Родился я в 1922 году в селе Городище Советского района Курской области. Рос, учился, стал комсомольцем. В то время, в 1930-1933 года, началось бурное развитие авиации в Советском Союзе. Вся молодежь очень этим интересовалась, как и вообще военным делом. Я познакомился с одним летчиком, нашим односельчанином Василием Гладких – он в отпуск приезжал. Василий рассказал об авиации, плюс печать роль сыграла, в которой бросили клич «комсомолец, на самолет!» – и я решил стать летчиком. Для этого, конечно надо было хорошо подготовиться, особенно физически, и я построил своими руками спортивный городок. В свободное от работы и учебы время занимался в этом городке и других ребят привлекал. – Расскажите немножко о семье. Чем Ваши родители занимались?Отец у меня служил в царском флоте, был машинистом на миноносце «Керчь». Участвовал в Гражданской войне в рядах Красной Армии. Он, правда, был беспартийный, но за советскую власть боролся все время и считал, что это самая справедливая власть, у которой большое будущее. В этом плане и детей воспитывал. Нас было пятеро, три брата и две сестры. К сожалению, после 1930 года начались голодные времена. Как потом нам стало известно, очень много выкачивалось из села для строительства тяжелой промышленности – Днепрогэс, Магнитогорск и так далее. Огромное строительство, на которое надо было большие деньги. Но мы все это как-то нормально воспринимали, как временные трудности. – Отец кем работал? Колхозником. Потом начали формироваться машинно-тракторные станции, а он, как бывший машинист, любил технику, помогал односельчанам в технических вопросах, и его взяли в МТС помощником главного механика. Отец готовил трактористов на трактора Харьковского и Челябинского тракторных заводов, ХТЗ и ЧТЗ. Я помогал ему, рисовал чертежи и схемы, за что он разрешал мне посидеть за рулем трактора. Это было для меня очень приятно. – Мать домохозяйка? Мать колхозница, все время работала. За ней, как и за каждым колхозником, был закреплен участок земли в колхозе, не помню, сколько соток, засаженный сахарной свеклой. Помимо работы в колхозе на уборке урожая пшеницы и ржи, люди выращивали свеклу каждый на своей делянке, которую сдавали в колхоз. Я помню, осень наступает, надо убирать эту свеклу, и мы, вся детвора, идем и помогаем обрезать ботву. Потом свекла машинами вывозилась на сахарный завод на станцию Кшень. Мать до пенсии работала в колхозе. Из детей я был старшим, дальше – брат Василий, он после армии и до самой пенсии работал механизатором, шофером, трактористом в колхозе. Сейчас на пенсии. Младший брат Геннадий служил на Северном Флоте. После увольнения уехал в Ленинград, там закончил технический ВУЗ и работал на заводе начальником производства. Сейчас его уже нет. Когда Советский Союз развалился, начались реформы, приватизация, он не смог смириться, у него случился инсульт. Обе сестры тоже ушли уже в мир иной, так что, нас двое с Василием осталось из пятерых детей. – Немного голодно перед войной жили все-таки? Или к началу войны ситуация начала выправляться? Перед войной у нас проблемы с хлебом были. А хлеб – это все для человека, живущего на земле. Скотину тоже надо кормить… – Скотину держали? Корова у нас была, овцы. Но, к сожалению, все облагалось налогом – приходилось многое продавать, чтобы его заплатить. Короче говоря, с продовольствием были большие проблемы накануне войны в нашей полосе, в Курской области.– До войны предметами роскоши считались такие вещи, как велосипед, патефон, радиоприемник, часы наручные. Что-то из этого было у вас в семье? Не было ни велосипеда, ни патефона. У нас была гитара, на которой играл отец, а позже и я научился. В общем, после 10 класса, в 1940 году, я подал заявление в военкомат о направлении меня в авиационное училище. Накануне я переболел малярией и немного ослаб. Колебался – идти на летчика, или нет, боялся, что не пройду медкомиссию. Все же решил идти. Подал заявление, прошел медкомиссию в районном военкомате и стал ждать вызова. Пока ждал, работал в колхозе – как раз убирали