— Тильзит. Советск сегодняшний. Мы шли группой во главе с командиром полка Сибириным. А Голубов, тогда уже зам. комдива Захарова, был на земле, на ВПУ. И вдруг он кричит. А язык у него полуукраинский, полурусский, полу… Короче, не всегда и поймешь. — «Фокке-Вульфы» бомбят! — кричит. Это были «Фокке-Вульфы-190» - штурмовики, они с бомбами шли. К тому времени у немцев уже не хватало бомбардировочной авиации, и они «Фокеры» переделали под штурмовики. И мы втроем с Сеней Огуреевым и Горлаковым их атаковали. Я подхватил «Фокера» быстро и легко — подскочил, и трахнул из пушки. — И опять свидетелей не было, и тоже не засчитанный? Я и не докладывал. И так делал не я один. Например, Даниленко много посбивал, но сам никогда не докладывал, но на Героя набралось… — Были «Яки» с различным вооружением. Пушка и пулемет «Березина». Потом — пушка, два таких пулемета, и даже — две пушки «20 мм». Какие у Вас были? Я летал с вариантом — «37» миллиметровая пушка и пулемет. Мы самые первые в Саратове получили, а потом к нам пополнение приходило, там были уже более совершенные «Яки». А свои первые передали французам. У меня где-то есть фотография: общее собрание французы и мы, разбор полетов. Под Борисовом, в районе Минска… — А что для подтверждения нужно? Чтобы два летчика подтвердили или наземные войска. — Кинофотопулеметы были у вас? Нет. Вот в Корее они были. — У Вас «Як-3» со «105» двигателями были? В конце войны появились и со «107»? У нас были «105» —форсированные. «Як-3» с «107» двигателями я уже не застал. — А где были самые сильные бои? В октябре 1944 года, при форсировании Немана? И раньше были… Прорыв обороны немцев — операция «Багратион». А потом было проще. Мне кажется, однажды мы сбили больше сотни… — Ваш полк за 14-го, 15-го, 16-го октября 1944 года порядка семидесяти или восьмидесяти самолетов сбил. Я ведь уже точно и не помню… — Вам довелось летать на разных «Яках»: А характеристику каждому из «Яков» можете дать? Любимец мой — «Як-3». На «Як-1» с какой буквой не помню, летал в 122 полку. Тогда я был еще, как говорится, сопляк-сопляком, — С гаргротом или каплевидный фонарь был? С гаргротом. В 18 полку, я сразу на «Як-7Б» сел, он был в управлении вяловат. Но ничего, я на нем летал хорошо. Первые учебные бои я провел с Сибириным и Запаскиным. После огромного объема тренировок я думал, что уже ас. Начал с Сибириным драться, а он мне хвоста надрал. «Елки-палки, — думаю, — как же так!» Я закручиваю самолет так, что в конце крыльев белые шнуры, такие струи. Дальше некуда, дальше в штопор. А он в процессе боя заходит, не так быстро, но заходит мне в хвост. — Научишься — сказал Сибирин — А теперь давай с Запаскиным. Запаскин был еще довоенный летчик. Он в войну был сбит, покалечен, хромал, но летал нормально. Отличный был летчик. Ну, думаю, уж ему-то всяко хвост накручу. А он опять мне хвоста накрутил… — «Як-7Б» лучше был чем «Як-1»? Или «Як-1» был полегче, поманевренней? У нас в полку был один «Як-1» у командира Голубова. Он называл его «жеребец». У всех летчиков «Як-7», а у него — «жеребец». Я помню, что «Як-1» был легче в управлении. «Як-9» сначала у нас были с «20» миллиметровыми пушками ШВАК. А потом пошли уже с «37» миллиметровыми. — Ну и как Вам «Як-9»? Лучше, чем «Як-7». А по сравнению с «Як-1», я не могу сказать. К тому времени я уже подзабыл «Як-1»… А потом, как на «Як-3» сели…. Это мой любимый самолет. Мне его дали в подарок от конструкторского бюро Яковлева. — Были и недостатки: малая высотность, плюс небольшой запас горючего. И еще прочность. У нас, и в том числе у меня, были случаи, когда рвало обшивку с крыльев. Это было во время свободной охоты на Тройбут. Мы с Пинчуком полетели парой за линию фронта, километров сто. Ходили, ходили, никого нет. Пошли назад, смотрим — к линии фронта идет большая немецкая военная колонна. Давай их штурмовать. Пинчук штурмует, выходит, за ним я штурмую, выхожу. И так с высоты восемьсот-тысяча метров снижаешься до высоты примерно двести, триста, и огонь открываешь. Начиная с головы колонны и дальше. Сделал несколько заходов