто раньше принадлежавшая мамонту.

Хозяин собаки, Фёдор, мужик на вид от сорока до пятидесяти лет, тоже был крупного телосложения, высоким, чуть сутулым, поджарым, с тяжёлым взглядом тёмно-карих глаз из-под густых чёрных бровей. Тёмные волосы были коротко и неровно подстрижены собственными руками. Зимой и летом он одевался в спортивные брюки, вытянутые на коленях пузырями, летом к брюкам прилагались футболки с короткими рукавами, открывавшими покрытые разнообразными татуировками мускулистые руки, а зимой и в холодное время весь этот наряд скрывался под длинным стёганным ватником-телогрейкой. На ногах в зависимости от сезона и погоды красовались видавшие виды шлёпанцы, старые растрескавшиеся ботинки, резиновые сапоги или валенки. Лицо его можно было бы назвать красивым, с почти правильными чертами, если бы не угрюмый взгляд да недельная щетина, покрывавшая щеки и подбородок.

Проведя много лет в тюрьмах и колониях, он обходился той одеждой, что дарили как премию за работу жители посёлка, или какую удавалось по дешёвке купить на блошином рынке. В перерывах между отсидками зарабатывал на хлеб случайными заказами - кому крышу починить, колодец вырыть, забор поставить, огород вскопать, свинью заколоть. Руки у него были умелыми и росли, откуда надо, поэтому подработка находилась. Плату за работу Фёдор принимал молча, лишнего не просил, предложенные продукты и вещи брал, но от спиртного («обмыть , как положено») наотрез отказывался. Продержавшись полгода-год, Фёдор исчезал из посёлка и не появлялся в течение нескольких лет. Соседи толковали между собой, что Фёдор, скорее всего, снова сел в «дом родной».. Серьёзных дел за ним не числилось, так, по мелочи, в основном, кражи, но в совокупности этого хватало, чтобы очередной срок затянулся уже надолго.

Жил Фёдор один, постоянных знакомств или дружбы ни с кем не водил, а женщин рядом с ним никогда не видели - шарахался он от них. Если замечал интерес к себе со стороны какой-нибудь молодой или постарше особы женского пола, пригласившей помочь по хозяйству, обходил потом этот дом десятой дорогой.
За годы своих скитаний Фёдор от дома почти отвык. Палец о палец не ударил, чтобы поправить покосившийся забор с калиткой, висевшей на одной петле, подлатать крышу, покрасить или хотя бы помыть окна, да мало ли, что ещё сделать в хозяйстве, не говоря уже о запущенном донельзя саде.

Даже собачья будка с проржавевшей насквозь цепью осталась после прежних хозяев дома, полученного родителями-алкоголиками в результате обмена квартиры в городе, когда Фёдору было лет пять или шесть.

Собака появилась во дворе у Фёдора два года назад - кто-то из знакомых отдал ему щенка, рождённого в блуде суперпородистой кавказской овчаркой от пробегавшего мимо неизвестного кобеля.

В тот зимний день хозяин был особенно не в настроении. Проходя мимо пса к калитке, он ни с того, ни с сего пнул его валенком в бок. Пёс попятился и зарычал.
- Ах ты, сучий выродок! – удивлённо сказал хозяин, подбирая из-под снега горбыль и замахиваясь на собаку. - На меня щеришься?! Ну, я тебе сейчас покажу!
И палка со свистом опустилась, но не достигла цели: опытный пёс сумел увернуться, и конец горбыля только слегка скользнул по его боку. Хозяин замахнулся снова, не обращая внимания на злые зелёные огоньки, замелькавшие в глазах собаки.
- Сволочь пархатая! Я тебе покажу, как на меня пасть разевать! Я тя научу хозяина любить!

И он, подойдя к собаке почти вплотную, схватил одной рукой цепь, а другую с палкой с силой опустил на спину собаки. Привыкший к побоям пёс не издал ни звука. Молча отпрянул назад, вырвав из хозяйской руки цепь (хозяин затряс рукой с ободранной ладонью), отодвинулся от хозяина и дёрнулся так, что ржавая цепь не выдержала и лопнула. И снова пёс не издал ни звука, только кашлянул пару раз, очищая горло от врезавшегося ошейника. Приподняв верхнюю губу, обнажив клыки, он смотрел хозяину прямо в глаза, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Всё ещё не веря самому себе, хозяин снова замахнулся палкой, но на этот раз пёс не стал ждать удара, а прыгнул и вцепился зубами в руку с палкой. Толстый хозяйский ватник не дал зубам дойти до кожи, они только слегка поцарапали её, но могучие челюсти, сомкнувшись, заставили хозяина взвыть. Свободной рукой он ударил собаку кулаком по голове, пёс ослабил хватку, отпрянул, и оттолкнувшись от земли, ударил хозяина в живот лапами и грудью. Здоровенный мужик пошатнулся, не удержался на ногах и грохнулся, пробив плечами и головой крышу собачьей будки. Хилая конструкция не выдержала и обрушилась.