сено. И вот, пришла команда явиться в военкомат. В августе месяце меня родители проводили для поступления в летную школу. Был солнечный хороший день, и я не думал, да и никто не думал, что мы расстаемся на долгие тяжелые годы… – До войны Вы домой не попали больше? Нет. Меня направили в Рогань, это в районе Харькова, там была школа летчиков-наблюдателей. – Вы хотели быть именно истребителем, или все равно было? Я сначала не особенно разбирался, хотел летчиком быть, а каким – не важно. В роганском гарнизоне нам сообщили, что в Борисоглебском летном училище недобор, отобрали 100 человек кандидатов на поступление, в том числе и меня, и отправили туда. В Рогани я всего два дня пробыл, единственное, что запомнилось – очень вкусный борщ в солдатской столовой. Приехали мы в Борисоглебск, и началась медицинская комиссия. – Более серьезная, чем в военкомате? Специальная медицинская комиссия. Началась она утром, а закончилась поздно вечером. Как сейчас помню первый кабинет, замер силовых элементов – динамометр, становая сила, все прочее. Я показал отличные результаты, врач даже восхитился: «Ой, какой молодец!» Это меня немножко взбодрило. А потом кабинеты пошли один за другим, и мы заметили: если врач говорит идти в следующий кабинет – значит, по своей специальности замечаний не имеет, все в порядке, если говорит «свободен» – иди в казарму и собирай вещи. Меня все время отправляли в следующий кабинет. К вечеру я попал к зубному врачу, он посмотрел: «Вы свободны!» У меня все опустилось – что же у меня с зубами? Зубы у меня не болели никогда, более того, я на зубах мог висеть на веревке. Передо мной товарищ шел по фамилии Казачок, из Белоруссии – ему тоже сказали, что он свободен. И не додумались, что у нас это был последний кабинет, и нас просто отправили на отдых! Потом выяснилось, что медкомиссию мы прошли. Вечером старшина построил нас и говорит: «Чью фамилию зачитаю – десять шагов вперед!» Слышу: «Казачок!» Он вышел. «Гордеев!» Я тоже вышел, думаю – ну, не прошел! Старшина еще человек 20 вызвал, и командует: «Остальные напрааа-во! В казарму, шааа-гом марш! Собирайте вещи и поезжайте домой».В этот же вечер нам выдали поношенное армейское обмундирование без знаков различия, и я подумал – неужели мы почти летчики? Вечером старшина говорит (кадровый был, хороший такой, требовательный, но заботливый): «Утром ничего не кушайте, рентген будет!» Ну, думаю – там еще можно погореть! Наутро сделали нам рентген, анализы какие-то взяли, и сказали – готовьтесь сдавать вступительные экзамены. На второй день начались экзамены. Сельская школа, сами знаете, не отличалась хорошим качеством. По математике и физике я задачи решил, по русскому написал диктант, и сдал это все. Наступила мандатная комиссия. Привели нас к штабу и начали по одному вызывать. В это время на центральном аэродроме начались полеты, и как раз на посадку И-16 заходит. Я любуюсь на него и думаю – неужели мне удастся на такой красивой машине летать??? Тут выходит первый – прыгает от радости, прошел мандатную комиссию. Второй выходит – тоже зачислили. Через какое-то время, вызывают: «Гордеев – на мандатную!» Захожу. Старшина нас проинструктировал, как докладывать, вплоть до того, что рассказал случай – надо докладывать: «Товарищ полковник, кандидат такой-то на мандатную комиссию прибыл». Один, говорит, перепутал: «Товарищ кандидат, полковник…» Его сразу убрали.Я зашел строевым шагом, как умел, четко доложил, ничего не перепутал. «Садитесь!» Там такой длинный стол, девять человек сидят военных, и я один, сельский парень. Сижу, думаю – вот попал в компанию! Все меня внимательно рассматривают. Кадровик докладывает: «Экзамены, математика – хорошо, физика – хорошо, русский язык – неудовлетворительно!» Все зашевелились, полковник, председатель комиссии, спрашивает: «Как же Вам двойку поставили, или преподаватель не прав?» Я вспомнил преподавателя – у него очки такие были, в позолоченной оправе. Да нет, говорю – преподаватель прав, наверное. А у нас в селе на суржике говорили, половина слов