и увлекся. На «Як-3» предельную скорость нельзя было превышать. А я не на приборы смотрел, а куда стреляю, и, наверно, превысил скорость. И в момент, когда уже выводил, на высоте метров сто, самолет резко на спину бросило. «Елки-палки!» Если бы я, когда меня швырнуло, начал выводить, все, я был бы в земле. Но у меня уже был большой опыт в управлении самолета. И я еще газ добавил. Меня перевернуло, и получилась бочка. И я вывел из бочки на высоте, наверное, метров двадцать, прямо над землей. Над головами у немцев. Они, наверно, перепугались— самолет на них падает. Я вывел самолет в горизонтальный полет и удерживая ручкой и педалями, от колонны в сторону отскользил. Они же стреляют… В сторону отошел на километр примерно, и начал постепенно набирать высоту. Передал Пинчуку, что мой самолет неисправен. И мы пошли назад домой. Постепенно поднимались, подошли к линии фронта на высоте метров восемьсот. Пересекли линию фронта, пришли на аэродром Меричи (теперь Меркине), там Неман делает петлю. В этой петле наш аэродром был. Захожу издали, нормально иду, шасси выпускаю. И тут самолет плашмя пошел к земле. Оказывается, пока шасси были убраны, крыло было прикрыто с нижней части. А как шасси выбросил, дыра получилась. — Сорвало обшивку. Нижнюю обшивку или верхнюю? Верхнюю. Снизу имеются щитки, а когда они открылись, получилась сквозная дыра, подъемной силы не стало, и самолет плашмя пошел к земле. Хорошо я заходил, наверное, с метров пятьсот. И хорошо еще воздух оставался. Я кран шасси на подъем — шасси убрались. Продолжаю снижаться. Зашел нормально, газ сбросил, и что бы головой в прицел не врезаться, в дугу под прицелом уперся. Посадку произвел на пузо. Неман там петлю делает, и я выхожу на посадку через Неман, а впереди — опять Неман. И в эту петлю я приземлился чуть с перелетом. Когда на пузо приземлился — все захрустело, затрещало, пыль клубом. И наконец, самолет остановился. Я смотрю, батюшки мои, я на краю обрыва, а внизу Неман. Берег обрывистый — метров восемь. Если бы еще метров двадцать прополз на пузе, я б туда нырнул. Вот так получилось у меня. Самолет на пузо я посадил хорошо, плавно, в мягкий грунт. Его взяли в ремонт, а пока мне дали другой. Через месяц самолет пригнали с мастерских. Мы тогда стояли в Витенберге, под Кенигсбергом, на старом немецком аэродроме. Я на отремонтированном самолете полетел и прочувствовал — он уже не тот, что был до ремонта. И не стал я на нем летать. (Из письма от 1.03.2001 г.: «Что касается номеров Яков №26 и №24, то дело в том, что когда я сел на фюзеляж без одного (почти) крыла на аэродром Меричи (это у Немана в Литве), мне тут же дали другой Як-3, который только прибыл из ремонта и естественно «стрел» на бортах его фюзеляжа ещё не нарисовали. Я уже не помню, сколько я летал на этом Як-3, но когда вернулся из ремонта тот Як-3 на котором я сел на фюзеляж, я снова начал на нём летать. На Як-9Т мы перестали летать и сдали их все в другой полк, как только нам пригнали с Саратовского авиазавода новые Як-3 (это было где-то в середине июля 1944 г.)» - И.С.). – По воспоминаниям Пинчука Н.Г. это произошло у Калюжного 16.09.1944 г.) — И часто вынужденную посадку на брюхо делать? По-моему, больше не было. — Были случаи, что подбивали в воздухе зенитки? Никогда. И в воздушных боях не давал возможность, что б меня сбивали. — То есть, не подбивали ни разу. Били по мне много — снаряды летят, трассы… Ну, видно родился я в рубашке — с первого залпа не попадали, а потом я уже выкручивался. Меня ни разу не сбивали в воздушных боях т.