Предыдущая публикация
Бушков, Чернавский и лето 1988-го
(мемуарный некролог)
Кажется, я начал понимать, зачем люди пишут мемуары.
Они их пишут из чувства противоречия. Когда равнодушное время стирает их молодость, как записи со школьной доски после урока.
Сегодня с утра меня догнали две новости. В клинике Лос-Анджелеса умер композитор Юрий Чернавский. В больнице Красноярска от последствий пневмонии - писатель Александр Бушков.
А для меня и тот, и другой - очкарики из 80-х. Вот Бушков,
Вот Чернавский.
80-е... Странное время. Рубежное для моей жизни десятилетие: старшие классы, армия и первые курсы мореходки и универа.
Если я и застал в своей жизни время свободы, то это было оно - конец 80-х.
Несколько лет, когда всеобщее желание быть счастливыми и свободными еще не перебродило во вседозволенность и мерзость 90-х. Когда глаза у людей горели не алчностью, а восторгом, журналисты в газетах и депутаты в телевизоре срывали покровы, литературные журналы били рекорды продаж, советские люди возвращались в семью цивилизованных народов, а будущее просто обязано было быть светло и прекрасно.
Плату за утраченные иллюзии с восторженных дураков сняли чуть позже.
Почему-то эти несколько лет я чем дальше, тем чаще вспоминаю.
Кассету с альбомом "Банановые острова" Юрия Чернавского и Владимира Матецкого я заслушал в лоскуты во Владивостоке, еще до армии, валяясь на кровати в общаге высшей мореходки на продуваемом всеми ветрами Эгершельде.
Если я и застал в своей жизни время свободы, то это было оно - конец 80-х.
Несколько лет, когда всеобщее желание быть счастливыми и свободными еще не перебродило во вседозволенность и мерзость 90-х. Когда глаза у людей горели не алчностью, а восторгом, журналисты в газетах и депутаты в телевизоре срывали покровы, литературные журналы били рекорды продаж, советские люди возвращались в семью цивилизованных народов, а будущее просто обязано было быть светло и прекрасно.
Плату за утраченные иллюзии с восторженных дураков сняли чуть позже.
Почему-то эти несколько лет я чем дальше, тем чаще вспоминаю.
Кассету с альбомом "Банановые острова" Юрия Чернавского и Владимира Матецкого я заслушал в лоскуты во Владивостоке, еще до армии, валяясь на кровати в общаге высшей мореходки на продуваемом всеми ветрами Эгершельде.
Странный альбом, не похожий ни на что, бывшее до него, и ни на что, бывшее после.
А мы плывём уже не день, не два
И вдруг – Банановые острова
На горизонте.
Здесь одни бананы,
Здесь их целый лес,
Здесь одни бананы,
Но их никто не ест...
А мы плывём уже не день, не два
И вдруг – Банановые острова
На горизонте.
Здесь одни бананы,
Здесь их целый лес,
Здесь одни бананы,
Но их никто не ест...
"Я робот, я робот. Я сошел с ума".
Примерно в те же годы свои первые повести выпустил Александр Бушков. Повести назывались "Варяги без приглашения" и "Дождь над океаном".
Бушкова все помнят одним из популярнейших авторов боевиков, производителем супербестселлеров, которые реально читала вся страна, написавшем "Охоту на пиранью" и "Бешеную".
Примерно в те же годы свои первые повести выпустил Александр Бушков. Повести назывались "Варяги без приглашения" и "Дождь над океаном".
Бушкова все помнят одним из популярнейших авторов боевиков, производителем супербестселлеров, которые реально читала вся страна, написавшем "Охоту на пиранью" и "Бешеную".
Но этим всем он стал потом, а тогда, в 80-х, Бушков в узких кругах фэнов считался восходящей звездой отечественной фантастики.
Человеком, который писал очень атмосферные и ни на что не похожие повести. Я почему-то еще тогда был уверен, что этот парень уж точно прогремит.
Прогремел, причем шумно.
Но совсем не в том качестве, как я ожидал.
И в этом как раз ничего удивительного - жизнь каждого из нас тогда изменилась до неузнаваемости.
Но это было потом. А тогда, в 80-е...
"Дождь над океаном" - повесть о неудавшемся контакте с инопланетным существом - начинается словами, которые сегодня вызывают у меня кривую грустную усмешку:
"3 вандемьера 2026 года.