по-украински. Я и диктант наворочал таким же образом, и преподаватель двояк мне поставил. Я говорю – преподаватель, наверное, прав, а сам думаю – беда! Полковник говорит – ну, хорошо, все ясно, можете идти. Я встал и пошел, и у двери слышу, он говорит – что с ним делать? Я вышел, ребята – ну как, прошел? Говорю – нет… Может, я слишком подробно рассказываю? – Нет, нет, как раз хорошо! Пошел в казарму, думаю – наверное, сейчас будет команда – домой. Решил, что домой не поеду, потому что в деревне будет срам сплошной. Поеду в Донбасс, у меня там родственники, буду работать до армии на шахте. Выходит Казачок – у него все в порядке, выходит еще один парень, со Смоленска, Наумов – тоже принят. Мы втроем на траву прилегли возле казармы, лежим, волнуемся. Ребята сочувствуют мне, конечно, и вдруг красноармеец в окно кричит: «Гордеев, к телефону!» Я, конечно, думаю – кто меня тут знает, однофамилец какой-то, наверное. Красноармеец продолжает кричать: «Гордеев, к телефону!» Казачок говорит – может, это тебя? Да кто меня тут знает, с села приехал в Борисоглебск! Меня к телефону – такого быть не может, я и по телефону ни разу не разговаривал! Ну, говорит, – ты все-таки пойди! Поднимаюсь на второй этаж, подхожу: «Я Гордеев, слушаю» – «Где ты ходишь? Я уже охрип, вон, на тумбочке телефон, возьми трубку». Я взял трубку наоборот, конечно. Красноармеец засмеялся: «Лапоть, переверни трубку!» Я повернул, и трубка заговорила: «Кандидат Гордеев, немедленно прибудьте в штаб для рассмотрения вашего вопроса!» Пришел в штаб, зашел в нужный кабинет и увидел майора, который докладывал на мандатной комиссии, он говорит: «Вашу судьбу будет решать начальник летного училища». – Кто начальник училища был? Честно говоря, вылетело из головы… Майор меня проинструктировал тщательно, как зайти, как доложить, как остановиться в трех шагах и прочее, сам пошел: «Я доложу, потом вас вызову». Через минуту-две вызывает. Я захожу, доложил и вижу – за столом сидит плотный, невысокого роста полковник, с орденами Ленина и Красного Знамени – я первый раз увидел ордена. Он полистал бумаги: «Ну, что же это, как так получилось, что вы двойку получили? Хотите летать?» – «Да, хочу быть летчиком!» Стал его убеждать. Он так посмотрел на меня, пристально: «А сколько Вам лет?» – «Семнадцать». «Ну, ничего, у Вас все впереди. Когда побываете в воздухе, Вам еще больше захочется летать». И пишет – зачислить! Я вышел от него на седьмом небе… – На мандатной комиссии, как правило, еще происхождение разбиралось. Вашей семьи репрессии никак не коснулись в 30-хх годах? Если в семье были репрессированные, могли завернуть. У вас этого не было? Не было. Хотя, нас в 1929 или 1930 году раскулачивали. Дед работящий был, сыновья его и их семьи – все работали и, конечно, имели определенный достаток. Собрали денег и купили оборудование для маслобойки. Эта маслобойка обеспечивала всю округу, до начала полевых работ перерабатывая всем подсолнечник и коноплю. – Когда колхозы начали создавать, ее у вас отобрали? Еще до колхозов началась система раскулачивания. Нашу семью записали в кулаки, так как мы имели более высокий уровень жизни. В итоге все забрали – маслобойку, скот – все абсолютно. Мы ждали высылки. Я сейчас помню, как мама сушила сухари и собирала теплую одежду, переживала, как бы малыши не померзли в пути. Как зима наступила, за окном скрип саней – все думают, что за нами едут. Отец тем временем ходатайствовал о приобретении документа, что он участвовал в рядах Красной Армии в Гражданской войне, против колчаковских войск в Сибири. Документ такой выдали, и нас оставили в покое, но маслобойку и скотину не вернули. Через год вернули корову. Как сейчас помню – все радовались очень. Потом начал формироваться колхоз, отец первым записался, так как считал, что это правильное дело.– То есть, на мандатной комиссии Вам раскулачивание не припомнили?