СОБАКА

Это был крупный поджарый пёс с тяжёлой головой и мощными лапами. Очевидно, в его роду побывали все породы овчарок, и возможно, ещё кто-то из больших собак. Пёс был молодой, но уже познавший многое в жизни, о чём говорил его угрюмый, исподлобья, взгляд умных карих глаз.
Жил он в захламленном дворе у такого же угрюмого и нелюдимого хозяина, в будке, продуваемой всеми ветрами сквозь щели в гнилых досках, из которых она была сколочена. В будке не было никакой подстилки, даже соломы, и от этого на мосластых лапах собаки образовались мозоли. На шее собаки красовался видавший виды брезентовый ошейник, к которому была пристёгнута тяжелая ржавая цепь. Цепь ограничивала свободу пса в радиусе двух метров. Летом вся площадка вокруг будки была вытоптана до каменной твёрдости и отполирована до блеска. Зимой площадку покрывал утоптанный мощными широкими лапами снег. Замерзая после оттепели, снег бугрился, и его острые края до крови резали собачьи лапы. Но пёс не жаловался. Он привык. Привык и к палящей жаре, и к дождливым дням, когда вода капала на него сквозь дырявую крышу. Привык и к холоду. Его густая жесткая шерсть с плотным подшерстком неплохо защищала его в морозы, а иной жизни он не знал. По счастью, зимы в этих местах не были суровыми.
Пёс привык и к голоду, и к постоянным побоям, с помощью которых хозяин хотел сделать из него по настоящему злого сторожа. Другой на его месте давно бы смирился и сдался, покорился безжалостной хозяйской руке, но не таков был ОН. Поначалу принимавший побои безропотно, со временем стал огрызаться, щелкая волчьими клыками у самой хозяйской руки, отчего хозяин ещё больше злился и избивал собаку ещё сильнее. У него не было даже имени. Хозяин звал его просто СОБАКА. Впрочем, псу это было безразлично, ведь других собачьих имён, кроме данных ему при рождении матерью, он тоже не знал.
Службу свою он нёс исправно, облаивая всех, кто осмеливался близко подойти к покосившемуся хозяйскому забору. Впрочем, желающих поближе познакомиться с хозяином и его собакой, было немного. Хозяин никогда не хвалил и не ласкал его. Единственной платой за работу по охране была миска баланды из картофельной кожуры и объедков со стола, да изредка хорошо обглоданная кость, огромная, как будто раньше принадлежавшая мамонту. С костью пёс расправлялся в два щелчка челюстью, проглатывая крупные обломки целиком, после чего долго маялся, горбатя спину и стараясь успокоить боль в животе.
В тот зимний день хозяин был особенно не в настроении. Проходя мимо пса к калитке, он ни с того, ни с сего пнул его валенком в бок. Пёс попятился и зарычал.
- Ах ты, сучий выродок! – закричал хозяин, подбирая из-под снега горбыль и замахиваясь на собаку. - На меня щеришься?! Ну, я тебе сейчас покажу!
И палка со свистом опустилась, но не достигла цели: опытный пёс сумел увернуться, и конец горбыля только слегка скользнул по его боку. Хозяин замахнулся снова, не обращая внимания на злые зелёные огоньки, замелькавшие в глазах собаки.
- Сволочь пархатая! Я тебе покажу, как на меня пасть разевать! Я тя научу хозяина любить!
