Это был первый случай, когда я заблудился из-за штурмана. Другая история, уже счастливая, когда я не знал местность, приключилась под конец войны. Была бомбордировка опорного пункта Лечин. Высота 2000 метров. Отбомбили, возвращаемся домой, а в девять вечера снова вылетаем - уже бомбить опорный пункт Хайнерсдорф. Прилетаем туда, смотрим, я говорю: - Вася, это не то. Смотри из этого Хайнерсдорфа стреляют наши пушки. Вася, мы отбомбимся по своим. Давай, поищем что-нибудь другое, позападнее пройдемся, куда стреляют пушки. Я сразу оценил обстановку, потому что обзор был хороший. Мы прошли немного на запад. Там какой-то населенный пункт был, и мы по нему отбомбились. Видимо, попали в какой-то склад с боеприпасами, там полетело все - такой фейерверк начался, искры, взрывы, белые фонтаны. Прилетаем на аэродром, а там все говорят про то, какой мощный взрыв был. Мы говорим: - Это мы отбомбились, но не знаем куда. И тут командование предположило: а не по нашим ли мы случайно отбомбились. А потом пришло донесение, что это был не наш склад. И меня в том числе и за этот взрыв наградили орденом "Красного Знамени". - А.Д. Как выходили и лучей прожекторов? Когда подлетаешь к цели, то смотришь, какая там обстановка, что делать. Хорошо, когда кого-то схватили, в кого-то стреляют, и в это время ты стараешься отбомбиться под шумок. Ну а если прожектор схватит, надо полностью включить освещение приборов, потому что луч слепит. Я делал такой маневр. Ага, меня схватили, и меня ведут. И я иду таким же курсом. У них там двигаются прожектора по этой траектории. Потом я резко делаю маневр влево или вправо, смотря по обстановке. Они по инерции проскочили. Они не успеют за мной повернуть свои прожектора или зенитки. Резкий маневр делаешь, уходишь. Очень часто командует хвостовой стрелок - ему лучше все видно. Хотя было парк раз ночью летим, а хвостовой стрелок Зинченко докладывает: "Командир, сзади самолет!" "Смотри внимательнее!!!" Я хвост трубой и "на землю", на темный фон. Опять докладывает: "Командир, сзади самолет!" Что делать?! Я на бреющем полете ночью. "Внимательнее смотрите!!" начинаю маневрировать. От звезды удирали! Когда мы уже пришли на аэродром, встали в круг. Эта звезда у него переместилась. Причем это было не только у меня, многие летчики удирали звезд. Звезда крупная или планета какая-нибудь яркая, у него перед глазами маячит. У него тоже начинают уже мозги работать не в ту сторону. Доложить командиру или нет. Какое состояние нервное у стрелка? Лучше доложить. А вдруг огонь откроет. "Командир, сзади самолет". Кличка у нашего экипажа была "Детский сад", потому что двадцать лет командиру корабля, двадцать один год штурману, стрелки тоже молодые. А ведь весь полк состоял в основном из полярных летчиков в возрасте 30-35 лет! Радисту, Васе Барбашину, было шестнадцать лет. И вот на боевом вылете пришлось учить его, как разговаривать по СПУ, по сигнальному переговорному устройству. У него тангента нажималась ногой. После взлета радист должен доложить командиру: "Командир, связь установлена". Он нажимает тангенту, пугается собственного голоса, и отпускает тангенту. Я говорю: "Вася, не торопись. Даже на распев доложи. Ко-мандир связь уста-нов-лена". Он опять. Взлетаешь с бомбами и начинаешь учить радиста, как говорить по СПУ. И такое было. Все же ночью летать лучше, чем днем. Ориентиры видны. Линейные ориентиры это шоссе, железная дорога, особенно хорошо видны реки, озера, города. Штурман дает курс, выходим на цель. Конечно, трудно было выдержать курс. Штурман вычисляет так называемый угол прицеливания, который зависит от многих факторов: высота, скорость полета, направление, сила ветра, характеристика бомбы. Эти данные он заносит в прицел. Вырабатывается угол прицеливания. Открывает люки, и когда эти данные совпадают с теоретическими расчетами, он сбрасывает бомбы. Часто цели освещались САБами, а в последний период войны летал фотограф. Ему хуже всего приходилось. Если мы сбрасываем бомбы и сразу можем уходить, маневрируем, то ему нельзя было делать маневр, потому что он должен сбросить ФОТАБ, дождаться когда он вспыхнет, отснять разрушения и только потом уходить. Самое сложное и самое опасное дело - фотографировать. Потом на этих снимках видны наши воронки. Наши воронки крупные. Штурман докладывает, что я шел таким то курсом, вот мои бомбы упали - две бомбы упали до входной стрелки, а две бомбы за стрелкой входной; вот план железнодорожной станции; вот выходные пути; вот мои четыре дырки - две здесь, две здесь. Другой штурман докладывает; вот мой боевой курс, вот мои четыре дырки - они упали в районе вокзала. Все эти данные суммирует начальник разведки полка. И у него в бортжурнале записаны все данные, что он видит перед целью, во время бомбометания и после захода, он тоже записывает, какие там взрывы, пожары, что было, кого сбили. Поэтому были объективные данные - особенно не спрячешься, не скроешься. Точность бомбометания, конечно, относительная. Прицелы калиматерного типа. Надо было смотреть, вырабатывать угол прицеливания. Это все относительно, потому что все надо было точно измерять все параметры. Высота - скорость полета, направление - скорость ветра, характеристика бомбы - какая бомба. Температурный, влажностный режим - все это влияет на точность. Иной раз говорили, отбомбили по сапогу. Как это образно говорят: по сапогу! Обязательно результаты фиксировались. И потом все записи штурманов анализировались начальником разведки, начальником штаба полка. Когда эти данные совпадали, тогда нам записывали, что боевой вылет успешный. А за успешный боевой вылет давали 