Нет. После зачисления нас сразу переодели, выдали новое обмундирование и начали обучать, как надо наматывать портянки и прочему, что входило в курс молодого красноармейца. Я так решил для себя – коль мне так повезло, что я поступил, я должен сделать все возможное, чтобы изучить на отлично все, что мне будут преподавать. И я удачно начал учиться, через некоторое время стал отличником боевой и политической подготовки, портрет мой, наряду с другими, висел в доме Красной Армии.Через некоторое время была сформирована летная группа, 8 человек, инструктором был назначен лейтенант Георгий Мишурный, отличный педагог – он сразу нам понравился. Как сейчас помню первый летный день и первый полет. Мне, сельскому парню, в то время подняться в воздух было то же самое, что сейчас в космос слетать. По сути дела, летная подготовка была еще одним испытанием – медкомиссия медкомиссией, но, когда человек побывает в воздухе, у него выявляются индивидуальные особенности организма. Я волновался – а вдруг в воздухе мне плохо сделается? Когда зимой 1940 года первые наши курсанты начали летать, я видел, как одного здорового парня, коренастого такого, после приземления начало рвать – что-то у него было с вестибулярным аппаратом.Мороз был 10-15 градусов, ясная погода. Когда время подошло, я сел в кабину, Мишурный начал комментировать: «Выруливаем на старт… Взлетаем… Держитесь за управление легко, без нагрузки». Я помню, как сектор газа пошел вперед, мотор набрал полные обороты. Машина была на лыжах, УТ-2. Гляжу, оторвались мы… – Погодите, у Вас первый полет на УТ-2 был? На У-2 не летали, сразу на УТ-2?Сразу УТ-2. На У-2 я летал уже после войны, когда массово расформировали полки ночных бомбардировщиков, и самолеты в истребительные полки по несколько штук передали. В общем, план первого полета был такой – взлет, набор высоты 3000 метров, несколько фигур высшего пилотажа, и посадка – первое ознакомление с воздухом. Оторвались от земли, и самолет пошел в набор высоты. Все было настолько интересно! Смотрю, под нами проплыла заводская труба, я еще заглянул в жерло – что там? Потом, вдруг земля накренилась – я первый раз в воздухе, самолет накренился, и мне показалось, что земля наклонилась. Инструктор: «Делаем первый разворот». Через минуту-две опять земля накренилась: «Делаем второй разворот». Только уже в зоне, когда инструктор сделал переворот, и земля оказалась у меня над головой, я понял, что это происходит с самолетом. – А задание какое-то было, допустим – запомнить наземные ориентиры?Да, сказали – наблюдайте за показаниями приборами и смотрите характерные ориентиры по маршруту полета. Я как сейчас помню, над Борисоглебском летели – улочки маленькие, домики маленькие, а люди вообще как муравьи. Первый пилотаж – два глубоких виража, левый и правый, бочка, затем переворот, петля Нестерова, опять переворот, или, как тогда его называли, иммельман. На спуске, как сейчас помню, инструктор передает мне: «Уберите газ!» Я – ррраз, и мотор сразу так послушно затих. «Дайте газ!» – я двинул сектор вперед. После посадки я прыгал от радости, так мне понравилось, и вспомнились слова начальника училища: «Побываете в воздухе, и Вам еще больше летать захочется». Началась программа, я ее успешно осваивал. Мишурный очень был опытный педагог и летчик, никогда голос не повышал, никогда грубого слова не скажет – очень культурный. А потом у нас его забрали, в другую эскадрилью перевели – наверное, на повышение пошел. Дали молодого инструктора. Нас было трое, лидировавших в освоении программы, мы должны были скоро самостоятельно вылететь. Начались полеты с новым инструктором – никаких замечаний, летаем – он молчит. И получилось так, что ошибки накапливались, а потом он заявляет: «Вы не готовы к самостоятельному полету, вам надо дать еще десяток провозных». Контакта с этим инструктором у нас не было, и положение становилось все хуже и хуже. Вдруг приезжает командир звена старший лейтенант Кузнецов: «Какие проблемы?» Инструктор и говорит: «Да вот, курсанты такие-то, трое, стали плохо летать, ничего не хотят воспринимать, не поддаются обучению». Кузнецов тогда: «Курсант Гордеев, в самолет!» Я быстро сел. «Первый полет я делаю сам, Вы мягко держитесь за