И он, подойдя к собаке почти вплотную, схватил одной рукой цепь, а другую с палкой с силой опустил на спину собаки. Привыкший к побоям пёс не издал ни звука. Молча он отпрыгнул в сторону, вырвав из хозяйской руки цепь (хозяин затряс рукой с ободранной ладонью), отодвинулся от хозяина на всю длину короткой цепи и рванул так, что старая цепь не выдержала и оборвалась. И снова пёс не издал ни звука, только кашлянул пару раз, очищая горло от врезавшегося ошейника. Приподняв верхнюю губу, обнажив клыки, он смотрел хозяину прямо в глаза, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Всё ещё не веря самому себе, хозяин снова замахнулся палкой, но на этот раз пёс не стал ждать удара, а прыгнул и вцепился зубами в руку, державшую палку. Толстый хозяйский ватник не дал зубам дойти до кожи, они только слегка поцарапали её, но могучие челюсти, сомкнувшись, заставили хозяина взвыть. Свободной рукой он ударил собаку кулаком по голове, пёс ослабил хватку, отпрянул назад и, оттолкнувшись от земли, с силой ударил хозяина лапами и грудью. Здоровенный мужик пошатнулся, не удержался на ногах и грохнулся, пробив головой крышу собачьей будки. Хилая конструкция не выдержала и обрушилась, накрыв хозяину голову и плечи.
Пёс наблюдал за этим со стороны, не делая больше попыток напасть. Видя, что хозяин не поднимается и только слабо шевелится, подошёл, брезгливо обнюхал, хотел было лапу и помочиться, но передумал и пошёл прочь со двора, волоча за собой обрывок цепи.
Дом хозяина стоял на задворках, сразу за забором начинался глубокий овраг, куда местные жители выбрасывали мусор и частенько выливали помои, а за ним – простиралась голая степь с редким кустарником. Вопреки здравому смыслу калитка тоже выходила не на улицу, а почти на край оврага, вдоль которого тянулась неширокая тропинка, протоптанная немногими прохожими.
«Всё у Федьки не как у людей», - говорили о хозяине соседи, бросая косые взгляды в сторону вросшего в землю дома с покрытой забытым многими рубероидом крышей, захламленного двора и неухоженного сада. Яблони в саду разрослись так, что между кронами почти не было проходов. Часть стволов разломилась под тяжестью неубранных плодов, ветки лежали на земле, но хозяину не было до них никакого дела. По сути, охранять ни в доме, ни в саду было нечего, и те же соседи недоумевали, зачем Федьке понадобилась такая большая и злая собака, но задавать вопросы хозяину, отсидевшему не один срок в тюрьме, желающих не находилось.
Пёс брёл по краю оврага, вынюхивая на ходу запахи. Определённой цели или направления у него не было. Собаке хотелось есть. Несколько сделанных по пути глотков снега немного утолили жажду, но усилили голод. Ни вчера, ни сегодня хозяин, занятый какими-то своими делами, не вынес ему ни миски баланды, не кинул ни куска заплесневелого хлеба. Пёс спустился в овраг, порылся в замёрзших помоях, отыскал картофельную шелуху и гнилые капустные листья. С жадностью проглотив находку и почувствовав, как понемногу утихает в животе воркотня, пёс, принюхавшись и не найдя в помойной куче больше ничего для себя интересного, выбрался из оврага и побрёл дальше. Инстинктивно пёс старался уйти как можно дальше от того места, которое считалось его домом и которое он ненавидел всеми фибрами молодой собачьей души. Однако не привыкшие к долгой ходьбе лапы скоро перестали его слушаться, и он, присмотрев в овраге чью-то старую пустую нору, залез туда, свернулся калачиком и задремал, в то же время чутко прислушиваясь к звукам снаружи.
Нора была неглубокой и широкой только в самом начале. Дальше шёл узкий лаз, в который пёс с его немалыми габаритами протиснуться никак не мог. Но его вполне устраивало и такое убежище. По крайней мере, оно защищало и от ветра, и от посторонних глаз. В глубине своего собачьего сознания пёс понимал, что хозяин, скорее всего, будет его искать, и если найдёт, постарается убить. Но другого выхода для себя пёс не видел. Если что, он готов был сражаться со своим мучителем до конца.
***
Фёдор, чертыхаясь и матерясь, выбрался наконец из-под остатков будки, вскочил на ноги и огляделся. Собаки не было видно, лишь обрывок цепи змеился на снегу как напоминание о недавнем происшествии, да куча разломанных досок дополняла общую картину замусоренного двора.