Время — среднеевропейское. Вторая половина дня. И была Европа, и была золотая осень, именуемая по ту сторону океана индейским летом, и был солнечный день: день первый.
Фотограф тщательно готовил аппарат. Камера была старинного образца, из тех, что не начинены до предела автоматикой и электроникой — ее хозяин по праву считался незаурядным мастером и в работе полагался лишь на объектив да на то неопределимое словами, что несколько расплывчато именуется мастерством. Или талантом".
Человеком, который писал очень атмосферные и ни на что не похожие повести. Я почему-то еще тогда был уверен, что этот парень уж точно прогремит.
Прогремел, причем шумно.
Но совсем не в том качестве, как я ожидал.
И в этом как раз ничего удивительного - жизнь каждого из нас тогда изменилась до неузнаваемости.
Но это было потом. А тогда, в 80-е...
"Дождь над океаном" - повесть о неудавшемся контакте с инопланетным существом - начинается словами, которые сегодня вызывают у меня кривую грустную усмешку:
"3 вандемьера 2026 года.
Время — среднеевропейское. Вторая половина дня. И была Европа, и была золотая осень, именуемая по ту сторону океана индейским летом, и был солнечный день: день первый.
Фотограф тщательно готовил аппарат. Камера была старинного образца, из тех, что не начинены до предела автоматикой и электроникой — ее хозяин по праву считался незаурядным мастером и в работе полагался лишь на объектив да на то неопределимое словами, что несколько расплывчато именуется мастерством. Или талантом".
Просто я помню, как при первом прочтении заявленный 2026 год показался 18-летнему мне какой-то совсем уже недостижимой далью. Я на такую прорву лет и не замахивался. Максимум - подсчитал, сколько мне будет в 2000-м году, но это как ковыряние в носу, это все делали. Получилось - много.
Сегодня, за год до 26-го, я смотрю на того юного небитого дурака и думаю только: "Быстро-то как".
Дальше...
Дальше была армия, морская авиация, аэродром на Камчатке. И Бушков и Чернавский временно куда-то потерялись - не до них было. Но стоило мне дембильнуться...
Лето 1988 года во Владивостоке.
Мне 21.
В начале мая я выбыл из чеканных рядов Краснознаменного Тихоокеанского флота и улетел с Камчатки в Ташкент красивый сам собою - в дембельской бескозырке, с гюйсом, подшитым белым шелком, в парадных хромачах с подрезанным рантом и прочая прочая прочая.
Дома побыл ровно две недели и снова улетел - как Карлсон.
Во Владивосток.
Чтобы успеть к поступлению.
Сегодня, за год до 26-го, я смотрю на того юного небитого дурака и думаю только: "Быстро-то как".
Дальше...
Дальше была армия, морская авиация, аэродром на Камчатке. И Бушков и Чернавский временно куда-то потерялись - не до них было. Но стоило мне дембильнуться...
Лето 1988 года во Владивостоке.
Мне 21.
В начале мая я выбыл из чеканных рядов Краснознаменного Тихоокеанского флота и улетел с Камчатки в Ташкент красивый сам собою - в дембельской бескозырке, с гюйсом, подшитым белым шелком, в парадных хромачах с подрезанным рантом и прочая прочая прочая.
Дома побыл ровно две недели и снова улетел - как Карлсон.
Во Владивосток.
Чтобы успеть к поступлению.
Во Владике я отчислился по собственному желанию с третьего курса высшей мореходки и подал документы на исторический факультет Дальневосточного государственного университета. В армии я как-то окончательно осознал, что я по натуре не Крузенштерн, я по натуре Карамзин.
Вот это вот лето второй абитуры и вплавилась навсегда в какие-то глубинные слои моей памяти. Мой зимний вечер в Гаграх.
Свобода как отсутствие подъемов и построений. Перестройка, ускорение и гласность. На самом излете сбегающего к бухте Океанского проспекта глухой фасад дома затянули мотивирующим (нет) плакатом с надписью "Мы полны твердой веры в правоту нашего дела".
Демобилизованный пограничник по прозвищу Хохол, в то лето такой же абитуриент, как и я, уверял меня, что это лозунг XXVI съезда КПСС. Ему виднее - он кандидат в члены партии. А я комсомольский билет еще перед армией потерял, но пока не спалился. Его никто никогда не просит показать, главное - взносы вовремя платить.