100 грамм и деньги - в зависимости от характера цели была определенная сумма. Допустим, на столицу, на Берлин или столицу врагов-сателлитов командир корабля получал 2 тысячи рублей. Второй летчик и штурман получали по 1600 рублей. За дальние цели типа Кенигсберг, Данцинг командир корабля получал 750 рублей. За ближние цели - 100 рублей. Когда накапливались несколько боевых вылетов, тогда командир полка издавал приказ: таким-то и таким-то выплатить за успешные боевые вылеты определенную сумму. За сбитый самолет бомбардировщик платили 2 тысячи рублей, за сбитый истребитель - 1 тысячу рублей. Мы спим после боевого вылета до обеда. Потом приходит кассир с парашютной сумкой, сует под нос деньги: "Распишись". И вот получил, например, 2700 рублей за боевой вылет. А буханка хлеба стоила 500 рублей. Когда в конце войны мы вылетали из Барановичей на Берлин, погода была очень плохая. Бывает, в апреле-мае идут вторичные атмосферные фронты, или, как их еще называют, "аклюзии", когда через каждые 40 минут идет град, снег, тучи налетают, а потом опять солнышко. Потом снова непогода. Мощные стояли фронты, грозовые. А лететь надо тысячу километров до Одера. 16-го апреля мы взлетели в 3 часа ночи, погода была очень плохая. Пролетели тысячу километров, отбомбились по передовой. Там все горело, все дымило. Причем характерно, подлетаем к Познани с опрежением, примерно минут на 15. Познань начала стрелять по нам. Сигнал "Я свой" - зеленые ракеты. Как посыпались зеленые ракеты - и справа, и слева, и сверху. Туча самолетов дальней авиации летела, и все летели с опережением минут на 15! Нужно было время гасить на "петле". И вот все стали гасить это время в районе Познани. Тут смотри в оба, чтобы не стукнуться! Подходим к цели, все горит, кругом прожектора. Видно, как артиллерия стреляет, вспышки. Мы были на небольшой высоте - может быть, тысяча метров. Море огня! Видимо, там и мелкая авиация работала, и артиллерия. У нас цель какой-то опорный пункт. А где там его найдешь в этом море огня? Мы знаем примерно расстояние от Одера, до немецких позиций 10 километров. Мы отбомбились, прилетели обратно домой в девять часов утра. Потом летали мы на Берлин 22 и 24 апреля. 24 апреля погода была ужасная. Взлетаем, облачность - 30 метров. И всю дорогу был грозовой фронт, там очень низкая облачность. Отбомбились по Берлину, я говорю: - Вася, давай домой не полетим. Ты видишь, какая погода?! Давай сядем. Дошли до Познани. - Давай, сядем в Познани, там аэродром работает. Мы кружочек сделали, сели. Заруливаем на стоянку. Там нас встречают вопросом: - Что заблудились? - Нет, не заблудились, я сел по погоде. Не хочу лететь дальше. Погода очень плохая, там будет трудно с посадкой. - Тогда идите, отдыхайте. Мы "отстучали", что сели в Познани, чтобы за нас не переживали. На утро заправились. Прилетели в два часа дня. А нам сообщают: - Паша Михалец заблудился. Это штурман эскадрильи, а с ним замкомандира эскадрильи. В общем, начальники наши. Заблудились. Бросили самолет, спустились на парашютах. А другой самолет примерно в это же время из-за погодных условий сел в Белостоке, и экипаж тот поляки зарезали. Один самолет грохнулся после четвертого разворота, но живые остались. Один или два самолета выкатили за полосу, поломали передние ноги. Погода была, облачность 30 метров! Вася Алексеев, мой кореш, грохнулся. У него второй летчик Мурзин - не то убрал, не то выпустил щитки, самолет просел и грохнулся. Мурзин был из тех троих летчиков, которых прислали к нам вторыми летчиками из Богуслана. Характеристики у них были такие: "Теряет пространственное положение. В полете обсикается, обсерается. Направляется на самолеты типа "Ли-2" вторым летчиком". А их к нам! Тупые, тупые летчики. Вот этот Мурзин грохнул хорошего летчика Васю Алексеева.. Они живы остались, но не хорошо получилось. А мой этот Милованов…Летали на Данцинг с Орши, дошли до Вислы за облаками. Еще светло было. Нырнули под облачность, шли по Висле до Данцинга. Высота была 800 метров. Мы из-под облаков бомбили. Данциг ощетинился. Стреляет МЗА, а я на нее пикирую. И только когда ко мне эта колбаса малокалиберных снарядов приближаться, я ухожу в сторону. Носился от пушки до пушки, но удрал! А мой второй летчик сидение назад откатил, ноги поджал, руками голову закрыл так и сидел…Потом он уже понемножку научился летать, даже стал командиром на "Ту-4". Прилетели - правый элерон выбит, весь самолет в дырках. Последние три вылета были на Свинемунде. Это порт на Одере. Там были все отступающие войска. Бомбили порт. Немецких самолетов уже не было, и вражеских ПВО практически не было. Но там была другая проблема - своих самолетов очень много, как бы не столкнуться. Мы на встречном курсе чуть не столкнулись, и нас на спутной струе сильно тряхнуло. Отбомбились. Говорю: - Вася, самолетов очень много. Давай мы пойдем домой не по суше, а по морю, потому что можно столкнуться. Пошли на море. Обошли. А дальняя авиация шла волнами - там бомбят и тут бомбят. Мы морем прошли, потом на сушу и нормально сели. И последний вылет был в ночь на первое мая. Мы всей дивизией летали пьяные. Получилось так вот почему. Погода была ужасная - низкая облачность, дождь идет. 40-50 метров высота. И нам дают команду: "Отбой!" Мы жили в городе, а аэродром был километрах в трех от города. 