Я осторожно провела пальцем по его тёмным волосам.

Малыш не шелохнулся, не заплакал — только моргнул.
В его крошечном кулачке был зажат листок бумаги. Я аккуратно разжала пальчики и прочитала записку: «Пожалуйста, помогите ему. Я не могу. Простите».
— Надо звонить в милицию, — нахмурился Михаил, почесывая затылок. — И в сельсовет сообщить.
Но я уже подхватила малыша на руки, прижала к себе. От него пахло пылью дорог и немытыми волосами. Комбинезон был потрёпанным, но чистым.
— Анна, — Миша с тревогой посмотрел на меня, — мы не можем просто так взять его.
— Можем, — я встретилась с ним взглядом. — Миша, мы пять лет ждём. Пять. Врачи говорят — детей у нас не будет. А тут…
— Но законы, документы… Родители могут объявиться, — возразил он.
Я покачала головой: Не объявятся. Чувствую, что нет.
Мальчик вдруг широко улыбнулся мне, словно понимал наш разговор. И этого было достаточно. Через знакомых мы оформили опеку и документы. 1993 год был временем непростым.
Через неделю мы заметили странность. Малыш, которого я назвала Ильёй, не реагировал на звуки. Сначала думали, что он просто задумчивый, сосредоточенный.
Но когда соседский трактор прогрохотал под самыми окнами, а Илья даже не шелохнулся, сердце сжалось.
— Миш, он не слышит, — прошептала я вечером, уложив ребёнка спать в старой люльке, доставшейся от племянника.
Муж долго смотрел на огонь в печи, затем вздохнул: Поедем к врачу в Заречье. К Николаю Петровичу.
Доктор осмотрел Илью и развёл руками: Глухота врождённая, полная. На операцию даже не надейтесь — это не тот случай.
Я плакала всю дорогу домой. Михаил молчал, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Вечером, когда Илья уснул, он достал из шкафа бутылку.
— Миш, может, не стоит…
— Нет, — он налил полстакана и выпил залпом. — Не отдадим.
— Кого?
— Его. Никуда не отдадим, — твёрдо сказал он. — Сами справимся.
— Но как? Как учить его? Как…
Михаил прервал меня жестом:- Если надо — ты научишься. Ты же учительница. Придумаешь что-нибудь.
Той ночью я не сомкнула глаз. Лежала, глядя в потолок, и думала: «Как обучать ребёнка, который не слышит? Как дать ему всё, что нужно?»
А под утро пришло осознание: у него есть глаза, руки, сердце. Значит, есть всё необходимое.
На следующий день я взяла тетрадь и начала составлять план. Искать литературу. Придумывать, как можно учить без звуков. С этого момента наша жизнь изменилась навсегда.
Осенью Илье исполнилось десять. Он сидел у окна и рисовал подсолнухи. В его альбоме они были не просто цветами — они танцевали, кружились в своём особенном танце.
— Миш, взгляни, — я дотронулась до плеча мужа, входя в комнату. — Опять жёлтый. Сегодня он счастлив.
За эти годы мы с Ильёй научились понимать друг друга. Сначала я освоила дактилологию — пальцевую азбуку, затем жестовый язык.
Михаил усваивал медленнее, но самые важные слова — «сын», «люблю», «гордость» — выучил давно.
Школы для таких детей у нас не было, и я занималась с ним сама. Читать он научился быстро: алфавит, слоги, слова. А считать ещё быстрее. Но главное — он рисовал. Постоянно, на всём, что попадалось под руку.
Сначала пальцем по запотевшему стеклу. Потом углём на доске, которую Михаил специально для него сколотил. Позже — красками на бумаге и холсте. Краски я заказывала из города через почту, экономя на себе, лишь бы у мальчика были хорошие материалы.
— Опять твой немой что-то там чиркает? — фыркнул сосед Семён, заглядывая через забор. — Какой от него толк?
Михаил поднял голову от грядки:-А ты, Семён, чем полезным занимаешься? Кроме как трепать языком?
С деревенскими было непросто. Они не понимали нас. Дразнили Илью, обзывали. Особенно дети.
Однажды он вернулся домой с разорванной рубашкой и царапиной на щеке. Молча показал мне, кто это сделал, — Колька, сын главного на деревне.
Я плакала, обрабатывая рану. Илья вытирал мои слёзы пальцами и улыбался: мол, не стоит переживать, всё в порядке.
А вечером Михаил ушёл. Вернулся поздно, ничего не сказал, но под глазом у него был синяк. После этого случая никто больше не трогал Илью.
К подростковому возрасту его рисунки изменились. Появился свой стиль — необычный, словно пришедший из другого мира.
Он рисовал мир без звуков, но в этих работах была такая глубина, что захватывало дух. Все стены дома были увешаны его картинами.
Однажды к нам приехала комиссия из района проверить, как я веду домашнее обучение. Пожилая женщина в строгом костюме вошла в дом, увидела картины и замерла.- Кто это рисовал? — спросила она шёпотом.
— Мой сын, — ответила я с гордостью.
— Вам нужно показать это специалистам, — она сняла очки. — У вашего мальчика… настоящий дар.
Но мы боялись. Мир за пределами деревни казался огромным и опасным для Ильи. Как он там будет — без нас, без привычных жестов и знаков?
— Поедем, — настаивала я, собирая его вещи. — Это ярмарка художников в районе. Тебе нужно показать свои работы.
Илье уже исполнилось семнадцать. Высокий, худощавый, с длинными пальцами и внимательным взглядом, который, казалось, замечал всё. Он нехотя кивнул — спорить со мной было бесполезно.
На ярмарке его работы повесили в самом дальнем углу. Пять небольших картин — поля, птицы, руки, держащие солнце. Люди проходили мимо, бросали взгляды, но не останавливались.
А потом появилась она — седая женщина с прямой спиной и острым взглядом. Долго стояла перед картинами, не шевелясь. Потом резко повернулась ко мне:
— Это ваши работы?
— Моего сына, — я кивнула на Илью, который стоял рядом, сложив руки на груди.
— Он не слышит? — спросила она, заметив, как мы общаемся жестами.
— Да, с рождения.
Она кивнула:-Меня зовут Вера Сергеевна. Я из художественной галереи в Москве.
— Эта работа… — женщина задержала дыхание, разглядывая самую маленькую картину с закатом над полем. — В ней есть то, что многие художники годами пытаются найти. Я хочу её купить.
Продолжение >>Здесь