Вот это вот лето второй абитуры и вплавилась навсегда в какие-то глубинные слои моей памяти. Мой зимний вечер в Гаграх.
Свобода как отсутствие подъемов и построений. Перестройка, ускорение и гласность. На самом излете сбегающего к бухте Океанского проспекта глухой фасад дома затянули мотивирующим (нет) плакатом с надписью "Мы полны твердой веры в правоту нашего дела".
Демобилизованный пограничник по прозвищу Хохол, в то лето такой же абитуриент, как и я, уверял меня, что это лозунг XXVI съезда КПСС. Ему виднее - он кандидат в члены партии. А я комсомольский билет еще перед армией потерял, но пока не спалился. Его никто никогда не просит показать, главное - взносы вовремя платить.
Лето. Жара. Влажность.
Кафе "Пингвин", где мы с Хохлом кормим мороженным двух абитуриенток с нашего этажа, одна из Новосиба, другая - с Петропавловска-Камчатского. Обе умненькие и симпатичненькие - и камчадалка, и сибирячка. Муки выбора.
В стране сдвинулись какие-то тектонические плиты.
Ночная прохлада летней ночи. Бутылка вина "Бычья кровь". Балкон в общаге с видом на Амурский залив. Бархат неба над заливом, усыпанный звездами. "Если напиться из ковшика Большой Медведицы - все на свете поймешь".
Несмотря на все встречи рассветов смешанной компанией, ни с кем замутить так и не получилось. Даже не поцеловался в то лето ни разу. Но это не страшно - с эмоциями и без того был перебор, а в конце этого года я познакомился со своей женой. С ней мы так до сих пор и движемся из 1988-го к 3 вандемьера 2026-го и, надеюсь, ино еще побредем.
Но вернемся в лето 88-го. Фильм "Асса" с песней Чернавского в кинотеатре мы смотрели всей нашей абитуриентской компанией.
Кафе "Пингвин", где мы с Хохлом кормим мороженным двух абитуриенток с нашего этажа, одна из Новосиба, другая - с Петропавловска-Камчатского. Обе умненькие и симпатичненькие - и камчадалка, и сибирячка. Муки выбора.
В стране сдвинулись какие-то тектонические плиты.
Ночная прохлада летней ночи. Бутылка вина "Бычья кровь". Балкон в общаге с видом на Амурский залив. Бархат неба над заливом, усыпанный звездами. "Если напиться из ковшика Большой Медведицы - все на свете поймешь".
Несмотря на все встречи рассветов смешанной компанией, ни с кем замутить так и не получилось. Даже не поцеловался в то лето ни разу. Но это не страшно - с эмоциями и без того был перебор, а в конце этого года я познакомился со своей женой. С ней мы так до сих пор и движемся из 1988-го к 3 вандемьера 2026-го и, надеюсь, ино еще побредем.
Но вернемся в лето 88-го. Фильм "Асса" с песней Чернавского в кинотеатре мы смотрели всей нашей абитуриентской компанией.
Я очень испугался и спрашиваю: «Ты кто?»
А он залез в стакан
Напился и ответил, спрыгнув на тахту:
«Я мальчик Бананан
Ту-ту-ту»
Здравствуй, мальчик Бананан
Ту-ту-ту. Ту-ту-ту...
Выходим малость ошарашенные. "Перемен - требуют наши сердца" - струной внутри басило во мне весь этот год. Я был политически грамотен и собирался быть политически деятельным. Через пару лет, стыдно признаться, даже был избран депутатом районного совета, представляя избирателей своей студенческой общаги. Слава богу, обошлось без последствий, и политическая деятельность меня не затянула. Господи, прости этого наивного дурака, ибо не ведал он, что творил и во что вступал.
А он залез в стакан
Напился и ответил, спрыгнув на тахту:
«Я мальчик Бананан
Ту-ту-ту»
Здравствуй, мальчик Бананан
Ту-ту-ту. Ту-ту-ту...
Выходим малость ошарашенные. "Перемен - требуют наши сердца" - струной внутри басило во мне весь этот год. Я был политически грамотен и собирался быть политически деятельным. Через пару лет, стыдно признаться, даже был избран депутатом районного совета, представляя избирателей своей студенческой общаги. Слава богу, обошлось без последствий, и политическая деятельность меня не затянула. Господи, прости этого наивного дурака, ибо не ведал он, что творил и во что вступал.