30 апреля у нас был торжественный вечер в клубе в честь Первого Мая. Потом танцы. У нас, естественно, спиртик водился. Мы до ужина выпили. Покушали, еще выпили, а потом пошли на торжественное собрание в клуб. Пьяненькие уже. Начальник политотдела дивизии полковник Николаев на трибуне в клубе речь толкает, прославляет коммунистическую партию, товарища Сталина. Мы ждем, когда начнутся танцы. И вдруг в середине этого доклада объявляют: - Боевой вылет, война. Мы боевые вылеты называли войной. Так говорили: "Сегодня будет война или нет?" Допустим, нет. Значит отбой. Сегодня уже объявили, что войны не будет, отбой. Поэтому мы побрились, почистились, напились и пошли на танцы. А тут - война. Я думаю: "Какая война! Идет дождина, не видно ничего". Но приказ: "На аэродром!" Думаю: "Ладно, доедем до аэродрома и обратно приедем". Приехали на аэродром, ничего не видно, дождина. - По самолетам! Ладно, думаю, посидим в самолетах и обратно в клуб. А тут команда: - Запускайте моторы, взлетать. Мы переоделись. Взлетаем. Разожгли плошки, костры, пытались сделать какое-то направление, чтобы было видно немножко. Взлетели. И буквально через 30-40 километров погода стала более менее хорошей. Я жалуюсь: - Вася, меня мутит. Вот так. Я вообще очень плохо переносил спиртное - пацан еще был. Если выпью стакан водки, то уже валяюсь трупом. А там спиртику выпили. Он говорит: - Командир, у меня есть шоколад, съешь шоколадку - может быть, полегче будет. Я перекусил. Летим дальше. Отбомбились нормально. И это был последний боевой вылет, в ночь на 1 мая 1945 года. И вся дивизия практически летела пьяная, потому что все выпили хорошо. - А.Д. Днем летали? Два раза. На Кенигсберг и на Айдлих-Капорн. В диковинку было днем полететь. Мы и строем-то разучились ходить. У нас был полярный летчик Жора Самохин, он вообще никогда строем не летал, и весь строй разогнал. Так мы бардаком и пошли на Кенигсберг. В этом налете участвовало примерно 500 самолетов авиации дальнего действия. Прилетаем к Кенигсбергу - и нашла облачность. Мы пошли на море ждать погоду. И когда облачность ушла, все ринулись на Кенигсберг. Я говорю: - Вася, только смотри, чтобы на тебя не упали чужие бомбы. А такие случаи были. Например, дважды Герою Тарану пробили крыло бомбой. И еще наши истребители носятся вокруг, хулиганят. А мы шарахаемся из стороны в сторону. Потом тоже днем полетели на Айдлих-Капорн. Это между Пилау и Кенигсбергом какой-то населенный пункт. Там высота небольшая была. Отбомбились. И я вижу, какая-то колонна лесом идет. А у меня четыре пулемета. Я нажал на все гашетки и по этой колонне. Никого не предупредил. Штурман из кабины выскакивает и по лазу ко мне: - Командир, что случилось? - Видишь! Стреляю по колонне! - Почему меня не предупредили? Да вот не предупредил - увидел колонну и решил по ней пострелять. После первомайского вылета нам дали задание днем лететь на Либаву. Мы готовимся, подвешиваем бомбы, нам дают задание, а погоды нет. Идут вторичные фронты. Нам все время дают отбой, отбой, отбой. И так нас продержали до 9 мая. А 9 мая утром пальба, шум, гам. В Барановичах стоял бронепоезд, и он заухал из своих пушек. Конец войне!!! Стрелки побежали, начали стрелять изо всех пулеметов, все кричат: - Ура!!! Ура!!! Ура!!! Война закончилась!!! Состояние было необыкновенное! Очень трудно это описать: столько переживаний и в тоже время такой стресс. Нам дают задание: - Всем экипажам сдать личное оружие, снять вооружение с самолетов. И всем трем полкам в 9 часов вылететь в Москву. (В дивизии уже было три полка 746-й ставший 25-ым гвардейским, наш 890-й (гвардейским не стал почему, потому что заместитель командира полка подполковник Илюхин на "Пе-8" тормознул на посадке и сделал полный капот. Самолет, конечно, разбился, но люди все остались живы. И даже впереди штурман-навигатор живой. Хвостовой стрелок такую дугу описал, шлепнулся, но тоже остался живой) и 362-й). В 12 часов прилетели в Москву на аэродром Остафьево возле станции "Щербинка". Там стояла транспортная дивизия на "Си-47". Они обеспечивали наши комендатуры и летали на Берлин. Нам всем - и транспортной дивизии, и нашей дают задание: - Товарищи, сегодня в 22.00 до 22.15 в городе Москве будет произведен наземный салют. После наземного салюта в 22.15-22.30 мы производим салют с воздуха. С высот 1500-2500 метров над Садовым кольцом. Подготовьтесь! Надо было набрать ракетницы. Какие команды, сигналы - обо всем этом договорились так: командир летающей группы будет командовать: "Залп!" Все по этой команде будут стрелять из ракетниц два стрелка, радист и штурман. И нам сказали: - Взлет в 21.00. Потренируемся над аэродромом и потихонечку к Москве. Взлетаем, над аэродромом облачность 1000 метров. Нам дают команду идти на Москву, а там потихонечку после салюта вписываться над Садовым кольцом по своим эшелонам. Мой эшелон был самый последний - 2500 метров. Другие - 1500 и 2000 метров. Летали мы до этого ночью, вся земля была темная. Кое-где были пожары, но это очень редко. Кое-где были прожектора - в основном на аэродромах, от прожектора до прожектора мы летали - это была вся наша ориентировка. Прожектора нам указывали пути-дороги туда и обратно. Каждый аэродром или каждый пункт имел свою точку. Прожектор, который работал в определенном ритме. Допустим, качал влево вправо. Три качка и перерыв 10-15 секунд. Потом опять. Один прожектор будет работать - качок на юг, два качка - перерыв. Потом опять два качка - перерыв. Третий будет мигать. Мы все эти прожектора знаем. И летим по ним. В общем, ориентировка в основном была визуальная. А тут все горит. Москва - это чудо, вся в огнях. Вокруг окружной железной дороги стояло тысяча прожекторов. Все горит. Мы включили все свои огни, все, что горело, мы включили. Носимся - сотня самолетов, как бы не столкнуться. Наземный салют - это тоже чудо. Вспыхивает море огней, фейерверк, разноцветные шарики. Потом