Культовое произведение, не оставлявшее равнодушным никого - ни взрослых, ни детей. Даже один из самых злобных критиков в истории русской литературы, "неистовый Виссарион" Белинский называл сказки Гофмана «единственными во всей всемирной, человеческой литературе!» и требовал от родителей, «чтобы не было ни одного грамотного дитяти, который не мог бы их пересказать почти слово в слово!».

Делать собственные версии этой сказки не чурались даже самые популярные писатели тех лет, вроде... Гофмана.

Нет, я еще не сошел с ума. Просто в Германии иметь фамилию Гофман - примерно то же самое, что иметь фамилию Мюллер (кстати, не только в Германии, Дастин Хофман не даст соврать).

В общем, в Германии в середине 19 века был еще один очень популярный детский писатель (и взрослый психиатр) по фамилии Гофман.

Генрих Гофман.

Не вру. Его книга Struwwelpeter, то есть «Неряха Петер» была мегабестселлером второй половины девятнадцатого века.

К примеру, русский перевод под названием "Степка-Растрепка" до революции издавался, наверное, стопицотмиллионов раз.

И на стыке веков обзавелся множеством пиратских сиквелов вроде "Новый Степка-Растрепка"

или пропагандистским продолжением "Степка-растрепка доброволец".

Да и после революции ничего не закончилось - даже великий Евгений Шварц, когда был молод и ему были нужны деньги, сочинял в голодные 20-е годы за три копейки тексты для бульварных изданий "Чужой против Хищника", извините, "Война Петрушки и Степки-Растрепки", соединяя под одной обложкой двух мега-популярных персонажей.

Так вот, этот самый Генрих Гофман, автор великого «Штрувельпетера» в 1851 году сочинил, вдохновившись своим однофамильцем, сказку «Король Щелкунчик и бедный Рейнольд».

Там в лачугу к бедному больному мальчику явился ангел и пригласил встречать Рождество в Волшебную страну игрушек, где правит Король Щелкунчик на деревянной лошадке.

В итоге все кончилось хорошо, не волнуйтесь - поскольку писал не Андерсен, а Гофман, мальчик не помер самой жалостливую смертью, а наоборот - проснулся совершенно здоровым.

Но самое смешное - все эти многочисленные Щелкунчики, которыми буквально наводнена Германия перед Рождеством, берут свое начало не из книжки Эрнста Теодора Амадея Гофмана "Щелкунчик и Мышиный король", а от давно забытой сегодня сказки Генриха Гофмана «Король Щелкунчик и бедный Рейнольд».

Именно ей вдохновлялся ушлый и предприимчивый столяр Фридрих Вильгельм Фюхтнер, который в 1870 году запустил массовое производство деревянных сувениров-щелкунчиков - ведь тогда сказку Гофмана-второго знал почти каждый ребенок в Германии. Так что не принц Щелкунчик, а король Щелкунчик положил начало огромной индустрии, которая вот уже восемь поколений облегчает карманы туристов, которым, как всем известно, деньги постоянно жгут ляжку.

Другую известную версию Щелкунчика выдал не кто иной, как Александр Дюма-отец, да-да, тот самый, что "Три мушкетера" и "Граф Монте-Кристо".

Однажды в 1844 году он вместе со своей дочерью Мари Александрин (вот они вместе чуть позже) пошел на детский праздник, который устраивал «граф де М.».

Там классик французской литературы, похоже, накатил вместе с другими взрослыми (а чем еще можно заниматься на детском празднике?) и, спрятавшись от шума в пустующей комнате, счастливо задремал в удобном кресле.

Проснулся он от гомона детей, которые привязали его к креслу и требовали выкуп за освобождение. Предложенный писателем фейерверк или авансом оплаченное разграбление кондитерской их не устроили - они потребовали интересную историю. Дюма посетовал, что интересные истории в пять минут не сочиняются, тем более в стрессовых обстоятельствах плена - и тогда ему милостиво разрешили рассказать чужую.

Как всякий приличный писатель, Дюма, разумеется, обиделся - «Признаться, я был немного оскорблен тем, сколь мало настаивала моя аудитория на том, чтобы услышать мое собственное сочинение» - но все-таки пересказал детям по памяти недавно прочитанную сказку Гофмана (первого).

А, вернувшись домой, рачительный романист записал рассказанную историю - ну, чтобы добро не пропадало - и в том же году издал в каком-то детском сборнике под названием «История Щелкунчика» (Histoire d’un casse-noisette).

И все французы историю про солдатика, колющего орехи и мышиного короля знают в версии своего великого классика, которая, по отзывам критиков, является гораздо более легкой и светлой, чем гофмановский вариант.

Самое интересное - именно повесть Дюма, а не повесть Гофмана, стала основой для либретто балета Петра Ильича Чайковского - поскольку вдохновителя этого балета Мариуса Ивановича Петипа по-настоящему звали ВиктОр Альфонс Петипа, и был он французом, родившимся в Марселе. Поэтому в детстве Петипа читал Дюма, а Гофмана вообще не читал, так как не знал языка бошей. Но об этом мы еще поговорим позже.

И это только прямые отражения гофмановского "Щелкунчика" в литературе. Если же говорить о влиянии, которое оказывала и оказывает сказка пьющего немца на другие сказки, то здесь мы, боюсь, просто утонем.

Достаточно вспомнить черпающего вдохновение в Гофмане Льюиса Кэрролла — в сюжетах «Щелкунчика» и «Алисы» слишком много совпадений для простого совпадения. Оба автора написали истории о девочке, попавшей в страну чудес, и меняющей по дороге размеры вместе с проводником. Сказки, где причудливо и очень красиво переплелись страшное, абсурдное и смешное.