к. мы с Пинчуком всегда умели взаимодействовать и защищали друг друга в трудных ситуациях. Во время войны я не потерял ни одного самолёта. — Помимо Яковлевых, на каких поршневых приходилось летать? На «Кобрах». А на «Лавочкиных» не летал. — Сравните «Як» и «Кобру»? «Як»! Это красавец, я его любил и сейчас люблю. А «Кобра» какая-то дубина, но я мало летал на ней, пять или десять полетов по кругу. Очень мало, чтобы иметь возможность сравнивать. Надо было освоить посадку и все. Сначала мы летали на реактивных «Як-15». — Это «Як-3», на который поставили реактивный двигатель. Да. У него шасси обычные, классические для «Яков», два колеса и хвостовой такой, стальной костыль. А раньше была резина, теперь стальной костыль, чтобы горячей струёй не сожгло. А потом мы на «МиГ-9» перешли. А перед «МиГ-9» полетали на «Кобрах», чтобы освоить посадку с носовым колесом. Пилотажа на «Кобре» не было, поэтому выводы не сделаешь. — Радиостанции на «Як-3» — и приемники и передатчики у каждого были? Или было разделение, что передатчики только у ведущих? Уже разделения не было. Передатчик РСИУ-3, а приемник РСИУ-4. Но у нас были такие спецы-радисты, что часто мы друг друга не слышали. Качество связи отвратительное. И это было до тех пор, пока не появились многоканальные, включаемые кнопкой… Сначала был четырехканальный, потом восьмиканальные. Фиксированные частоты. Тогда качество связи стало другим. А сначала крутили рукоятки. Настроишь, а потом от вибрации частота уходит… — А как «Яки» в сравнении с немцами: «Мессер», «Фокер». Ну «Як-3» понятно, а остальные: «Як-7», «Як-9»… Когда я дрался на малой высоте с четверкой — два «Фокера», и два «Мессера», то я с ними дрался почти наравне. И меня вогнать в гроб не смогли. Хоть их было больше, но я крутил так, что они не могли меня убить. Главное не прозевать первую атаку. Прозевал первую атаку, тут уже все. — А ощущения что у немцев машины лучше не было? Не было. — А про «Як-3»? На нем я чувствовал, что что хочу, то и делаю. Если на других «Яках» я еще тягался на равных с немцами, то тут я вообще плевать на них хотел. Явное и абсолютное превосходство. Эту машину я помню всю жизнь. В лобовую приходилось с немцами сходиться? Один раз лобовую я прозевал, в тот день, когда Баландина сбили… — 30 декабря 1944 года. Да. Мы с Пинчуком в это время полетели на свободную охоту в Восточную Пруссию, за линию фронта. Мы там ходили, но ничего не нашли. Небо пустое, и на земле нет целей для штурмовки. А в это время звено: Баландин, Машкин, Корниенко, Васильев, подняли на перехват возвращающегося из нашего тыла разведчика «Юнкерс 88» . Он шел на большой высоте, девять-десять тысяч. — Но «Як-3» — не высотный истребитель, он же на такой высоте терял свои качества. Была возможность включить наддув… Баландин догонял «Юнкерс». И что дальше было, никто не знает. Ведомые от него отстали и потеряли его. На большой высоте делали разворот, перетянули и посыпались. Крыло там теряет подъемную силу из-за разреженности воздуха… Потом с земли сказали, что падает парашютист и на низкой высоте открывает парашют. Но там местность была лесистая, он об верхушку дерева ударился и сразу убился. Погиб, вот так, по-глупому. У Баландина, по-моему, было уже девятнадцать сбитых… — По данным ЦАМО у Баландина сбитых — пятнадцать плюс один. Так Вы говорили про лобовую, которую прозевали в этот день. Мы шли домой на высоте тысячу-полторы тысячи метров. Видимо, «Юнкерс» удирал от Баландина со снижением, и снизился до такой же высоты. И мы шли почти в лоб, ну метров двести-триста вбок. Я его увидел, но не успел ничего сделать — скорости большие. У него пятьсот и у нас пятьсот, это в сумме тысяча километров в час. На реагирование две-три секунды. Позже я подумал, что если бы я довернул бы чуть-чуть, на два-три градуса, то мог бы его сбить. Но все было мгновенно… Это был единственный случай, когда я видел самолет на лобовых. А обычно бои как в карусели. Или меня бьют сзади, я выкручиваюсь. Или я бью его сзади. А на лобовых не было. — То есть, главное первая атака. Если не поразил с первой атаки, то повторная атака вряд ли получится. Да, правильно. — Посещало ли Вас чувство страха? Никогда. Точнее, я уже говорил, страх у меня был, когда я прыгал с парашютом. И больше никогда не было. Как-то я нейтрально к этому относился. Я же молодой был, мне всего двадцать два года было, когда война закончилась — Какое звание у Вас было на конец войны? Лейтенант. Или может старший лейтенант. — Какие награды у Вас за Великую Отечественную войну? Два ордена «Красного Знамени», «Отечественная война» I