они медленно гаснут, потом опять. В течение 15 минут мы наблюдали чудесное зрелище. Было прекрасно видно. Мне было трудновато, потому что на высоте 2500 начался дождик, уже облачность была на самом пределе. Все равно носились мы 15 минут, стреляли. Конечно, никакой команды. Все на внешней связи орут. Получился бардак. Короче говоря, заряжай и стреляй, как хочешь. Хорошо получилось у "Си-47" - там народу много. У них были хорошие ракеты. У нас было поменьше народу, и мы были высоко, и нас было плохо видно. Короче говоря, мы там открутились, отстреляли и пошли на посадку. Я говорю: - Вася, нас тут могут убить. Давай еще кружочек сделаем вокруг Москвы. Торопиться не будем. У нас было много москвичей. У них семьи были в Москве. Все пытались попасть на последнюю электричку. А нам торопиться было некуда. Мы сели последними. Инженер эскадрильи Вакаев нас за грудки схватил: - Эх, из-за вас я опоздал на электричку! Но вроде он тоже в итоге успел на электричку. В этот великий праздник, в этот День Победы единственная наша дивизия - летный состав во всяком случае - был абсолютно трезвым. Мы ни грамма в эту Победу не выпили - ни грамма и никто. Зато на следующий день нас отпустили в Москву: посмотреть, погулять. Я как более просвещенный человек говорю: - Ребята, пойдем в Большой театр. А чего нам? Пошли в Большой театр. Мы представились - мол, так и так, салют давали. А нам ответили: - У нас не билетов. Но давайте, мы вас устроим в филиал Большого театра. Я спрашиваю: - Как, ребята, пойдем? - Пойдем, командир И вот мы все шестеро пошли в филиал Большого театра. Там шла "Травиата". Мои ребята застонали: - Чего мы мучаться будем?! Пойдем лучше в кабак. Мы посмотрели еще немножко и пошли в кабак: в ресторан "Москва", в гостиницу "Москва". Приходим. Представились, сказали, что мы давали салют. А кому не скажешь об этом, все нас приветствовали, поздравляли с победой, с салютом. А в "Москве" была коммерческая водка - 40 рублей за 100 грамм. У меня оклад был примерно 2500 рублей. Мы взяли 4 бутылки водки и 4 буханки хлеба (буханка стоила тоже 500 рублей. Накушались мы там так, что еле добрались до Курского вокзала, чтобы ехать на Щербинку. Доехали, а как добирались до казарм, уже не помню. На следующий день, 11 мая 1945 года, полетели домой, в Барановичи. Летели, хулиганили, конечно. Всю дорогу до Барановичей на бреющем. Колхозники уже землю пашут, а тут такая дура! Падают навзничь. Над самой землей неслись. У нас один летчик дохулиганился. Полетели в Новодугино, это аэродром в Вязме -на заправку. А там этого летчика когда-то сбили и его спасла учительница - отвела к партизанам. И вот он стал крутиться вокруг ее дома, зацепился за него и упал, разбился. Так что шутить особенно было нельзя.

Как, ты говоришь, подписали эту фотографию? Столкнулся с истребителем??? Чушь! Эта авария произошла на моих глазах! У нас хвостовой стрелок должен перед взлетом законтрить хвостовое колесо, которое называлось "дутик". Там вставляется морской болт. Мы только выруливаем на взлет, перед нами взлетает самолет. Хвостовое колесо было не законтрено, оно завиляло, завиляло, и самолет вынесло с бетонной полосы на грунт, шасси подломилось, и самолет рухнул. Но он не загорелся. Сразу подъехали пожарные машины. Потери во время войны были, конечно, не только боевые. Такая история, например, произошла на моих глазах. На самолетах дальнейших модификаций на передних колесах были так называемые демпферы, которые гасили автоколебания колеса, чтобы не было колебаний, иначе, если начнутся колебания, самолет отойдет от курса, развалится. Был такой случай. Хвостовой стрелок обязан был расконтрить управление рулем высоты и рулем поворота. Там шли тяги, стоял морской болт на этих тягах, который должен был он расконтрить. Летчик, видимо, не попробовал, он обязан был попробовать управление рулями, штурвалом, управлением высоты. Майор Дьяченко, командир корабля, взлетает на Москву-реку, на Быково. Самолет сам поднял хвост. От двигателя на разбеге хвост практически сам поднимается. А дальше управлять не может. Они не поняли, в чем дело, самолет не управляется. И самолет за Москвой-рекой рухнул. Люди остались целы, самолет не взорвался. А произошло это потому, что хвостовой стрелок не расконтрил управление рулем высоты, не вынул морской болт с этой тяги. (Потом Дьяченко стал летать на "Си-47", а вторым летчиком у него была его супруга - Тося Адаева. Она прилетала за нами, когда нас сбили после Варшавы, прилетала и забрала нас. Летчица была еще в 1937 году награждена орденом "Знак почета" ГВФ.) - А.Д. Сколько Вы выполнили боевых вылетов? У меня всего 57 боевых вылетов: 37 на "Пе-8" в качестве второго летчика и 20 вылетов на "Б-25" в качестве командира корабля. Как к войне относились? Как к тяжелой и ответственейшей работе, к которой надо тщательно подготовиться. Кроме проработки цели, метеовычислений, было и много других важных моментов. Например, когда мы приходили на аэродром, перед вылетом пушкари начинали стрелять из своих пушек, пулеметов, чтобы их опробовать. А потом, оказалось, что на высоте оружие замерзает - смазка замерзает. Последовал приказ: "Не пробовать оружие!" Надо было все предусмотреть, подготовиться очень тщательно - начиная с кислородного оборудования, все проверить. И вооружение, и приборное оборудование - как все работает. Узнать, какие метеорологические условия. Все это проанализировать. И партизаны, тоже думаешь там, если тебя собьют, куда и что, и как. Но у нас был лихой, боевой настрой. Вот только один раз помню пришли с Богоруслана, трое молодых: Мишин, Голубев, и, может, Невечанный. Комната была для летчиков, койка голая, без матраса. Он сел, а я подумал: "Ты пришел погибать, а не летать, не побеждать". Вот он был такой отрешенный. У него был такой отрешенный взгляд. Я сидел напротив него, посмотрел, не жилец! Он на взлете. Взлетали мы в темную ночь в Болбасово, Орша. На "Б-25". Он взлетает, теряет пространственное положение, тут же над аэродромом рухнул. - А.