управление. Второй полет мы делаем вместе, третий полет выполняете самостоятельно». Сделали мы эти три полета, причем, в третьем он не вмешивался до самой посадки, вышли из самолета, он и говорит «Разрешаю Вам вылететь самостоятельно». На следующий день, рано утром, погода выдалась идеальной для первого самостоятельного вылета – солнечно, штиль полный. Мне вместо инструктора мешок с песком весом 80 килограммов положили в заднюю кабину, и я взлетел. Сделал круг, второй круг, сел точно у посадочного знака. – Это когда произошло? Война еще не началась? Уже началась, и началась для нас неожиданно… – Расскажите подробнее, как начало войны встретили. Мы не ожидали, что война будет, потому что ничего такого нам не сообщали. Мы летали с центрального Борисоглебского аэродрома, остальные эскадрильи базировались в летних лагерях. В воскресный день 22 июня я был в карауле – несмотря на то, что у нас началась интенсивная подготовка, от караульной службы нас не освобождали. Во второй половине дня, ближе к вечеру, смотрю – началось какое-то движение по военному городку, инструкторы бегают, красноармейцы бегают туда-сюда. Что такое – конец выходного дня, а тут такая суета? Когда сменился с поста и пришел в караульное помещение, ко мне подошел курсант Чечет – фамилия запомнилась. Говорит – началась война. Я не поверил: «Врешь, какая война!» – «Да только что Молотов из кружки сказал, что началась война!» Мы наушник приемника клали в металлическую солдатскую кружку, чтобы усилить звук. Молотов сказал, что Германия напала, что враг будет разбит, победа будет за нами… – Что-то изменилось с началом войны в вашей подготовке, в быту?Обычно после смены с караула мы чистили оружие и шли отдыхать, но в этот раз оружие поставили в пирамиды и побежали на аэродром рассредоточивать самолеты, стоявшие в линейку крыло к крылу по привычке мирного времени. Почти до полуночи раскатывали мы самолеты, после чего отправились спать. Все с нетерпением ждали завтрашнего дня, у нас было мнение, что Красная Армия уже перешла в наступление, что в Германии будет социалистическая революция, потому что рабочий класс воспользуется тем, что началась война, а Красная Армия ему поможет. Мы даже в какой-то степени сожалели, что нам не удастся повоевать, что все быстро закончится. Договорились с дежурным по роте, чтобы он раньше включил трансляцию – нам очень интересно было узнать, что происходит.И вот за несколько минут до подъема приходит в наш кубрик дневальный. Откуда взялась такая фантазия – непонятно, но он сообщил то, что мы хотели услышать – что в Германии произошла социалистическая революция, Красная Армия уже наступает на запад и т.д. Мы восприняли это как должное. Потом зашипел репродуктор, и объявили, что германские войска напали на наши границы, что по всем направлениям атаки отбиты, и только в двух местах враг незначительно вклинился на нашу территорию, ведутся бои по его уничтожению. Тут же передали обращение Черчилля к советскому народу. В этом обращении нам очень не понравилось заверение, что Англия поможет советскому народу в борьбе с фашистскими захватчиками. Мы подумали – чего это он нам поможет, мы сами справимся!Вскоре нас перевели на ускоренную подготовку. Есть такая методика, при необходимости переводить курсантов на программу подготовки ускоренного плана за счет уменьшения налета. – Я читал о том, что в начале 1941 года в летных школах и училищах был отменен высший пилотаж из-за высокой аварийности. Решили, что пилотажу летчики будут в строевых полках обучаться.Я по этому поводу вот что расскажу. Все это началось, когда наркома обороны Ворошилова сменил Тимошенко. Началась в авиации реформа. Нас собрали в доме Красной Армии, зачитали приказ Тимошенко, который нас сильно обескуражил. Вместо лейтенантов нас должны были выпустить сержантами, в авиации вводилась общевойсковая сухопутная форма одежды – много там было неприятных моментов. Но самое главное – урезали отработку фигур высшего пилотажа, вещь для истребителя основополагающую и в воздушном бою просто необходимую. Запретили делать петлю Нестерова, иммельманы, ранверсманы, бочки, а оставили только глубокие виражи, штопор, да и все. Такая усеченная программа, конечно, дала свои негативные последствия на фронте. Тут была еще другая беда – очень мало отводилось времени на отработку боевого применения.