степени и «Красная Звезда». — У Вас в полку были летчики, которые трусили? Были. И мы их всех знали. Немного было — один, два. Вылетаем на боевое задание, и если предстоит воздушный бой, у него обязательно мотор забарахлит. И он возвращается. Группа летит в бой, а он домой. Так умели хитрить, что мотор у него действительно начинает чихать. Высотный корректор или еще чего… — И как с ними поступали? В штрафниках у нас побывали два лётчика. Голубов был лояльным человеком, и если убедится, что летчик боится, он его отправлял в тыл. В частности, был у нас Молчанов Иван Иванович. Как раз когда я в полк пришел, Голубов отправил его учиться в Липецк на курсы. До чего Молчанов хитрый был. Он и сейчас жив. По-моему, в Москве живет. Он полковника получил. Кстати, я летал на бывшем Молчановском «Як-7». А его механиком был Резник Михаил Романович — старшина, старый уже. А недавно, когда французы у нас были, Молчанова, хотя он с французами даже не сотрудничал, наградили Орденом Почетного Легиона. И у них он нигде не числится, но Молчанов вроде где-то что-то трепался… — А помимо Молчанова, еще кто трусил? Помимо Молчанова был Замковский… — Я как раз хотел спросить про него. Замковский Николай Андреевич, старший лейтенант. Сначала в 298 ИАП, потом до начала 1943 года в 146-м, и затем в вашем полку был. Его счет побед: десять плюс два. Последний сбитый 15 октября 1943 года. 10 сентября 1944 года осужден военным трибуналом, разжалован в рядовые, и переведен в 139 полк. Что случилось? Я помню, что с ним никто не хотел летать, он из боя удирал. А сбитые — это похоже фальсификация. Были такие. Бывало, и в Герои выходили. Вот что рассказывал мой однокурсник по училищу, Сережа Елизаров. На Каче мы были в одном звене. Я встретил его и Бойкова в 1945 году в Кобрино — Золотая звезда, Герой Советского Союза. — Елизаров и Бойков — 9 гвардейский полк. Осенью 1944 года этот полк в Вашу дивизию ввели. Да это они. Но Бойкова я раньше не знал. А сколько у Елизарова сбитых? — Елизаров Сергей Михайлович… Числится четырнадцать плюс два. Но по документам ЦАМО подтверждается десять плюс один. Я пригласил их в гости ко мне. Посидели, выпили. И я спрашиваю: — Серега, как ты ухитрился? А он говорит: — У нас в эскадрилье так делали: командир постановил: как появился сбитый самолет, записывали на того, кого в это время тянут в Герои. Наберут одному до представления на Героя, потом другому. Эскадрилья сбивала, а записывали одному. Вот так они получали звание Героя. Так и у Замковского, наверно, было. Я помню, у него бок самолета был изрисован звездочками. Причем было принято: если лично сбитый — звездочка просто красная, а если в группе, то — с белым кантиком. Так вот у Замковского все звездочки были нарисованы с белым кантиком. Он был во 2 эскадрилье у Заморина. Там Героями стали Барсуков и Даниленко. Сам Заморин Героя не получил. Возможно, его и прижимали. Ведь Леонид Хрущев, когда погиб, был у него ведомым. Даниленко был парень честный. Он мне сам рассказывал. — Собью, но сам не говорю. Ну их к черту, потом будут на меня «вешать собак», говорить, что я приписываю себе. Но, в конце концов, у него набралось на Героя. Как Барсуков Героя получил, я не знаю, я с ним никогда не летал вместе. — Так за что был осужден Замковский? Его засудили в сентябре 1944 года, когда я в Саратове «Як-3» осваивал... Я помню, что он стал рядовым, и его убрали в 139 полк. (Замковский Николай Андреевич в 10.09.44 г. за преступно-халатное отношение к служебным обязанностям приговорен к лишению звания и ранее полученных орденов, и лишению свободы сроком на 10 лет с отбыванием на фронте. Искупил вину кровью в штрафной роте и в ноябре 1944 г. был направлен в 139 гиап летчиком. Весной 1945 г. старший летчик 3 аэ. По окончанию войны рядовой Замковский продолжил службу. После неоднократных ходатайств командира полка Петровца (первое было еще 26.03.45 г.) в августе 1945 г. присвоено звание мл.лейтенант. 