Д. Боевые потери большие были? Допустим, при бомбометания Орла в одну ночь было сбито 3 самолета. Это было на наших глазах. Темная-темная ночь, загорается самолет, идут горизонтальные трасы с истребителей. Самолет загорается. Этот факел падает и на земле взрывается. Только за одну ночь сбили три самолета. На следующую ночь еще одного сбили. Буквально за 2 ночи 4 самолета. Потери были. Над Дно сбили один самолет. Над Хельсинки один самолет. Над Данцигом был сбит капитан Ермаков. Много летчиков и экипажей сбили под Орлом, возвратились. Над Борисовом сбили самолет, это в Белоруссии. Там, как раз, был штурман Карагодов. Штурман полка майор Карагодов. Стрелок-бомбардир был Вася Ковтуненко. Потом он стал у меня штурманом корабля. Случай был в Казани, когда бортовой техник Самохвалов, старший лейтенант, на взлете убрал шасси. Взлетал комбриг Водопьянов. После этого Самохвалов был отправлен на фронт. А Водопьянов окончил свою летную работу. Потом когда самолеты уже были списаны, часть из них расстреляли, испытывали оружие. Часть ушли в Севморпуть, там летали. Был такой капитан Шатров, Герой Советского Союза. Он на них летал в Севморпути. Самое главное, что самолеты все пропали, нет этого самолета в Монино. Очень жаль. - А.Д. Если бы у нас была тысяча "П-8", то войны бы не было, как вы считаете? Я думаю, что наша страна не была в состоянии иметь такое количество самолетов. Чтобы иметь такое количество самолетов, нужно было иметь огромную аэродромную сеть с бетонными полосами, длиною по 2 тысячи метров. У нас таких не было. Надо было всю инфраструктуру делать этих самолетов. Страна не могла бы выдержать такого напряжения, чтобы создать такую аэродромную сеть с такой инфраструктурой. Оптимально надо было иметь хотя бы сотню самолетов. Прилетели на аэродром Алсуфьево, все война кончилась для "Пе-8". У нас были стандартные полосы 1200 метров. Только единственная полоса у нас была в летно-исследовательском институте 2050 метров. - А.Д. Бомбометание обычно с какой высоты было? На "Пе-8" обычно 5-7 тысяч метров. "П-25" разное 2-4 тысячи метров. Как правило, когда летали на "Пе-8" мы в конце уже когда мелкая авиация отбомбилась. Уже цель горит, все видно, все ясно, и мы добиваем крупными бомбами цель. - А.Д. Вы тогда знали об их бомбардировках, о том, что они работают, об их тактике? Очень мало знали. - А.Д. У вас была в полку песня полка, начинавшаяся словами: "Когда не возвращается с задания друг, сердца друзей сжимаются в железный круг…" Сам я ее не помню, только помню, что ее пел капитан Орлов. - А.Д. Личное оружие у вас было? - Пистолет "ТТ" и был НЗ, паек. Неприкосновенный запас по линии продовольствия. В такой фанерной коробочке, там было 4 плитки шоколада, 100 грамм печенья, 100 грамм сахара, таблетки для хлорирования воды, спички были, нет, я не помню. Все это было запломбировано в брезентовом чехольчике. Одевался он на ремень. Под комбинезоном на ремне был паек НЗ и пистолет. Были такие команды: "Сегодня построение с пайками НЗ. "Сержант Петров, где твой паек?". "Товарищ подполковник, пропал". "Ты его пропил? Летай без пайка". "Слушаю, товарищ подполковник". - А.Д. В связи с тем, что вы базировались далеко от линии фронта, не возникали экцессов, не обзывали вас тыловыми крысами? - Нет. Такого не было. - А.Д. Окончание войны встретили с радостью? - Безусловно. Был такой подъем, была такая радость. Правда, нам порадоваться много не удалось. - А.Д. Не было ностальгии по этим временам? - Конечно, было воинское братство. Все мы жили в одном помещении. Допустим, в Кратово. И тот же подполковник Лавровский и тот же майор Аккуратов, известный полярный штурман. Бортрадист, Низовцев Борис Павлович. Он летал в Тегеран вместе с делегацией Сталина. Другие ГВСэвские летчики. Орлов Юрий Константинович. Такое братство было. Помню, освободили Киев, это 7 ноября 1943 года. У нас был такой Слава Шевченко стрелок-бомбардир. Который сделал капот. Он переломал все кости, но остался живой. И пели, помню, хохлятские песни. Свет погас, мы с такой душой пели украинские песни. Киев освободили! Такое было душевное братство. Особенно были такие радостные, когда встречали сбитых. В соседнем полку сбили одного стрелка. А их было два брата, близнеца. Пьют, сидят, толпа, кого сбили не известно. Петьку или Ваньку. Но кого-то из них сбили. Там командир приказ одному отстричься, а другому ходить с волосами. - А.Д. С 5 тоннами приходилось летать? - Нет. Один раз только летал на самолете с моторами "М-82", но возили обычные двухтонные и тонные бомбы. А пятитонную могли только 82-е моторы, их было очень мало, штучный товар и штучные вылеты были. Знаю, что на Хельсинки летали. - А.Д. Запасные цели выделялись? - Да. Давали районы действия советских партизан, средства ПВО, все эти данные нам давали. - А.Д. Но летели вы индивидуально? - Да. Каждый экипаж летел индивидуально. Взлет примерно через минуту. - А.