Голова гудела, на затылке Фёдор нащупал наливающуюся болью шишку. Сквозь разодранный рукав ватника виднелась сине-фиолетовая кожа – след от укуса. Правая ладонь, из которой цепью был вырван солидный лоскут кожи, кровила и дёргала.
Первым порывом мужика было немедленно догнать собаку и убить её самым жестоким способом, но эту мысль пришлось оставить. Сначала требовалось остановить кровь и как-нибудь закрыть рану на ладони. Фёдор погрозил кулаком в пространство, витиевато выматерился, добавил ещё несколько слов и пошёл в дом. Долго полоскал ладонь под рукомойником с «соской» - кровь всё не унималась, а водопровода в доме не было, - замотал руку куском сомнительной чистоты материи, оторванным от простыни, одной рукой и зубами завязал узел и на этом посчитал гигиеническую процедуру законченной. Снова вышел во двор, нашёл в куче хлама лопату и отправился за калитку искать обидчика. Тем временем на дворе уже стемнело. Ночи в этой полосе наступали почти без сумерек: только что светило заходящее солнце, и вдруг, как будто кто-то наверху выключил освещение, наступала темнота. Возвращаться в дом за фонарём Фёдор не стал, всё равно держать фонарь в раненой руке было несподручно, а другая была занята лопатой. Он походил по краю оврага, в темноте чуть было не сорвался вниз, плюнул и пошёл домой, отложив поиски на утро.
Но утром началась пурга, позёмка надёжно замела оставшиеся собачьи следы и Фёдор вновь остался ни с чем.
- Ничего, - сказал он сам себе, бросая в сторону не пригодившуюся лопату. – Жрать захочешь – сам прибежишь, куда денешься! Знаю я ваши подлые души, вам только пожрать да посрать подавай. У, сучары поганые! Узнаешь у меня, как на хозяина бросаться! Убью, падла вонючая!
С этими словами хозяин вошёл в дом и с силой захлопнул за собой дверь, так что с потолка и притолоки посыпалась труха. Охнул и невольно схватился за раненую руку: она отозвалась такой болью, что даже в пот бросило. Поднеся к глазам замотанную пропитавшейся кровью тряпкой кисть, Фёдор увидел, что пальцы покраснели, местами покрылись синими пятнами и сильно распухли, повязка туго врезалась в кожу. Кое-как сменив повязку, Фёдор сел на табурет и задумался. Мысль отомстить пропавшей собаке ещё сильней овладела им.
***
А псу в этот день невероятно повезло: кто-то из жителей посёлка выкинул в овраг целое ведро свежих рыбьих голов и потрохов. На добычу тут же налетели вороны, но стоило псу только коротко рыкнуть на них, как вся стая разлетелась на безопасное расстояние, расселась на мусоре и зло каркая. Такого пира пёс не устраивал себе, наверное, с самого своего рождения. Не успел он несколько раз открыть и закрыть пасть, как почти вся вожделенная еда перекочевала с мёрзлой земли к нему в желудок. Пёс сыто рыгнул, глянул напоследок на жалкие остатки трапезы и отправился в свою нору, справедливо считая день завершённым. Его место на свалке тут же заняли вороны, но, к их разочарованию, им достались только жалкие крохи.
Но… «Сколько ни съешь, а поешь только один раз» и «Кто спит, тот обедает» - этих мудрых изречений предков собаке хватило только на двое суток. К исходу третьего после пиршества дня отвыкший от обильной еды желудок стал давать о себе знать голодными спазмами. Пёс нехотя высунул голову наружу и принюхался. Съестным не пахло. Метель, продолжавшаяся все дни, пока он отсыпался в своём укрытии, кончилась, но снег засыпал свалку толстым слоем и скрыл все возможные для поиска места. Пёс лизнул свежий снег, немного покопал его лапой, вздохнул и отправился на поиски. То ли жильцы прятались от непогоды по домам, то ли берегли припасы, но пригодных в пищу помоев нигде не находилось.