20.05.47 г. уволен в запас по статье 43 «а». Лейтенант - 06.08.49 г. Воздушных побед: 11 индивидуальных и 2 в группе Награжден орденами Красного Знамени (29.04.45), Отечественной войны 2 степени (1949), Красной звезды (1944), медалями. Умер в 1972 г.) И еще помню, что его никто терпеть не мог. У него язык — помело. Трепаться, врать, сколько угодно мог. А как запахнет серьезным боем — его нет, уже смылся куда-то. То у него мотор барахлит, то шасси вышли. Предлог находил, что б удрать. А еще Сашка Широков был рядовым. Мы все были сержанты, а он рядовой. Он был в другой эскадрилье и подробности мне неизвестны. Он к нам пришел с другого полка. Наверное, там было что-то. У нас был его однофамилец — Матвей Широков молодой летчик, хороший парень. У него было чуть больше двадцати вылетов. — В 3 эскадрилье кто был Героем Советского Союза? Серегин. Его долго не представляли к Герою. Он был очень хулиганистый парень. Он на гармошке играл, пел песни всякие, и блатные… И когда его представляли к Герою, то командующий… Ну, не столько командующий, сколько политотдел вмешивался… Серегин летал с Барахтаевым. Это такая странная парочка была. Они что угодно могли написать и подтвердить друг другу. Все мы знали, и командир полка закрывал на это глаза. Саша Серегин был очень хороший, веселый человек. А Барахтаев, как человек, был поддонок и тряпка. По национальности он хакас. — А Пинчук, что за человек был? По натуре — резкий. Ко мне относился хорошо. Если трудное задание — так только со мной. Знал, что я его не предам, не допущу, чтобы его сбили. Пинчук был любитель выпить, мог и полететь выпивши, но до этого не доходило, не допускали. Летчик он был очень хороший. После войны он поехал на учебу, и мы его больше не видели. А потом я узнал, что он в Риге полковником стал. — Он книгу “В воздухе «Яки»” написал. Там он и меня упоминает. Когда я ездил в Минск, только я захожу к друзьям, он узнает, где я, и забирает к себе домой: — Только ко мне, я тебя никому не отдам. Было ли в полку закрепление самолетов за каждым летчиком? У каждого летчика был свой самолет. — Помните Ваши бортовые номера? Номера смешались в голове. По-моему, у которого обшивка слетела с крыла, номер был двадцать четвертый… Или двадцать шестой. — Какая-то символика, эмблема была на самолетах? На фюзеляжах наших самолётов с обоих бортов были нарисованы белые молнии. Это был отличительный знак наших и французских истребителей «Нормандия-Неман». — А полковой? У 18 полка своих знаков не было. У французов был кок трехцветный, цвета французского флага: синий, белый, красный. Различий у самолетов разных эскадрилий не было. Окраска самолетов у нас была мышиного цвета. Когда пригоняли новые самолеты, а они были другого цвета, то их перекрашивали. Если «Як-7» еще и зеленые были, то «Як-9» все были только мышиного. И «Як-3» тоже. — А именные самолеты были в полку? Полк получил в Новосибирске в 1942 году самолеты «Латышский стрелок». Но я тогда еще в Качинской школе учился, а когда пришел в полк — их уже не было. — Позывные помните? Позывные менялись часто, и чуть ли не на каждую операцию нам давали новые. По эскадрильям были свои. К примеру: в основе позывного слово «Сокол» В 1 эскадрилье «Сокол-15», во 2 эскадрилье — «Сокол-25», а в 3 эскадрилье — «Сокол-35». Примерно так. Но могу и соврать, давно это было. — Не было такого: на бортовые номера самолетов каждой эскадрильи определенный интервал давался? Номера не переписывали. С какими номерами самолеты прибывали к нам, такие и были. — Какого цвета номера были? Они были нанесены белой краской на борту с обеих сторон. — А звездочки обозначавшие победы рисовали на самолетах? Рисовали. По крайней мере, у некоторых такие звездочки были нарисованы. Например, у Заморина были, у Барсукова. Я уже говорил: если лично сбитые, то была звездочка. А если в групповой, то звездочка с белым кантиком. — Аварий много было? В 18 полку — мало, но были, чаще на посадке — высоко вытянет, потом шлепнется. Самолет надо подвести на посадку очень низко, на расстоянии полметра, и постепенно с падением скорости подводить его, он касается и бежит дальше по земле. А младший лейтенант Широков, метров с пяти