Д. Радиосвязь между экипажами поддерживалась? - Нет. Летали, как правило, в режиме радиомолчания. Чтобы не выдавать. Во время бомбометания радист нажимал на ключ, и его с аэродрома ориентировали. Все на равных. И полковник, командир полка. И младший лейтенант летит в грозу. Причем младший лейтенант грозу прошел, а подполковники, подполковники возвратились. А мы, младшие лейтенанты, прошли в грозу и отбомбились на Сванемюнде летали. Тоже страшный был вылет. Примерно мы спустились до 100 метров, это ночью. Полыхают на винтах огни, на пулеметах огни. На консолях огни, это статическое электричество. Впереди вдруг взорвался самолет. Рухнул в землю, столкнулся с землей, взорвался. Вцепились и автопилот и два летчика попали в грозу. Только прямо, не было таких моментов, чтобы развернуться. Только уперлись вперед, вперед, прорваться через грозу. Когда гроза идет, такой небольшой фронт, несколько километров, это несколько минут, но их надо пережить. Все пылает кругом. И высота буквально 100 метров. - А.Д. Трофеи были? Трофеев у нас не было - мы далеко от линии фронта были, немцев близко не видели. На фронте можно было почаще присваивать звание, через 3 месяца. Но наш командир полка был в этом отношении суховатый. Эстонец, душевной теплоты в нем не было. Если бы был русский командир, может быть, было по-другому. Во всяком случае я лейтенанта только после войны получил. А были и жулики в этом плане. Был случай, когда жулик получали Героя. Был такой майор Вихорев, командир корабля. Помню в полк в каких партизанских чунях, он маленький такой, майор. Ему быстренько написали 180 боевых вылетов. Он летал на "ИЛ-4". К нам пришел на "Пе-8". Его вывезли, и он командиром полетел на Борисов, и его сбивают. Оказывается, что он уже два раза был сбит на "ИЛ-4", это третий раз. Он спасся через партизан. Попадал к Голованову. Пожаловался, что давно летаю, два ордена Красного Знамени, пора и Героя давать. Командующий позвонил в дивизию рассмотрите кандидатуру и представьте на Героя. Написали на Героя. Быстренько присваивают Героя Советского Союза. Потом стали листать летную книжку и не сходиться количество вылетов с боевым налетом. У нас боевые вылеты были минимум 3 часа. А так 6-9 часов. А у него получилось совсем ничего. Прикинули, оказывается, у него было 80 боевых вылетов, он сотню приписал, получилось 180. Что делать? Не будешь же локти кусать. Так это дело замяли. Командир второй эскадрильи, майор Белков. Его звали "Папа Белков" здоровый мужик, вызывал в коптерку майора Вихорева, избил его там до полусмерти. И говорит: "Тебе никогда ни в какой авиации больше не летать. Потому что мы ГВФ, мы Севморпуть, и мы военные летчики. Все! Тебе вход заказан. Не в военную авиацию, ни в гражданскую, ни в Севморпуть". Потом после войны его видели, он подрабатывал на стадионе "Динамо", перепродавал билеты. Тогда же ажиотаж был на "Динамо". Он, как Герой, получит их без очереди и перепродает. Майор Вихорев. Жулик! Жалел ли я, что попал в бомбардировочную авиацию, а не в истребительную? Никогда не жалел! После войны дали приказ нашей 45-й дивизии: восстановить и перегнать из Европы американские самолеты - летающую крепость "Б-17" и "Леберейтор Б-24". Нашему полку и 812-му, дали задание перегонять "Б-17". А соседнему полку дали задание перегонять "Б-24". Посты ВНОС сообщали, что в таком-то городе, на таком-то аэродроме стоит самолет 4-моторный - вроде бы летающая крепость. Тогда наше командование посылает на самолете "Си-47" передовую техническую команду. Осмотреть и восстановить этот самолет. Потом посылают уже летный экипаж. Летный экипаж это командир корабля, второй летчик, штурман, радист. Борттехник уже там был. Во время войны был такой метод "челночных операций", когда американцы бомбили Европу и садились у нас в Полтаве. В Полтаве заправлялись, подвешивали бомбы и летели на Италию. И один самолет был под Харьковом. Там два аэродрома Рогань и Основы. На одном из этих аэродромов был самолет "Б-17". Посылают туда командиром корабля капитана Орлова, известного полярного летчика. А вторым летчиком - меня. Нас посадили на аэродром Основы под Харьковом, чтобы перегнать самолет в Барановичи и Оршу. Это было в июле 1945 года. Мы уже в течение двух месяцев после окончания войны перегоняли самолеты. Никто нам не объяснил, что с этим американским самолетом делать, никаких инструкций. А самолет совсем неизвестный. И вот "простенькая" задачка: поднять его в воздух и перегнать. Мы начинаем смотреть, что это за самолет. Исследуем оборудование, начинаем включать тумблеры, слушать, что где загудело, что где заработало, как действуют рули управления, действуют ли они вообще, как убрать, выпустить шасси, как выпустить и убрать закрылки, какие скорости отрыва, скорость планирования, посадочная скорость. Там все в футах и милях. А мы один на один с этим самолетом. Слушали-слушали, смотрели, двигатели работают. Побегали, походили, порулили. - Что, полетели? - Полетели! Перегнали самолет нормально. Все работало. Техники до этого все проверили. Дальше нам дают команду лететь в польский город Бромберг за другим самолетом "Б-17". Опять тем же экипажем мы туда прилетели, а там борттехник Самофалов, старший лейтенант. Чем этот борттехник знаменит? По его вине Водопьянов разложил самолет "Пе-8" в Казани. Самолет назывался "Татарстан". Он на взлете раньше убрал шасси - еще на разбеге, самолет не оторвался, а он убрал шасси. И самолет грохнулся. И Водопьянова отстранили от полетов. А этого сослали в действующую армию - Самофалова, борттехника. Он там этот самолет восстанавливает. Когда мы прилетели самолет был сырой, многое в нем не работало, запчастей не доставало. Мы стали искать запчасти по другим аэродромам. Где-то в Гмании на поле самолет стоял, мы туда поехали на автомобиле. Там нужно было воздушный радиатор вырубить. И я там, когда рубил зубилом, молотком, палец вдоль разрубил себе. Потом обратно ночью ехали