Пёс наблюдал за этим со стороны, не делая больше попыток напасть. Видя, что хозяин не поднимается и только слабо шевелится, подошёл, брезгливо обнюхал, развернулся и пошёл прочь со двора. Короткий обрывок цепи так и остался болтаться на ошейнике, но псу не было до него никакого дела.

Пёс брёл по тропинке, обнюхивая на ходу всё, что попадалось на пути. Он сам не знал, куда и зачем идёт. Местность вокруг была незнакомой, неизученной и внушающей тревогу, ведь псу никогда не доводилось покидать пределы хозяйского участка, точнее даже, «пятачка» вокруг конуры. Вперёд его гнало желание как можно скорее и дальше уйти от хозяина с его побоями и опостылевшей конуры. Вопреки сложившемуся мнению о собачьей преданности, пёс не испытывал к хозяину никаких чувств, и это отношение было у них взаимным.

Собаке хотелось есть. Несколько глотков снега немного утолили жажду, но усилили голод. Ни вчера, ни сегодня хозяин не вынес ему ни миски баланды, не кинул ни куска заплесневелого хлеба. Пёс спустился в овраг, порылся в замёрзших помоях, отыскал картофельную шелуху и гнилые капустные листья. С жадностью проглотив находку и, почувствовав, как понемногу утихает в животе воркотня, пёс, принюхавшись и не найдя в помойной куче больше ничего для себя интересного, выбрался из оврага и побрёл дальше. Инстинктивно пёс старался уйти как можно дальше от того места, которое считалось его домом и которое он ненавидел всеми фибрами молодой собачьей души. Однако не привыкшие к ходьбе лапы скоро перестали его слушаться, и он, присмотрев в овраге чью-то старую пустую нору, залез туда, свернулся калачиком и задремал, в то же время чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи.

Нора была неглубокой и широкой только в самом начале. Дальше шёл узкий лаз, в который пёс с его немалыми габаритами протиснуться никак не мог. Но его вполне устраивало и такое убежище. По крайней мере, оно защищало и от ветра, и от посторонних глаз. В глубине своего собачьего сознания пёс понимал, что хозяин, скорее всего, будет его искать, и если найдёт, постарается убить. Но другого выхода для себя пёс не видел. Если что, он готов был сражаться со своим мучителем до конца.

***

Фёдор, чертыхаясь и матерясь, выбрался наконец из-под обломков будки, вскочил на ноги и огляделся. Собаки не было видно, лишь обрывок цепи змеился на снегу как напоминание о недавнем происшествии, да куча разломанных досок дополняла общую картину замусоренного двора.
Голова гудела, на затылке Фёдор нащупал наливающуюся болью шишку. Сквозь разодранный рукав ватника виднелась сине-фиолетовая кожа – след от укуса. Правая ладонь, из которой цепью был вырван солидный лоскут кожи, кровила и дёргала.

Первым порывом мужика было немедленно догнать собаку и убить её самым жестоким способом, но эту мысль пришлось оставить. Сначала требовалось остановить кровь и как-нибудь закрыть рану на ладони. Фёдор погрозил кулаком в пространство, витиевато выматерился, добавил ещё несколько слов и пошёл в дом. Долго полоскал ладонь под рукомойником с «соской» - кровь всё не унималась, а водопровода в доме не было, - замотал руку куском сомнительной чистоты простыни, одной рукой и зубами завязал узел и на этом посчитал гигиеническую процедуру законченной. По-хорошему, надо было бы залить рану водкой, но водки в доме Фёдора не водилось: данную в детстве клятву он неукоснительно соблюдал всю жизнь. Снова выйдя во двор, Фёдор отыскал в куче хлама лопату и отправился со двора искать обидчика. Тем временем на улице уже стемнело. Возвращаться в дом за фонарём Фёдор не стал, всё равно держать фонарь в раненой руке было несподручно, а другая была занята лопатой. Он походил по краю оврага, в темноте чуть было не сорвался вниз, плюнул и пошёл домой, отложив поиски на утро.

Но утром началась пурга, позёмка надёжно замела оставшиеся собачьи следы, и Фёдор вновь остался дома.
- Ничего, - сказал он сам себе, бросая в сторону не пригодившуюся лопату. – Жрать захочешь – сам прибежишь, куда денешься! Узнаешь у меня, как на хозяина бросаться! Убью, падла вонючая!

С этими словами Фёдор вошёл в дом и с силой захлопнул за собой дверь, так, что с потолка и притолоки посыпалась труха. Охнул и невольно схватился за раненую руку: она отозвалась такой болью, что даже в пот бросило. Поднеся к глазам замотанную пропитавшейся кровью тряпкой кисть, Фёдор увидел, что пальцы покраснели, местами покрылись синими пятнами и сильно распухли, повязка туго врезалась в кожу. Кое-как сменив повязку, Фёдор сел на табурет и задумался. Мысль отомстить пропавшей собаке ещё сильней овладела им.