– Групповой пилотаж, воздушные бои – тоже не отрабатывались?Никаких воздушных боев. Даже по конусу не стреляли, только, по-моему, один раз по наземным щитам. – Вернемся. После УТ-2 начали готовиться на УТИ-4?Да, двухместный УТИ-4, а с УТИ-4 на И-16. Конечно, УТ-2 был самолетик очень комфортный, он позволял выполнять все фигуры высшего пилотажа. И-16 – наоборот, очень строгий, особенно на посадке, чуть только высокое выравнивание – он на крыло, и ломает шасси. Выпустили нас досрочно в октябре 1941 года – Какой на момент выпуска из училища у Вас был суммарный налет?Часов 50-60 в сумме на УТ-2, УТИ-4, И-16 – очень маленький налет. – Какой-то опыт довоенных конфликтов вам передавался – Испания, Халхин-Гол, советско-финская война?Нет, кроме как положительно-пропагандистского плана – где наши войска кого-то разгромили, проявили героизм и так далее. – А в профессиональном плане? Нет, ничего не было. Судите сами – немецкие истребители имели пару как основную тактическую единицу уже в Испании, а у нас звено состояло из трех самолетов до начала 1942 года, по-моему, когда вышел приказ Сталина принять пару основной единицей, как у немцев.В общем, в октябре 1941 года нас выпустили, 50 человек отличников, присвоили звание «сержант» и… оставили как аэродромную команду, никуда не распределив. Начались ранние холода, а мы оставались в летнем лагере Калмык, палатки засыпало снегом. Летать нам не давали, летали только те, у кого получалось хуже нас – подтягивали. Позже нас перевели в гарнизон, в теплые казармы – мы хоть отогрелись. Мы выполняли хозяйственные работы, в частности, демонтировали авиационные мастерские. Жалко было станки, силовые кабели – мы все выворачивали с мясом и отправляли на восток. – К эвакуации готовили?Да. Не было уверенности, что немцы не дойдут до Борисоглебска. Где-то в конце ноября пришел приказ отправить нас во 2-й запасной авиационный полк, который базировался вблизи станции Сейма, между Москвой и Горьким. Сформировали команду выпускников со всех эскадрилий, человек 90, назначили старшим какого-то капитана, дали продуктов на трое суток, посадили в плацкартные вагоны, и мы поехали в Сейму. Доехали до Балашова – и все, дальше пассажирского движения нет. Дальше ехали в пульмане с удобрениями, а там открытые люки – пыль летит, мы грязные как черти. На станции Ртищево, кажется, мы увидели в тупике два пассажирских вагона. Захватили их и прицепились к эшелону, который в направлении Сеймы шел. Голод у нас был страшный – продуктов на трое суток прошло, а мы ехали в итоге 17 дней. Только один раз, в Пензе, удалось поесть пшенной каши, и опять голодать – до самой Сеймы. Очень тяжелое время, вспоминать и то тяжело – ранняя зима, морозы, вокзалы забиты женщинами с детьми – массы людей эвакуируются на восток. Трагедия… – Насчет продуктов – в целом, хорошо кормили в училище? С началом войны изменилась кормежка?До войны питание было превосходное, с началом войны, через некоторое время, сильно ухудшилось. – Не было ощущения, что можем войну проиграть? Первоначальное настроение, что скоро немцев разобьем, не изменилось?Ни минуты не сомневались в конечной победе – считали все трудности временным явлением. Не может Германия завоевать такую огромную страну, как Советский Союз! Мы это понимали и сами рвались в бой, у нас одна мечта была – скорей попасть на фронт. Молодые были, пацаны…Доехали до Сеймы – голодные, злые. Вечером вышли из вагонов, построились – холодно, мороз. А нас там никто не ждет! Разместили до утра в недостроенной землянке – окон и дверей нет, голые деревянные нары. Прижались друг к другу, кое-как переночевали. Утром нас отвели в баню, выдали белье, мы там отогрелись, помылись. После завтрака настроение вообще улучшилось. Вдруг команда поступает – с вещами прибыть на вокзал. Ну, думаем – опять начинается! Смотрим, стоит нормальный поезд, пассажирские вагоны, проводники. Зашли, чистенько все – мы поняли, что не везде хаос. Нас отправили в город Семенов, северо-восточнее Горького, и разместили в доме культуры.