Кстати, это лето вообще было противостоянием двух альбомов - "Группы крови" группы "Кино" и "Белых роз" группы "Ласковый май". Саундтрек года - и снова седая ночь, и только мой порядковый номер на рукаве.
На день рождения дружественные абитуриенты и абитуриентки мне подарили огромный букет гладиолусов. Красивый.
А Бушков именно в тот 1988 год писал новую повесть. Как писал - рассказывает Виталий Пищенко: «На семинаре в Узбекистане рукописи были, конечно же, разные. Бушков вообще умудрился заявиться на семинар без готового текста. Правда, увидав мою физиономию, Саша тут же пообещал: «Исправлюсь!» И точно — взял в доме творчества печатную машинку и принялся что-то «ваять», тыча одним пальцем по клавишам. Я, недовольный самим фактом разгильдяйства (ни фига себе, везти человека из Красноярска только для того, чтобы полюбоваться на него!), тут же подговорил ребят: устроить Бушкову разбор «по гамбургскому счёту», чтобы на всю жизнь запомнил. Но Александр выдал «Первую встречу, последнюю встречу».
Я потом по случаю купил сборник текстов с этого семинара под названием "Сын небес". Толстый такой сборник, до сих пор дома на полке стоит.
На день рождения дружественные абитуриенты и абитуриентки мне подарили огромный букет гладиолусов. Красивый.
А Бушков именно в тот 1988 год писал новую повесть. Как писал - рассказывает Виталий Пищенко: «На семинаре в Узбекистане рукописи были, конечно же, разные. Бушков вообще умудрился заявиться на семинар без готового текста. Правда, увидав мою физиономию, Саша тут же пообещал: «Исправлюсь!» И точно — взял в доме творчества печатную машинку и принялся что-то «ваять», тыча одним пальцем по клавишам. Я, недовольный самим фактом разгильдяйства (ни фига себе, везти человека из Красноярска только для того, чтобы полюбоваться на него!), тут же подговорил ребят: устроить Бушкову разбор «по гамбургскому счёту», чтобы на всю жизнь запомнил. Но Александр выдал «Первую встречу, последнюю встречу».
Я потом по случаю купил сборник текстов с этого семинара под названием "Сын небес". Толстый такой сборник, до сих пор дома на полке стоит.
Посмотрел сейчас содержание - ничего уже практически не помню, а вот "Первая встреча, последняя встреча" врезалась в память, наверное, навсегда. Особенно финал.
"– А ведь сделали, господа, – тихо, удивленно сказал поручик Сабуров. – Сделали…
Он знал наверняка; что бы он дальше в жизни ни свершил, чего бы ни достиг, таких пронзительных минут торжества и упоения не будет больше никогда. От этого стало радостно и тут же грустно, горько. Все кончилось, но они-то были.
<...>
К ним мчались всадники, а они стояли плечом к плечу и смотрели – Белавинского гусарского полка поручик Сабуров (пал под Мукденом в чине полковника, 1904), нигилист с чужой фамилией Воропаев (казнен по процессу первомартовцев, 1881), Кавказского линейного казачьего войска урядник Нежданов (помер от водки, 1886), – смотрели равнодушно и устало, как жены после страды, как ратоборцы после тяжелой сечи. Главное было позади, остались скучные хлопоты обычного дня и досадные сложности бытия российского, и вряд ли кому из них еще случится встретиться с жителями соседних или отдаленных небесных планет…".
"– А ведь сделали, господа, – тихо, удивленно сказал поручик Сабуров. – Сделали…
Он знал наверняка; что бы он дальше в жизни ни свершил, чего бы ни достиг, таких пронзительных минут торжества и упоения не будет больше никогда. От этого стало радостно и тут же грустно, горько. Все кончилось, но они-то были.
<...>
К ним мчались всадники, а они стояли плечом к плечу и смотрели – Белавинского гусарского полка поручик Сабуров (пал под Мукденом в чине полковника, 1904), нигилист с чужой фамилией Воропаев (казнен по процессу первомартовцев, 1881), Кавказского линейного казачьего войска урядник Нежданов (помер от водки, 1886), – смотрели равнодушно и устало, как жены после страды, как ратоборцы после тяжелой сечи. Главное было позади, остались скучные хлопоты обычного дня и досадные сложности бытия российского, и вряд ли кому из них еще случится встретиться с жителями соседних или отдаленных небесных планет…".