А псу в этот день невероятно повезло: кто-то из жителей посёлка выкинул в овраг целое ведро свежих рыбьих голов и потрохов. Такого пира у пса не было, наверное, с самого своего рождения. Не успел он несколько раз открыть и закрыть пасть, как почти вся еда перекочевала с мёрзлой земли к нему в желудок. Пёс сыто рыгнул, глянул на остатки трапезы, жалея, что больше съесть не в состоянии, а унести с собой никак нельзя, слегка прикопал их лапой и отправился в свою нору. Его место на свалке тут же заняли вороны и с криками затеяли драку за жалкие объедки.

Но… Не зря мудрые предки заметили, что «сколько ни съешь, а поешь только один раз» и «кто спит, тот обедает». К исходу третьего после пиршества дня отвыкший от обильной еды желудок собаки стал давать о себе знать голодными спазмами. Пёс нехотя высунул голову наружу и принюхался. Съестным не пахло. Пёс лизнул свежий снег, немного покопал его лапой, вздохнул и отправился на поиски. То ли жильцы прятались от непогоды по домам, то ли берегли припасы, но пригодные в пищу помои нигде не находились.

Увлёкшись поисками, пёс не заметил, как приблизился к дому, во дворе которого совсем недавно была его будка и проживал хозяин.
Пёс долго присматривался к знакомому дому, к занесённому снегом крыльцу. Во дворе было тихо, света в окнах не было, несмотря на то, что уже сгустилась темнота. Осторожно войдя во двор, пёс обнюхал доски, бывшие прежде его конурой и свою миску – она была пуста. Он ещё немного потоптался во дворе и ушёл обратно за забор, сел и стал наблюдать. Чего или кого ждал, он и сам не знал, но возвращаться в нору с пустым животом ему тоже не хотелось.

В этот день хозяин чувствовал себя совсем скверно. Почти двое суток он спал или дремал, пытаясь справиться с болью в руке, как будто набитой больными зубами, и несвойственной ему слабостью. В нетопленом доме ему было жарко. Жарко настолько, что весь он покрылся липким противным потом, которым пропиталось не только бельё, но и матрац. Ломило ушибленную спину, на затылке кроме шишки обнаружилась ещё и ссадина – не спасла вязаная шапка. Рука выше кисти посинела и кое-где начала даже чернеть, однако мысль о том, что надо бы сходить в больницу, его пугала. Врачам, как и другим людям, он не верил. Если уж пришла пора отправляться в мир иной, то никто ему не поможет.

Хотелось пить. Он встал с кровати и пошёл, еле передвигая ноги, к стоявшей в сенях бочке с водой. Здесь его ждало разочарование: вода оставалось только на донышке, да и та замёрзла, превратившись в кусок льда. С досадой пнув бочку, он натянул ватник прямо на майку, толкнул дверь и вышел на крыльцо. Холод сразу охватил его разгорячённое тело, Фёдора мигом залихорадило. Он обхватил себя руками, затанцевал босыми ногами, поскользнулся, полетел с крыльца вниз и, ударившись о землю, замер, скрючившись.

Увидев хозяина на крыльце, пёс насторожился и присмотрелся. В руках у хозяина ничего не было, а сам он был одет как-то странно: босой, без шапки, всклокоченный, в ватнике, из-под которого выглядывали трусы. Потом стало ещё непонятней, когда хозяин, сделав какие-то нелепые движения, вдруг рухнул с крыльца и замер неподвижно внизу. Такого поведения хозяина пёс прежде ни разу не видел. Хотя кто их знает, людей, чего от них можно ожидать.

Пёс осторожно вернулся во двор и принюхался. Запах ему не понравился: пахло болезнью и гниющим мясом. Не подходя близко, пёс понаблюдал за хозяином, убедился, что тот не шевелится, поднял голову и завыл, вкладывая в этот вой весь свой страх перед неизбежным концом, известным каждому зверю. Он выл то громче, то тише, то замолкал на несколько минут и начинал снова.

Вой услышали все соседи, даже те, кто жил через улицу от дома Фёдора. Несколько мужчин подошли к забору с фонарями, осветили двор, увидели тело, лежавшее у крыльца в странной позе, воющего неподалёку пса, и побежали вызывать «скорую».

Подъехала «скорая», хозяина вынесли из дома, погрузили в машину и увезли. Двор опустел. Пёс вышел из укрытия, обнюхал то место, где ещё недавно лежал хозяин, и побрёл прочь.

Продолжение следует

Татьяна Викторова (Лохтева) 

#авторскиерассказы