парашютирует, падает. Оказалось, что у него со зрением что-то произошло. Когда это выяснилось, ему запретили летать. Были и блудежники. Уникальный случай произошел у нас с летчиком Вилли Вайсманом. Фамилия — Вайсман, Вилли — имя, единственный еврей в полку. Он на 3 Белорусском фронте оторвался от группы и, черт знает как, оказался на 1 Украинском фронте и там сел. Это два или три фронта пролетел… — Как горючего хватило? Если память не изменяет, у «Як-9» даже при крейсерской скорости горючего на час сорок полета. И мы удивлялись, что он ухитрился продержаться в воздухе чуть ли не три часа. Была возможность… Мы называли «хитрый режим» — затежелялся винт… Еще блудежник был Малашин, хорошо если садит на чужой аэродром, а то и в поле самолеты бил. — А в катастрофах летчики погибали? Я не помню. — Бывали случаи, которые сейчас называют «дружественный огонь»: по ошибке свои самолеты атаковали? Бывало. Со мной был такой случай. Под Кенигсбергом завязался бой, и откуда-то взялся «Лавочкин». Я пристроился, дал по нему… Хорошо, промазал. Нашего летчика Архипова французский летчик сбил. Архипов вместе с ведомым Тарасовым патрулировали, и французская пара поднялась. И в лоб встретились. Француз лупанул, и попал, подбил. Потом француз развернулся, зашел сзади, подошел и уже подбитого добил. Убил его. Прилетел и доложил, что сбил немца. Разобрались, оказывается, что он своего сбил. Молодой летчик, это был его первый боевой вылет. Пополнение пришло из Северной Африки… — Это эпизод в фильме «Нормандия Неман» есть. Там перепутали две фамилии. — Это художественный фильм, там многие фамилии изменены. «Капитаном Татьяна» называли командира эскадрильи Серегина. Он был музыкальный, артистичный человек, на гармошке играл. Погиб Архипов его заместитель, а приписали, что погиб «капитан Татьяна», то есть Серегин, После войны один корреспондент опубликовал заметку в «Правде», с названием — «Жив капитан Татьяна». Написал, что он в Гомеле встретился с Серегиным, и оказывается, его не убили, а что только подбили, и он остался жив. И «Известия» то же перепечатали эту заметку. Все возмущались, писали письма, и Серегину, и этому корреспонденту. И я тогда ему написал: «Петр Семенович, Вы читали заметку в «Правде»? Ну зачем искажать: такого числа погиб Архипов…». Он мне отвечает: «Не обращай внимания. Знаешь поговорку «Собака лает, а караван идет». Корреспондент не разобрался, не проверил, и в главной газете страны «Правде» ложь написал». Серегину попридержали присвоение звания Героя, потому что он был дерзив. А тут вспомнили, и Героя дали. Мы с ним встречались, когда он был начальником штаба корпуса. Там получил и звание генерала. — А бывало, что не французы, а наши своих атаковали и сбивали? Летчик с чужого полка таранил нашего во время боя. В общем, они столкнулись, и оба погибли. (Возможно речь идет о лейтенанте 18 ГИАП Петре Ивановиче Иванове,погибшем 17.2.45 г. при столкновении самолетов в воздухе.) Больше не было. Вот только француз сбил нашего. Это был случай единственный. Этот француз потом воевал хорошо. Его простили, не наказали. И он потом много побед одержал. Их два брата было. Фамилия вертится в голове, может и вспомню… Есть фотографии этих летчиков. (Сбил Архипова Шалль Морис (Challe Maurice) погиб в бою 27.3.45 г. его брат Challe Rene 17.1.45 г. был тяжело ранен, уехал долечиваться во Францию.) — Когда Вы в Литве базировались, были столкновения с так называемыми «лесными братьями»? В Литве — «лесные братья», на Западной Украине «бандеровцы», а в Белоруссии — «бульбаши». В нашем полку не было такого. Когда кончилась война, наша дивизия перебазировалась в Кобрино. Был сентябрь 1945 года, организовали поездку в лес, дрова заготавливать на зиму. Помню, я на партийном собрании сказал: — Летчики моего звена, берут обязательство: выполнить на 200 % от нормы. Надо было почин сделать. Поехали мы в лес, и все, помимо личного оружия, взяли с собой винтовки и карабины, так как знали, что там бандиты есть. Но обошлось — бандитов не встретили. Потом на охоту ходили, и ничего. В Кобрино, на площади виселица стояла. Бандитов этих вешали прямо в центре города.