– Что там находилось?Дело вот в чем. Когда немец был под Москвой, командование решило заблаговременно создать базу в Семенове, чтобы при необходимости перебазировать 2-й запасной авиационный полк. К счастью, Москву отстояли, и мы весной, в марте месяце, снова вернулись в Сейму. В Семенове мы тренировались, летали на И-16, но летали мало, потому что самолеты были старые и изношенные – четверых товарищей потеряли в катастрофах из-за отказов матчасти. В полет над лесом отказывает мотор, и все – там кругом лес, настоящая тайга, сосны громадные, вековые. Спастись невозможно.В общем, мы вернулись в Сейму, когда немцев отогнали. Кстати, когда ехали, прицепились к эшелону с сибиряками, какая-то дивизия с Востока перебазировалась. Мы посмотрели на этих крепких ребят – экипированные все, такие здоровяки, у всех прекрасное настроение. Пока они нас тянули, мы познакомились с некоторыми. Они говорят – мы наподдадим немцам под Москвой!Вернулись в Сейму, но на фронт мы никак не могли попасть, потому что в Сейме не хватало самолетов. Там переучивались на ЛаГГ-3 с И-16 и «МиГов». Мы с И-16 не могли переучиться, потому что пришли пополнения, которые закончили школы на МиГ-3, который был все же ближе к «ЛаГГу», и им дали зеленую улицу. Мы опять остались в сторонке, опять начали мучить – аэродромная команда, наземные тренажи и прочее. И вот, однажды… Хотя, до этого я упустил момент – в стартовый наряд я ходил. Обязанности простые – два флажка, красный и белый, и этими флажками даешь разрешение на взлет. И вот, находясь в стартовом наряде, во время перерывов, – самолет на заправке, или какая–то неисправность, – я эти свободные часы стал проводить в кабине двухместного Як-7В. Изучал режимы полета, приборы, сравнивал – мы к тому времени уже начали теоретическое изучение ЛаГГ-3. И вот однажды кому-то пришло в голову дать нам, несчастным сержантам, по одному провозному на Як-7В в зону. Мы к тому времени уже окончательно превратились в аэродромную команду – И-16 списали, потому что после катастроф на них опасно было летать, а «миговцы» отсекли нас от формирования полков, которые пришли с фронта.И вот, инструктор старший лейтенант Команденко начал по очереди поднимать нас в воздух. Делает в зоне пилотаж, а потом говорит по СПУ – бери управление и веди самолет на аэродром! Ну, ребята в новом самолете, кабины незнакомые – никто не смог выполнить задание. Подошла моя очередь, покрутил он меня в зоне. Я сразу понял, что «Як» сложнее в смысле пилотажа, чем И-16, в том плане, что у него более затяжные перегрузки и скорость значительно более. Команденко говорит – бери управление, веди самолет! Я, поскольку в этой кабине как дома находился, уверенно взял управление, довел, быстро нашел аэродром, начал снижаться. Когда уже подошли к кругу, Команденко говорит: «Все, я беру управление». Сели. Он спрашивает: «Вы летали на «Яке» раньше?» Я говорю – первый полет. «Странно. Зайдите ко мне с летной книжкой вечером!» Я не понял, к чему это все.– Летная книжка при Вас была, или у адъютанта эскадрильи хранилась?У адъютанта. Я пошел вечером, взял книжку, прихожу к Команденко. Он посмотрел, полистал: «Да, не летал. Что ж это такое, будто ты летал на «Яке»! Знаешь что, дорогой, я тебе завтра дам пару провозных вне плана. Будешь в стартовом наряде – приходи». Я вернулся в казарму: «Ребята, так и так. Не пойму, почему такое ко мне отношение?» – «Земляк, наверное, твой». – «Да нет, если б был земляк, я бы знал». В общем, никому не ясно. На второй день иду в наряд, взял с собой шлемофон на всякий случай – хотя не верил. Команденко целый день летает, учит людей, устает – и еще мне даст дополнительные провозные? А он сдержал свое слово. В конце летного дня дал мне два провозных, назавтра еще два провозных, а потом