с этого аэродрома, а автомобиль был без тормозов и без фар. Плюс ко всему во время этих разъездов нас запросто могла укокошить армия Краева. Много было неисправностей. И мы долго жили в этом Бромберге, пока восстанавливали этот самолет. Жили в гостинице. Только командир корабля Орлов жил на частной квартире. И Самофалов тоже жил на частной квартире. Там были пленные итальянцы, французы. Там была какая-то драчка между русскими войсками и этими пленными на танцах. Дансинг был всю ночь. Пол зала пьют пиво, а пол зала танцуют. Девочки там свободно за кружку пива. Самофалов тоже с одной девочкой связался, а потом трипер схватил. Лечили триппер - израсходовал все талоны на бензин. Самолет был готов, взлетаем, а бензин почти по нулям. Мы садимся на аэродром Ленчицы. - Ребята, как подзаправиться? - Самолеты улетели, остался только батальон аэродромного обслуживания. Мы тоже сейчас уезжаем. Армия Краева, если мы не уедем до ночи, нас может зарезать. Вы тоже улетайте! А бензина нет. Что делать? Мы взлетаем с этого аэродрома. Летим до Варшавы и садимся на центральный аэродром в Варшаве. Садимся, и уже у нас на посадке один мотор выключился. Зарулили на стоянку. И там с бензином туго. Пошли искать, где переночевать. Пришли в один приличный дом, хозяин говорит: - Я банкир и не могу вас всех разместить. Короче говоря, мы победнее нашли какой-то домик, там нам разрешили переночевать. Хозяин утром собирается на рынок торговать. В чемоданчик складывает трусы, бюстгальтеры, чулки. Честно скажу, поляки хорошие торгаши. Работы полно, а он идет носочками торговать на рынок. А мы опять пришли на аэродром, спрашиваем: - Как на счет бензина? - Пожалуйста, покупайте за злотые. Какие у нас злотые?! И, главное, наш советский бензин, а покупать за злотые! А в Минске Мозавецком стоял корпус дальней авиации генерала Нестерцева. Мы договорились с летчиком на "По-2", чтобы он довез нас до Минска Мозавецкого. Полетели. Только мы взлетели с этого аэродрома, зачихал мотор, и мы опять сели. В баке была вода. Воду слили, подзаправили. Посмотрели, мотор работает, полетели в Минск Мозавецкий. Прилетаем. Там белое здание штаба, а перед ним футбольное поле. Мы сели на это поле перед штабом. Я пошел в штаб искать командование. Захожу, а там генерал идет в пижаме и тапочках: - Ты чего? Откуда? Я рапортую: - 45-я дивизия, летчик такой-то. У нас самолет "Летающая крепость" стоит без бензина. Мы его перегоняем. - А это вы из "ленивой дивизии"! - нашу дивизию называли "ленивой", потому что мы летали редко на "Пе-8". - Уходи, чтобы я духа твоего не видел здесь. Я опять сажусь на "По-2", и мы с этим летчиком прилетели опять в Варшаву. Орлову говорю: - Нет, не дают бензин. Прогнал меня генерал. В это время пришел оркестр, стали вывешивать американские и польские флаги. Спрашиваем: - Что происходит? Нам объясняют: - Прилетает генерал Эйзенхауэр, командующий американскими войсками в Европе. А у нас на "Летающей крепости" американские знаки: синяя полоса и синяя звезда на белом фоне, на хвосте и на фюзеляже. И нам говорят: - Убирайтесь немедленно. Сейчас он приедет, уже оркестр собрался. - Дайте нам горючего литров 600-700, чтобы только долететь до ближайшего аэродрома. У них выхода другого нет, надо же как-то от нас избавиться: - Какой бензин? - 3Б-74 или 4Б-78. Заправили литров 600. Мы сразу выруливаем, и в это время садится самолет Эйзенхауэра, а мы тут же взлетаем. Полетели в Барановичи. Там дозаправились и долетели до Орши. Таким образом, наша дивизия вооружила два полка. В Европе летали четырехмоторные самолеты старой конструкции: "Либерейторы", "Б-24", "Галифаксы", "Летающие крепости", "Б-17". А на тихоокеанском театре европейской деятельности с сентября 1943 года стали летать самолеты "Б-29". Что это за самолет? В 1937 году военное ведомство дает тактико-техническое задание промышленности и научным кадрам сделать такой самолет. Самолет должен брать 9 тонн бомб. Там были герметические кабины, дистанционное управление стрелковым оружием. Управление штурманом во время бомбометания. Прицел связан с автопилотом. Радиолокационный прицел, а также другие новшества. Вот такой самолет. Фирмы взялись, но такие были серьезные претензии, что только одна фирма "Боинг" добилась успеха. И построила этот самолет "Б-29". И впервые они появились в тихоокеанском военном театре в сентябре 1943 года. Когда американцев подбивали, они садились на наших аэродромах. Но так как самолет был очень секретный и само оборудование тоже секретное, они повыбрасывали почти все оборудование, которое можно было демонтировать. А потом это оборудование выкидывали в тайгу или еще куда-нибудь. Их экипажи были интернированы, а самолеты стояли на приколе. И вот были брошены войска, чтобы прочесать тайгу и найти выброшенное оборудование. Кое-что нашли. После того как мы объявили войну Японии, эти самолеты пригнали в Союз. Первый самолет прилетел к нам в Оршу. Пригнал его старший лейтенант Вячеслав Морунов. Самолет назывался "Трам-трам". На нем был нарисован летчик типа бродяги, комбинезон весь в заплатках. Еще один самолет пригнал к нам в Оршу подполковник Ретель. У него полетел редуктор. Его стали делать на 19-ом заводе в Молотове, в Перми. Перегнали самолет в Кратово. И еще один самолет перегнали в Казань. Доложили верховному, товарищу Сталину. Так и так, такие дела. Он вызывает конструкторов. Туполев говорит: - Товарищ Сталин, мы сделаем тоже очень хороший самолет. Сталин ответил: - Нет, - он познакомился с характеристиками этого самолета и сказал, - сделать точно такой же самолет до заклепки, до надписи. Самолет разобрали по