Вопреки распространенному мнению, к евреям Эдуард Успенский никакого отношения не имел, зря Сергей Михалков обзывал его «главарем сионистского гнезда» - папа крокодила Гены и мальчика Феди был русским со всех сторон. По отцовской линии писатель происходил из железнодорожных рабочих Ельца, по материнской - из купцов города Вышний Волочек Тверской губернии, и даже отчим, Николай Степанович Пронский, у него был ставропольским казаком.

Никаких отношений с малой родиной новый гражданин Страны Советов завязать не успел - мальчику не было и года, когда семья переехала из Егорьевска в Москву, в "цековский" дом на Кутузовском проспекте, который тогда еще был Можайским шоссе. В ЦК ВКП(б) отец, собственно, и работал - заведовал мукомольным отделом.

Несмотря на должность отца, сказать, что маленький Эдик в детстве как сыр в масле катался - означало бы погрешить против истины.

Сначала война, эвакуация на Урал, где семья прожила два года. Отец приезжал один раз, зашел к сыну в детский сад, посмотрел, как они живут, после чего пошел на озеро и подстрелил утку - он был страстный охотник. Как признавался позже сам писатель: «Это стало праздничным днем для детского сада».

После войны у отца открылся туберкулез, что в голодные послевоенные годы было если не приговором, то близко к тому. Официальная медицина оказалась бессильна, в ход пошла народная. Как признавался позже Успенский своему биографу, финскому писателю Ханну Мякеля: «Все продукты питания, которые ЦК выдавал своим сотрудникам, шли на продажу на рынке. На полученные деньги на том же рынке покупался затем медвежий или барсучий жир, с помощью которого пытались вылечить легкие отца. Так что мы жили очень бедно. Кусок белого хлеба с сахаром был большим поводом для радости. Как-то я не хочу вспоминать об этом».

Ничего не помогло - отец умер, когда Эдику было десять. Жизнь становилась все хуже и хуже, мать одна на свою инженерную зарплату откровенно не вытягивала троих сыновей-подростков и пожилую свекровь, жившую в их же квартире.

Вышла замуж вторично - без особой любви, за бухгалтера много старше себя, с сыном от первого брака, ровесником Эдика. Мальчики стали учится в одном классе и драться практически ежедневно. Впрочем, по послевоенным меркам и такой вариант замужества проходил по категории "повезло бабе". Отчим детям запомнился разве что любовью к чтению, но книжный шкаф от пасынков он запирал на несколько замков.

Это не помешало будущему писателю пристраститься к чтению. Настолько, что однажды это обстоятельство изменило его судьбу. Сломав ногу во время очередных дворовых похождений, Эдуард Успенский попал в больницу, и там от скуки начал читать учебники, принесенные матерью: "За два месяца я прочитал книги от начала до конца и понял прочитанное. С тех пор в начале каждого учебного года я сразу от начала до конца прочитывал учебники по математике и физике. В результате я начал успевать по математике, физике, химии действительно хорошо, участвовал в математических олимпиадах и стал гордостью школы".

После школы поступал на Физтех, но в элитный вуз его не взяли из-за упоминания о приводе в милицию в личном деле. Зато в Московский авиационный институт юный Успенский прошел без проблем. В студенчестве увлекся самодеятельностью, играл в КВН, писал тексты для студенческого театра миниатюр и на этой ниве изрядно прославился.

Настолько, что пошли серьезные заказы, и даже после вуза молодой инженер, трудившийся на секретном ракетном заводе, подрабатывал сочинением интермедий для артистов эстрады. Работал в соавторстве с еще одним выпускником МАИ Феликсом Камовым, будущим "отказником" и активистом движения за право евреев на репатриацию в Израиль. Вот как Успенский описывает свою тогдашнюю жизнь: "Работали как проклятые. Сначала восемь часов на заводе, потом ехали или к нему, или ко мне и до полуночи сочиняли сценарии или куплеты - «Пожевав свою резинку, янки выплюнул в корзинку. Что ж, нагнуться мне не лень — вот жую четвертый день»".

Сочиняли успешно. Настолько, что сначала Камов, а затем и Успенский, проработав на заводе с 1961 по 1964 год, ушли "на вольные хлеба" литературной поденщины, работая в основном на эстрадный дуэт Лившица и Левенбука.

Эстрадные миниатюры кормили хорошо, но, на наше счастье, Успенский быстро понял, что с этим делом надо завязывать: "Материально это труд выгодный, но опасный. Много талантливых людей погибло на эстраде, потому что она затягивает, ты начинаешь мыслить эстрадными шаблонами. И вырваться невозможно: один заказ сменяет другой, за ним третий — и так до бесконечности. А получается что: гонорары есть, актеры тебя знают, комплименты сыпят, с удовольствием играют твои сценки, но ни реального признания, ни внутреннего удовлетворения у автора нет".

Сегодня, кстати, эта опасность подсесть на быструю отдачу усилилась кратно - не счесть, сколько людей с божьей искрой разменяло свой талант не на деньги даже, а на лайки и комментарии.

А Успенский решил стать детским писателем и пошел в студию Бориса Заходера, о котором, несмотря на свой более чем сложный характер, всегда отзывался с неизменной благодарностью: "Заходер помог многим - мне, Грише Остеру, Андрею Усачеву. Он был суровый и едкий человек, но никогда не был предателем. Не сразу, но все-таки помог выпустить мою первую книжку. Тонюсенькая была, но все же настоящая книга!".

В интернете часто пишут, что первой книгой молодого автора стал сборник "Все в порядке" 1965 года, но это не так. Книжка с таким названием вышла у него в 1976 году и была даже не в первой десятке.

А дебютом была тоненькая книжка 1965 года "Смешной слоненок".

Тем, кто не помнит у Успенского никаких смешных слонят, поясню, что заглавное стихотворение за прошедшие полувека успело не только забыться, но и пройти реинкарнацию.

Одну простую сказку,
А может, и не сказку,
А может, не простую
Хочу я рассказать.
Ее я помню с детства,
А может, и не с детства,
А может, и не помню,
Но буду вспоминать.

В одном огромном парке,
А может, и не в парке,
А может, в зоопарке
У мамы с папой жил
Один смешной слоненок,
А может, не слоненок,
А может, поросенок,
А может, крокодил.

Справедливости ради замечу, что маленький шедевр Успенского "Все в порядке" в дебютной книжке тоже уже был:

Мама приходит с работы,
Мама снимает боты,
Мама проходит в дом,
Мама глядит кругом.

— Был на квартиру налёт?
— Нет.
— К нам заходил бегемот?
— Нет.
— Может быть, дом не наш?
— Наш.
— Может, не наш этаж?
— Наш.
Просто приходил Серёжка,
Поиграли мы немножко.

— Значит, это не обвал?
— Нет.
— Слон у нас не танцевал?
— Нет.
— Очень рада.
Оказалось,
Я напрасно волновалась!

А в следующем, 1966 году, потихоньку завязывающий куплетист и сценарист получил практически прощальный привет от эстрады - сборник "Четверо под одной обложкой", собравший эстрадные миниатюры молодых юмористов А. Арканова, Г. Горина, Ф. Камова и Э. Успенского.

Но гораздо сильнее на его судьбу повлияла другая книжка, увидевшая свет в том же 1966 году.

Книжка называлась "Крокодил Гена и его друзья".

И она, как вы догадываетесь, достойна отдельной главы.