Точно помню, что фильм "Выше радуги" я впервые посмотрел у кого-то именно в то лето, которое всегда со мной. И песни Чернавского на стихи Дербенева запомнил сразу.
Спит придорожная трава.
Спит там, где мчатся к океану
По рельсам поезда.
Траве той снятся острова
И удивительные страны.
О-о...
У океана, куда домчались поезда, сидел я.
Приехали, дальше ходу нет.
Дальше только на пароходе.
Спит придорожная трава.
Спит там, где мчатся к океану
По рельсам поезда.
Траве той снятся острова
И удивительные страны.
О-о...
У океана, куда домчались поезда, сидел я.
Приехали, дальше ходу нет.
Дальше только на пароходе.
Мои бывшие однокурсники с мореходки, многократные мои собутыльники этим летом - давно уже стали солидными капитанами.
С некоторыми абитуриентами ДВГУ того лета я так и дружу всю жизнь.
К лозунгу "Мы полны твердой веры в правоту нашего дела" на излете Океанского проспекта сначала приписали "Да хватит уже небеса смешить", а потом вообще спалили.
Фильм "Асса" стал классикой отечественного кинематографа.
С камчадалкой недавно нашлись в ВК - страшно вспомнить, сколько лет спустя. На день рождения она прислала мне вот такую картинку.
С некоторыми абитуриентами ДВГУ того лета я так и дружу всю жизнь.
К лозунгу "Мы полны твердой веры в правоту нашего дела" на излете Океанского проспекта сначала приписали "Да хватит уже небеса смешить", а потом вообще спалили.
Фильм "Асса" стал классикой отечественного кинематографа.
С камчадалкой недавно нашлись в ВК - страшно вспомнить, сколько лет спустя. На день рождения она прислала мне вот такую картинку.
Я бы сказал - традиция вырисовывается.
Университета, в который мы с ней поступили тем летом, больше нет, он переформатирован, слит с другими, перевезен и переименован.
Моя общага с балконами на залив не функционирует. Мой учебный корпус - тоже.
Владивосток изменился до неузнаваемости, но это нормально, я тоже не помолодел.
Виктор "Группа крови" Цой умер давно. Юрий "Белые розы" Шутунов умер недавно.
Хохол, слава богу, жив-здоров.
Кафе "Пингвин" закрыли еще в 90-е.
От моей дембильской формы остался один только гюйс с напутствиями сослуживцев, написанными шариковой ручкой на подшитом белом шелке из распоротого офицерского кашне.
Вчера ушли из жизни Юрий Чернавский и Александр Бушков. Еще несколько важных кусочков моей жизни исчезли навсегда.
Мемуары - это всего лишь способ чем-то заглушить сосущую пустоту.
Университета, в который мы с ней поступили тем летом, больше нет, он переформатирован, слит с другими, перевезен и переименован.
Моя общага с балконами на залив не функционирует. Мой учебный корпус - тоже.
Владивосток изменился до неузнаваемости, но это нормально, я тоже не помолодел.
Виктор "Группа крови" Цой умер давно. Юрий "Белые розы" Шутунов умер недавно.
Хохол, слава богу, жив-здоров.
Кафе "Пингвин" закрыли еще в 90-е.
От моей дембильской формы остался один только гюйс с напутствиями сослуживцев, написанными шариковой ручкой на подшитом белом шелке из распоротого офицерского кашне.
Вчера ушли из жизни Юрий Чернавский и Александр Бушков. Еще несколько важных кусочков моей жизни исчезли навсегда.
Мемуары - это всего лишь способ чем-то заглушить сосущую пустоту.
"Два часа на часах,
День ненастный не нашего века,
Смотрит девушка с пристани вслед кораблю,
И плечами поводит, озябнув от ветра,
Я люблю это время, безнадежно люблю".
День ненастный не нашего века,
Смотрит девушка с пристани вслед кораблю,
И плечами поводит, озябнув от ветра,
Я люблю это время, безнадежно люблю".
Следующая публикация
Нет комментариев