включил в состав летной группы «миговцев». Я не мог понять, что происходит. Потом стало ясно, что это мои тренажи мальчишеские, посиделки в кабине, дали такой эффект. Команденко же подумал, что я обладаю уникальными способностями, и решил подготовить меня вместо себя инструктором, а сам удрать на фронт. Это уже потом, когда я закончил куцую программу на ЛаГГ-3 и меня должны были зачислить в боевой полк, Команденко пришел ко мне в казарму, и говорит: «Вот что, Анатолий, давай сделаем так. Тебе на фронт рано – ну, что ты на фронте будешь делать? А я столько лет уже летаю! Давай так – ты останешься за меня, а я пойду в полк, воевать». Боже мой… Я не ожидал такого разговора – какой я инструктор?! У него сложилось впечатление, что у меня такие способности, что я уже могу быть инструктором. И я с болью в душе отказал ему. Он очень расстроился: «Жаль! Годик бы полетал инструктором, а уж потом на фронт. Ты бы себя там чувствовал увереннее».Когда я программу на Як-7 закончил, Команденко отдал меня вместе с группой на проверку командиру эскадрильи – майор Матвеев такой был. Классный летчик, всегда подтянутый, высокого роста. Единственный минус – не блистал вежливостью, грубоват был, и все его побаивались. Каждый должен был взлететь, сделать два круга и выполнить посадку. Я смотрю – вместо двух кругов все по одному делают и садятся. Потом случайно услышал, как он одного засранцем назвал, говорит: «Вон из кабины! Следующий!» Ну, думаю – это летчики с «МиГов», а я с И-16, совсем мизерный налет, меня он хлеще назовет! Сел в кабину: «Разрешите…» Он таким раздраженным тоном: «Выруливай!» Вырулил на старт, взлетел, сделал круг – молчит, делаю второй круг – молчит. Я забыл, что у меня кто-то сидит в задней кабине, а потом в зеркало заднего обзора посмотрел – он куда-то в сторону смотрит. Зашел на посадку, расчет сделал правильный, но на пробеге рано самолет опустил на колеса, он взмыл и сделал «козла». Матвеев тут же взял управление и исправил ошибку, прижал самолет. Думаю – куда рулить, на старт или на стоянку? Он молчит, а я не знаю, как быть – надо же второй раз взлетать. Ай, думаю, что будет – то будет, и порулил на старт. Вырулил на старт, остановил самолет, затормозил. Матвеев мне: «Ты что же, сержант, усыпил меня в полете, а потом решил выбросить из кабины? Давай, второй полет, и будь внимательнее!» Я делаю второй полет, опять усыпляю проверяющего, захожу на посадку и опять опускаю самолет на колеса, но на сей раз ошибку сам исправил. Когда самолет опускается на колеса, надо ручку придерживать. Рулю на стоянку, думаю – ну, сейчас задаст мне! Молчит. Зарулил, выключил двигатель, вышел из кабины на центроплан: «Товарищ майор, разрешите получить замечания…» – «Замечания получите у инструктора!» Команденко подошел, Матвеев начал давать ему указания какие-то – мы стоим, прислушиваемся. Потом более громким голосом говорит: «А на проверку давайте мне таких ребят, как последний сержант! Чтобы больше не давали неподготовленных!» Мать честная… «Разрешаю ему на «ЛаГГе» летать!» На второй день я уже вылетел на ЛаГГ-3. Я, конечно, радовался, но в то же время думаю – наверное, переоценили мои возможности? – Расскажите про ЛаГГ–3 – самолет, о котором у летчиков были очень противоречивые мнения?Я Вам скажу – самолет был неудачный, по сравнению с «Яком», скажем. Он был тяжелее, особенно уступал в вертикальном маневре. Среди летчиков не пользовался авторитетом, даже изобрели такое выражение – «лакированный гарантированный гроб». – Другое дело, когда появилась эта шутка – во время войны, или уже после? В войну. Тем более, нам в полк дали «ЛаГГи» с 37-мм автоматической пушкой, плюс крупнокалиберный пулемет синхронный. – Таких было очень немного!Всего два полка. Потом ЛаГГ-3 сняли с вооружения. – По сравнению с И-16 как Вы его оцениваете? Рассказывают, что летчики в 1941-1942 годах с фронта писали Сталину просьбы о возобновлении производства И-16 и снятии с производства ЛаГГ-3. Какое Ваше мнение? «ЛаГГ» имел скорость почти н

Интервью и лит.обработка:А. Пекарш