Дело не в мышах, выступающих двигателем истории, не в короне королевы как награде за испытание и даже не в живых девочках, ставших прототипом героини с таким же именем.

Просто и там, и там есть зрелость - автор в виде помогающего эксцентричного персонажа. И есть молодость, для которой воображаемый мир становится роднее реального.

Ну и еще обоим девочкам — семь лет.

Но отражения сказки Гофмана мы видим не только в истоках английской литературной сказки - но и русской тоже.

Как известно, первое авторское произведение литературы для детей на русском языке — это сказка «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского, человека, свободно владеющего немецким и очень любившего Гофмана.

И вновь мы видим то же самое - сказка, рассказанная реальному ребенку, давшему имя главному герою сказки. Который, уменьшившись, попадает в волшебный мир. В данном случае в этой роли выступил племянник "Погорельского" - будущий писатель Алексей "Порядка только нет" Константинович Толстой.

Как и у Гофмана (и у Кэррола), в "Черной курице" чудеса начинаются в реальном мире. Мари привязана к подаренному Щелкунчику, Алеша защищает черную курицу. Как обращает внимание исследовательница Н.В. Литвякова в статье "Рецепция сказки Э. Т. А. Гофмана "Nussknacker und Mäusekönig" в России XIX в.": "Во время пребывания в чудесной стране герои падают в обморок или погружаются в сон, а приходят в сознание уже в реальном мире. Реакция Алеши на отъезд подземного народца также сходна с реакцией Мари во время битвы кукол с мышами".

Погорельским, естественно, дело не ограничилось. Далее, в общем-то, везде - аллюзии и прямые цитаты из сказки Гофмана мы видим у множества русских и советских сказочников до Эдуарда Успенского включительно.

Не, ну а чо?

Вы "Гарантийные человечки" читали? Я сейчас даже не про неожиданные новогодние мотивы этой "летней" сказки:

"Все мышата стали вставать на задние лапы и вытягиваться во весь рост. Генералы попрыгали с коней и вытянулись в струнку. То же сделали и кони. И все запели:

В лесу родилась ёлочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
Зелёная была.

— Странный у вас гимн, — сказал Буре.

— Это я предложил. Лучшая песня. В Новый год её дети поют. Много шума, веселья. Много конфет на полу остаётся.

Но, наверное, не все мышата хорошо знали слова своего гимна. Потому что некоторые пели так:

В трусишках зайка серенький
Под ёлочкой скакал.
Порою волк, сердитый волк
С овцою пробегал.

А вместо «Мороз снежком укутывал: „Смотри не замерзай!..“» доносилось: «Матрос с мешком запутывал: „Смотри не вылезай!..“»

А пока ёлочка жила в лесу, пока скрипел снег по лесу «частному» и бежали всякие «лошадки мокроногие», мышиные лошади незаметно, шаг за шагом переходили на колбасную сторону.

В результате счёт окончательно и бесповоротно изменился в сторону колбасы".

Я о другом.

Помните, я в прошлой главе рассказывал, как военные заклепочники препарируют описанные Гофманом битвы кукольной армии с мышиным войском? Все исследователи сходятся на том, что мыши выиграли первую битву с кукольной армией Щелкунчика благодаря появлению мышиной кавалерии. Но самые честные смущенно добавляют: "Автор умалчивает, на ком эта кавалерия ездила".

И только Эдуард Николаевич нам все разъяснил - Мышкин и Подмышкин, лейтенанты кавалерии, а также "Мышкин Подмышкина везет!".

Возвращаясь к проблеме, с которой я начал эту главу, хочу заметить вот что. Как я уже сказал, одно время "Щелкунчик" второго Гофмана был гораздо популярнее оригинала.

Но вышел срок и сегодня этот автор давно забыт. Даже от невероятной популярности "Степки-Растрепки" ничего не осталось - только статьи исследователей меловых отложений прошлых веков вроде меня.

А странная сказка Эрнста Теодора Амадея не только выжила, но даже продолжает давать отражения.

Спору нет, балет "Щелкунчик" Петра Чайковского - гениален, но это только одно отражение старой сказки.

А всего их - сотни, если не тысячи.

Очень разных, невероятно непохожих. Только в русской культуре разброс идет в диапазоне от сладенькой костюмно-павильонной водевильности советского телефильма "Орех Кракатук" Леонида Квинихидзе, наспех сделанного под девизом "Это на Новый год!"

до почти предельной жесткости гитарно-виолончельной баллады Канцлера Ги "Страшная сказка":

От того-то бьют на башне полночь в Новый Год куранты так зловеще,
Некого тебе позвать на помощь, ведь игрушки — это просто вещи.
Ты не жди спасительного чуда, пусть в груди от горя станет тесно
Помощи не будет ниоткуда — ночью умерла твоя принцесса.
Ты изгрызен и переломан, перемешан в кровавом меле...
Крысы помнят, о мастер Гофман, как всё было на самом деле.

Если книга и несколько столетий спустя не только жива, но и преломляется в умах людей столь причудливым образом - это очень непростая вещь.

Тут никакой отраженный свет балета не поможет.

В самом оригинале должно быть что-то...

Живое.

Действующее.

Что-то, что заставляет сердце сжиматься, а роящиеся в голове слова - начинать собираться в новые строчки.

"Ты последнюю ставишь точку, выткав сказку при лунном свете..."