Увлёкшись поисками, пёс не заметил, как приблизился к дому, во дворе которого была его будка и проживал хозяин. Собака не держала на хозяина зла. Все его попытки сделать из неё исчадие ада окончились неудачей, а недавний случай был только обороной. Какое-то чувство, подсказывавшее псу, что хозяин опасен и от него нужно держаться подальше, сейчас молчало.
Пёс долго присматривался к знакомому дому с глухими оконцами, много лет не знавшими мытья, к занесённому снегом крыльцу и остаткам собственной будки, бывшей когда-то его жильём. Во дворе было тихо, света в окнах не было несмотря на то, что уже сгустилась темнота. Подойдя ближе, пёс увидел свою валявшуюся в стороне миску – она была пуста. Не решившись сунуться за забор, пёс сел и стал наблюдать. Чего или кого он ждал, он и сам не знал, но возвращаться в нору с пустым животом ему тоже не хотелось.
*****
В тот день хозяин чувствовал себя совсем скверно. Почти двое суток он спал или дремал, пытаясь справиться с болью в руке, как будто набитой больными зубами, и несвойственной ему слабостью. В нетопленом доме ему было жарко. Жарко настолько, что весь он покрывался липким противным потом, которым пропитывалось не только бельё, но и матрац. Ломило ушибленную спину, на затылке кроме шишки обнаружилась ещё и незамеченная раньше ссадина – не спасла вязаная шапка. Рука выше кисти посинела и кое-где начала даже чернеть, однако мысль о том, что надо бы сходить в больницу, его пугала. Врачам, как и другим людям, он не верил. Если уж пришла пора отправляться в мир иной, то никто ему и не поможет.
Странно, но и желание расправиться с собакой отодвинулось у него на второй план. Сначала надо было набраться сил и хотя бы выйти из дома, но силы, вместо того, чтобы прибавляться в результате ничегонеделания, наоборот, всё куда-то уходили.
Хотелось пить. Он встал с кровати и пошёл, еле передвигая ноги, к стоявшей в сенях бочке с водой. Здесь его ждало разочарование: вода оставалось только на донышке, да и та замёрзла, превратившись в кусок льда. С досадой пнув бочку, он натянул ватник прямо на майку, толкнул дверь и вышел на крыльцо. Холод сразу охватил его разгорячённое тело, Фёдора мигом залихорадило. Он обхватил себя руками, затанцевал босыми ногами, поскользнулся и рыбкой полетел вниз. Коснувшись земли, замер, скрючившись.
Увидев хозяина на крыльце, пёс за забором насторожился и присмотрелся. В руках у хозяина ничего не было, а сам он был одет как-то странно: без шапки, всклокоченный, в ватнике, из-под которого выглядывали трусы, и с босыми ногами. Потом стало ещё непонятней, когда хозяин, сделав какие-то нелепые движения, вдруг сверзнулся с крыльца и замер неподвижно внизу. Такого поведения хозяина пёс прежде ни разу не видел. Хотя кто их знает, людей, чего от них можно ожидать.
Пёс осторожно шагнул за калитку и принюхался. Запах ему не понравился: пахло болезнью и гниющим мясом. Не подходя близко, пёс понаблюдал за хозяином, убедился, что тот не шевелится, поднял голову и завыл, вкладывая в этот вой весь свой страх перед неизбежным концом, известным каждому зверю. Он выл то громче, то тише, то замолкал на несколько минут и начинал снова.
Вой услышали все соседи, даже те, кто жил через улицу от дома Фёдора. Несколько мужчин подошли к забору с фонарями, осветили двор, увидели тело, лежавшее у крыльца в странной позе, и побежали одни - звонить в «скорую», а другие, перебравшись через забор, подхватили хозяина и потащили в дом.
Когда во дворе появились люди, пёс благоразумно спрятался за углом дома и оттуда следил за происходящим. Смысла отдельных доносившихся до него слов («что это с ним?», «фу, а тухлятиной-то воняет как!») пёс не понимал, но чувствовал, что происходит что-то нехорошее. Впрочем, людям было не до собаки.
Подъехала «скорая», хозяина вынесли из дома, погрузили в машину и увезли. Двор опустел. Пёс вышел из укрытия, обнюхал то место, где ещё недавно лежал хозяин, и побрёл прочь.