частям, сделали чертежи. Был шаблонно-глазовый метод изготовления деталей, особенно обшивки. Этот самолет произвел революцию во всей промышленности Советского Союза, потому что были очень большие требования, а у нас не было даже таких материалов. Допустим, электрический генератор у нас был однокиловаттный. Чуть побольше габаритов 12 киловатт на моторе стоит. В кабине летчика не было переднего лобового стекла, там обтекаемая кабина сигарой, а так как кабина герметичная, стекла были толстые, все были сферической формы. А задача была такая: чтобы не было искажения при посадке и при взлете и чтобы отклонение луча или трения было не больше скольки-то угловых секунд. Сначала градусы, потом минуты угловые, потом секунды идут. У нас же получалось как в комнате смеха. Не могли добиться того, чтобы выгнуть это стекло так, чтобы не было искажения. Вся промышленность, все министерства стояли на ушах. Начинают добывать какую-то руду, какую-то медь делать, чтобы генератор давал нужную мощность. Там была антиобледенительная система "Гудрич", на плоскостях и на хвостовом оперении - резиновые пластины, они надувались секциями и ломали в случае обледенения лед. Радиолокационный прицел - у нас такого не было. Дистанционное управление оружием, а также электрические датчики. "Сельсин датчик", "Сельсин приемник". С тем, что один член экипажа, допустим, центральный стрелок мог управлять стрелковым вооружением всего самолета. Причем у каждой стрелковой кнопки будут разные углы. С хвоста такой-то угол будет на этот самолет, а с носовой башни будет такой-то угол. Значит, все это машина должна считать и быстро действовать, ведь никаких компьютеров не было, все было на электромоторах. Простой пример. Управление рулями высоты, элеронами было тросовое. У нас были так называемые коуши. Трос заплетался. А там трубочка была. В трубку вставлялся трос. Трубочка эта обжималась. Потом на разрыв, когда пробуют на испытаниях, трос рвется, а из трубки не выползает. Как это сделать? Пробовали, пробовали - ничего не получается. Бились долго. Потом какой-то мальчишка-пэтэушник на станке "Кембел" (так станок назывался) эту трубочку обстучал. И весь металл из этой трубочки вошел в этот трос, заполнил все пустоты этот плетеный трос. Проверили - нормально работает. Этот министр чуть ли его не в задницу целовал, этого мальчишку, честное слово. Надо проверить надув. Надувает кабину. И женщина щекой водит по стыкам и проверяет, нет ли течи воздуха. Потом - герметичная кабина. Надо ее надуть, проверить герметичность. Там были специальные теакуловые ленты, теакуловая замазка, чтобы все соединения были герметичны. Проверяли надув. Надуют, и женщины водят щеками по стыкам, чтобы определить, нет ли течи воздуха. Меня прикомандировали в Министерство авиационной промышленности для испытания этих самолетов. Не только меня, половину нашего полка прикомандировали. Первый полет мы сделали. Прилетает экипаж из Куйбышева с 18-го завода, там выпускали штурмовики "Ил-2", а позже "Ил-10". В экипаже: командир корабля подполковник Рыков, летчик-испытатель. И с ним технический состав: бортинженер, помощник, электрик. Рыков говорит командованию: - Дайте мне летчика, чтобы он летал на тяжелых самолетах в сложных условиях. И меня прикомандировали к экипажу Рыкова. Познакомился с экипажем, назначили облетку самолета. Это было 5 ноября 1947 года. Погода была плохая. До этого я в самолете уже сидел. И теперь даже поправил положение на приборной доске какого-то прибора - не то авиагоризонта, не то чего-то другого. Генеральным конструктором был Иосиф Фомич Незваль. Я его посадил в самолет и говорю: - Нам, летчикам, нужны пилотажные приборы в первую очередь, а тут штурвал закрывает эти приборы, надо чуть-чуть его сместить. И он сместил. Значит, 5-е число. Сегодня облетывать самолет № 12, а завтра лететь на парад в Москву. Парад 7-го ноября. Сел представитель военной приемки, морской капитан. Надо было сделать пару контрольных кругов по кругу и сесть, посмотреть. Взлетаем, погода плохая, облачность низкая, снег, растаявший наполовину, и уже темно - день короткий в ноябре, темнеет быстро. У третьего мотора давление масла упало, выключили. Носимся на трех моторах и не можем зайти на посадку. И шасси надо выпустить в аварийном режиме (в бомболюках есть аварийный выпуск шасси). Кое-как со страхом сели. В общем, очень отвратный полет был, ужасный. Не могли зайти на аэродром. Я на свой аэродром зашел бы, все подходы там знал, а здесь ничего не знаю. Штурман тоже растерялся. В общем, кое-как сели. Приходит кассир с парашютной сумкой с деньгами и тут же говорит: "Распишитесь". Командир корабля за первый полет 12 тысяч получил, я как второй летчик 8 тысяч, штурман - столько же. У нас и в войну так было: командир получает 100%, второй летчик получает 80% и штурман 80%, остальные меньше. Сказали, завтра явиться с вещами - полетим в Москву на парад. Перед нами полетел подполковник Михаил Васильевич Родных, которого сбили в Брянске, где он попал в плен. Он был герой. И там он был героем, на работу не ходил. Потом его американцы освободили, оставили в авиации. Он был заместителем командира эскадрильи, стал командиром эскадрильи. И вот его экипаж взлетает первым. И около Канаша разбивается. У него отказали моторы, он садился на поле. Врезается в лес. Штурман погиб, а остальные живы остались. И нам дают команду: "Отбой!" Надо же разбираться с этим самолетом, что с ним не так. Я там до зимы оставался в испытателях, а мой полк в это время летал на "Б-17". Потом мы полетели в Кратово - уже в 1948 году - на самолете № 19.

Интервью: Артем Драбкин