— Вы сказали, что на партийном собрании выступили, Вы в партию на фронте вступили? Да, в кандидаты. В марте 1945 года. — Какова роль политработников и вообще партийной организации? У нас их было три: замполит полка Федоров Константин Филатович, парторг Шабенков и комсорг, вот его я не помню. Замполит был летающий летчик. Он после окончания военно-политической академии имени Ленина пришел в полк зам. командиром полка. Перед началом операции — построение и митинг. Федоров был сильный оратор, выступит с речью перед летчиками, и всегда в первый боевой вылет с нами летал. Но с другой стороны, в первый день первый вылет, встреча с противником маловероятна, поскольку для немцев наш вылет неожиданность. А в последующие полеты начинаются сложные бои, и Федоров уже не летает. Троица друзей была: он, командир полка, Голубов Анатолий Емельянович, и Гнездилов — начальник штаба. Гнездилов Федорова хвалит в книге своих воспоминаний, приписывает ему геройства. Парторг с комсоргом вообще не были летчиками. Парторг организовывал партийные собрания, мог там выступить. — А как у летчиков взаимоотношения с особистом складывались? С капитаном Копьевым у меня были нормальные отношения. Конфликтов не было. — Не было такого, что б копал под кого-то без причины? У нас в эскадрильи был летчик — Григорий Васильев... В нашем звене после войны Васильев был старшим лётчиком (ведущим второй пары), его ведомым летал Лев Щукин. А моим ведомым был Алексей Свинтицкий… Так вот, Гриша болтлив был… Особенно когда выпьет, может наболтать чего угодно. Летом 1946 года полк перебазировался в г. Кобрин, в летние лагеря на полевой аэродром Стрычево (40-50 км севернее Кобрина). Жили мы там в палатках. Однажды Гриша Васильев, видимо, после выпитых 100 грамм, в пылу спора с друзьями – лётчиками что-то ляпнул. А рядом с ними была платка замполита Фёдорова и парторга полка Шаденкова. Они, очевидно, проинформировали об этих высказываниях Васильева «кого следует», т.е. начальника СМЕРШа полка капитана Копьёва. И нашего Гришу взяли «на карандаш». Установили за ним негласное наблюдение. Мы предполагали, кто из летчиков нашей эскадрильи был «наблюдающим», но это осталось лишь предположением. Меня Копьёв тоже вызывал на беседу, но я ничего плохого о Васильеве сказать не мог. Он – хороший лётчик, в компании – балагур, спорщик, вот и всё. Но у органов к нему, по видимому, осталось недоверие. Вот такое было. Васильева, кажется, «закопали», и это проявилось потом, когда полк в Корею пошел. Посылали туда как добровольцев. И только Васильева, единственного из полка, не пустили. Хороший летчик, но ему не доверяли. У всех нас после этого на душе остался нехороший осадок. Особенно переживал Гриша Васильев. До Копьева особистом был старший лейтенант, фамилию которого я забыл. Так вот он меня познакомил с моей будущей женой. Это в Литве было. У нас вечера танцев организовывали… Баянист у нас был свой, из наземного состава, и мы в свободном доме как в клубе собирались вечером, и приглашали гостей. Приходили молодые парни и девчата. Такие же молодые, и еще моложе нас. Тогда оказалось, что «Лесные братья» — это не вымысел, и реальная угроза и «смершевец» обеспечил безопасность таких мероприятий… — А вообще как на фронте был организован досуг? За день так измочалишься, что вечером — сто грамм к ужину, и спать. Танцы, про которые я говорил, редкое исключение. Операция «Багратион» закончилась, освободили Белоруссию, подошли к границе Восточной Пруссии, и фронт в середине октября остановился. Возникла пауза, месяца три. К тому же, погода была плохая, и мы мало летали. Вот и организовывали несколько раз самодеятельные танцы. И не замполит или парторг, а сами летчики. — А фильмы привозили? Приезжали ли концертные бригады? Я не помню, чтобы хоть какие-нибудь артисты в полку побывали... Впрочем, когда началась первая Восточно-Прусская операция, и мы перешли границу Германии, вот туда в какой-то город артисты приезжали… — Летчик-фронтовик мне рассказывал, что под конец войны