Он опять не знал, куда идти и где искать пропитание. Возвращаться в нору с пустым брюхом не хотелось, и он, отойдя от оврага, двинулся вдоль улицы в том направлении, куда уехала машина с его хозяином. Не то, что он хотел догнать автомобиль, а просто какая-то неведомая сила заставляла его передвигать ноги вдоль чужих заборов. За одним из них залаяла собака, осторожно высовывая нос сквозь штакетник. Пёс остановился и посмотрел. Собака была вдвое меньше его и, как он догадался, лаяла, пересиливая страх перед незнакомым огромным сородичем. Пёс уселся напротив, ожидая, что будет дальше.
Услышав лай, на крыльцо дома вышла женщина и стала всматриваться в темноту, пытаясь разглядеть источник собачьего недовольства. Пса за забором она не увидела (всё-таки на улице было темно, а свет из окон дома до забора не доставал.
- Тобик! – крикнула она, обращаясь к собаке, - кого ты там увидал? Нет же никого, перестань!
Тобик не унимался. Он то поворачивал голову к хозяйке, словно пытаясь что-то сказать, то опять облаивал невидимку.
- Тобик, перестань! – крикнула женщина. – Ты, наверное, голодный, сейчас я тебе поесть вынесу.
Она скрылась за дверью, а пёс, услышав знакомое слово, насторожился и приблизился к забору. Тобику достаточно было одного его тихого рыка, чтобы замолчать и скрыться в будке.
Женщина снова появилась на крыльце с миской в руках. Голодному псу в самый нос ударил восхитительный запах, которого никогда не было у хозяина, но который иногда доносился с соседних участков. Пахло кашей и мясом. Пёс сглотнул слюну и подошёл почти вплотную к забору.
Женщина поставила миску рядом с будкой, сказала «Тобик, ешь!» и удалилась. Как только она скрылась за дверью, пёс перемахнул забор и очутился рядом с будкой. Чужая собака, забившаяся в самый дальний конец конуры, его нисколько не интересовала, а еду из миски он проглотил почти в один приём, даже не очень разобрав её вкус. Конечно, такого количества пищи было мало для того, чтобы насытить крупного пса, но он и этому был рад. Облизнувшись и несколько раз шлёпнув языком по пустой посудине, пёс неторопливо подошёл к забору, перепрыгнул его и отправился в своё убежище, посчитав, что на сегодня приключений вполне достаточно. Он не знал о том, что хозяйка Тобика наблюдала за ним из окна.
***
Вернувшись с работы, Василий застал жену за ревизией холодильника. Вид при этом у неё был озабоченный. Подняв на руках почти к самому потолку выбежавшую его встречать дочку Лизу и поцеловав её в румяные щеки, он поставил ребёнка на пол и обратился к жене:
- Привет! А ты что такая нахмуренная? Продукты закончились?
- Почти угадал. Мясо, которое для Тобика, к концу подходит. Крупа ещё осталась, а мяса совсем мало.
- Как? Мы же неделю назад полную морозилку мясной обрезью для него забили. Куда же всё девалось, неужели у собаки аппетит утроился?
- Не утроился. И не у Тобика. К нам собака Фёдора приходить стала, ну, знаешь, того соседа, которого в больницу увезли. Она сначала у Тобика еду отбирала, а мне её жалко стало, вот и кормлю.
Василий сел за стол и внимательно посмотрел на жену.
- Маша, а тебе не кажется, что… - он не договорил, потому что жена опередила его:
- Нет, не кажется. Пёс без хозяина остался, видно, сорвался с цепи, она так за ним и болтается. Его ж никто с цепи спустить не догадался, все Фёдором занялись, о собаке никто и не подумал. Ну вот. Пришёл он к нам. У других-то соседей собак нет, поживится нечем. А мне его жалко! Он хоть и огромный, но худой, живот почти к спине прирос.
- И что ты намерена с ним делать? Он же дикий, цепной. На цепь посадить, чтобы двор охранял, Тобику подмога? Так как они ещё с ним сойдутся. Ему одного раза хватит, чтобы Тобика пополам перекусить.
- Ну не перекусил же! До сих пор Тобик от него в будке прячется, но тот на него и внимания не обращает. Вась, ну не убудет у нас, если мы его у себя оставим!
- А за Лизу ты не боишься? Рассказывали, что у Фёдора пёс шибко злой, никого, кроме хозяина, к себе не подпускает.
- Меня-то он не тронул, когда я миску ему ставила, хотя почти рядом стоял. Я же по глазам его вижу, угрюмый он, но не злой. Людям не доверяет, потому что Фёдор бил его сильно. Он привыкнет, я знаю. Не бросать же его в беде!
- Так… Значит, тебя он близко к себе подпустил. Это, пожалуй, хорошо. А когда Фёдор из больницы вернётся, он же назад его захочет взять?
Маша опустила глаза и тихо сказала:
- Не вернётся Фёдор. Мне Тамара, которая медсестрой в больнице работает, сказала, что умирает он. Заражение крови, гангрена, да ещё и воспаление лёгких. Поздно его привезли, он уже с неделю, наверное, болел. А за Лизу не бойся, она во двор только со мной выходить будет, пока не привыкнет. Вась, ну пожалуйста!
Василий подумал, подумал и подвёл итог:
- Всех-то тебе жалко, всех-то ты пригреть готова, добрая ты моя! Машка, иди сюда, я тебя поцелую! А собака… Пускай остаётся, раз уж так сложилось. Да, и кличку ему какую-никакую дать надо, не Собакой же звать! Ну-ка, я припомню, какой он из себя. Крупный, бурый, на медведя похож. Мишка? Для такого пса несерьёзно. Не Тузик и не Шарик, это понятно. Знаешь, пускай он будет Буран. Сдаётся мне, что это имя ему подойдёт.
Обрадованная Маша стала собирать на стол, и вскоре вся семья села ужинать. А сытый довольный пёс в это время спокойно спал в своей норе, не зная о том, что где-то уже решилась его судьба.
*****
А в больнице, в тесном изоляторе, на горбатом матрасе, уложенном на железную койку с продавленной почти до пола сеткой, лежал Фёдор, хозяин и властелин пса. Глаза его были закрыты, дыхание со свистом вырывалось из полуоткрытого рта. Сознание то покидало его, то ненадолго возвращалось, и в минуты прозрения он видел себя то мальчишкой семи лет от рода, только что выменявшим у соседа за украденную у отца красивую зажигалку пару белых бантовых голубей, то уже парнем, на мотоцикле, угнанном с компанией ровесников-подростков, покататься, то взрослым мужчиной, подстерегавшим вдвоём с напарником прохожих в тёмных переулках. Тем голубям пьяный отец свернул шеи, проворчав «самим жрать нечего, а тут ещё этих дармоедов кормить», а вечно пьяная мать сварила из них щи. Фёдор неделю не мог простить отца и не разговаривал с ним, но, получив от него очередную порцию ремня, смирился. Сколько он себя помнил, ни отца, ни мать он трезвыми не видел. Постоянные скандалы, драки и пьянки раньше времени свели их в могилы. Но Фёдор на их похоронах не был, сидел очередной срок в колонии. В его угасающем сознании билась одна настойчивая мысль: на что ушла его короткая жизнь? Ни семьёй не обзавёлся, ни детьми. Впрочем, об этом он и не жалел. Женщин - баб, марух, шалав и мокрохвосток за людей не считал, а уж детей иначе как сопливыми выблядками не звал. Зачем родился он на свет? Он не знал. С трудом открыв в последний раз глаза, обвёл взглядом тёмную, похожую на собачью конуру палату, снова закрыл их и прохрипел:
- Как собака! Как собака…
Автор: Татьяна Викторова (Лохтева)
Фото: интернет, открытый источник
#ИнтересныеИстории #АвторскийРассказ #ТатьянаВиктороваЛохтева