в воздушных армиях дома отдыха для летчиков организовывали. Этого у нас не было. — Как на фронте день начинался? За час или за два до рассвета — подъем, умываться и в столовую. На завтрак: чай и что-нибудь легкое. И на стоянку, так, чтобы к рассвету летчики были у своих самолетов. Ставили задачи… — Как ставились задачи? Полку или поэскадрильно? По-разному. Чаще всего по-эскадрильно. Командира эскадрильи вызывали на КП полка, там ему ставили задачу, и потом он нам… Перед началом операции — полковое построение. А обычно, мы просто приезжаем на стоянку самолетов, техник докладывает, что самолет готов, все в порядке. Ждем погоды… Обед привозили на аэродром. А ужинали мы в столовой летного состава. Я помню, когда я прибыл в полк, это было под Ельней, порядок был такой: отдельный стол для каждой эскадрильи, а четвертый стол для французских летчиков. В ужин по сто грамм дают. После ужина наш Серегин достает гармошку, и начинает петь песни, тут и французы подхватывают и свои песни поют… — Были любители, которые помимо положенных сто грамм, еще хотели выпить и где-то пытались найти? Я помню, после Ельни было Шаталово. Там кто-то ходил в деревню и покупал самогонку. Но сильно увлекающихся в полку не было… — Как кормили вас? Кормили хорошо. Пятая норма — самая лучшая норма. Сто грамм давали только тем, кто имел боевой вылет. Не всякий вылет боевой. — Разбор итогов дня как проводился в полку? В полковом масштабе разборок не было. Только в эскадрильях. — Какой вылет считался боевым? Боевым вылетом считался, если пересекали линию фронта, ходили на встречу с самолетами противника, если была хоть малюсенькая атака — это уже боевой вылет. Если не было встреч, на своей территории полетал, патрулировал, но никого не встретил, то такой вылет боевым не считался. — Вы денежное содержание получали полностью на руки? В полку на руки денег не получали, все шло на книжку. Кто хотел, выписывал аттестат на семью. Я оформил на мать. Мне пятьсот рублей, и триста рублей на аттестат матери. — В фонд обороны не заставляли переводить? Заем — это была обдираловка. Сложилось такое положение, что подписаться нужно было не меньше, чем на оклад. Задача замполита — уговорить подписаться на бОльшую сумму. Он и «давил»… — День победы помните? Где Вас застал этот день? Помню. Я в это время был не в полку. В Каунасе были ремонтные мастерские. Командир полка послал меня туда наши самолеты облетать после ремонта. Обычно когда это проделано, приезжают наши летчики, и мы их перегоняем на свой аэродром. Как раз 8 мая, я самолеты облетал. Появилось свободное время, которым я мог распоряжаться, как хотел. Я пришел на вокзал, подошел к машинисту поезда, и попросил подбросить меня на пятьдесят километров. Захотел к своей невесте добраться. Машинист согласился. Я приехал, и пригласил ее съездить в Каунас. Ее отец дал нам в сопровождающие их соседку. Мы поехали втроем. В Каунасе фотографировались на главной улице. У нас есть хорошая фотография. А перед тем, как фотографироваться, я зашел в парикмахерскую. На фронте мы сами себя стригли, а тут мне захотелось прилично подстричься. Я помню, парикмахерша меня стрижет и говорит: — Только что сообщили, что в Германии мир заключен. Они уже знали, что мир заключен, а мы еще нет. И добавляет: — А мне нагадали, кого буду 8 мая стричь, тот будет моим мужем. Я испугался, думаю: «Зачем мне это знать? У меня невеста, с которой мы хотим пожениться». На следующий день 9 мая мы погнали самолеты из Каунаса в Эльбинг. Сели, а там как раз праздничное построение. У меня есть фотография: перед строем знамя выносят, а замполит Федоров речь произносит.— Было ли в первые дни мая 1945 года предчувствие, что война вот-вот закончится? Нет. Но мы ожидали. Немцы уже никакого сопротивления не оказывали, у них и аэродромов не осталось. Только где-то на косе около Гданьска. Ну, прилетят оттуда один–два их самолета, а нас — армада. Немцы через залив на косу по льду переходили целыми колоннами. А мы их штурмовали. Вот это я помню. — Бомбы с собой брали? Или только пушечно-пулеметным огнем?