Пять дней в открытой тундре. Без чума, без больших запасов еды, без возможности связаться с внешним миром. В такой момент остаётся только ждать. Когда многие часы лежишь в снегу под завывание вьюги, что только не передумаешь. Разнообразные мысли, сменяя одна другую, наплывают как волны…

Проснулся я от стука в дверь. На пороге стоял старый знакомый — бригадир Иван Александрович Чупров. Мы поздоровались.

– Яков Иванович вечером привёл тебе оленей, — начал он с ходу. — Я в посёлке уже два дня. Надо ехать в стадо. Если хочешь, поедем вместе. Яков Иванович согласен.

– Я готов. Продукты и вещи уже отправил с Мариком. Дела в посёлке все сделал. Позавтракаю — и можно ехать.

– Тогда собирайся. Проверь ещё раз, чтобы ничего не забыть, — посоветовал Чупров.

После завтрака я уложил в рюкзак халву, бутылку спирта, пару блоков сигарет «Солнце». В боковой карман рюкзака сунул кисет с табаком и трубкой. Три книги я уже отправил, но не удержался и положил томик Пушкина. Подумав, решил ещё взять два коробка геологических спичек в непромокаемой провощённой упаковке, специально изготовленных для разжигания на ветру. Внимательно оглядел комнату. Ничего не привлекло моё внимание — значит, можно считать, что полностью собрался. Это подтвердил и список, в котором всё до мелочей было перечислено.

Пошёл к дому, где жили Чупровы. Он находился недалеко от конторы.

– Что, не терпится ехать в тундру? — спросил меня глава семейства Александр Афанасьевич. Он с сыном увязывал нарту.

– Да, пора, — ответил я. Глядя на окрестности, обратил внимание, что лёгкая позёмка пробегает по снежным застругам.

– Позёмка начинается. Как бы погода не испортилась, — высказал я своё предположение.

– Ничего, проскочим, — ответил Иван Александрович.

– Часа за три до Марика доберёмся, а там уже, как говорится, рукой подать до моего стада. Уверенный тон опытного оленевода меня несколько успокоил. Договорились, что он и Яков Иванович заедут за мной, и я бодро потопал домой.

Трое в снежном плену

Вместе с соседом Алексеем Булкиным вытащили из сарая вещи, необходимые для отъезда в тундру: нарту, мешок с упряжью, хорей, топор, андер, «гусь». Вынес из дома рюкзак и мелкокалиберную винтовку.

Подъехали оленеводы. Пока они запрягали оленей и укрепляли вещи на нарте, я переоделся в ненецкую тундровую одежду. Мы выкурили по сигарете, простились с Булкиным и тронулись в путь. Впереди поехал Чупров, за ним Вануйто, последним я. Оленей не надо было подгонять хореем: они, не отставая, бежали за впереди идущей упряжкой.

Позёмка тем временем усиливалась, её мощь росла прямо на глазах. Если вначале она «тянула» в одном направлении, то сейчас начала метаться из стороны в сторону, напоминая разъярённого зверя, которого загоняют в угол. Прошло не меньше часа, как выехали из посёлка, но теперь мело лихо, сильно и создавалось впечатление, что снег одолевает со всех сторон.

В снежном вихре я смутно различал впереди себя нарту. Наконец Иван Александрович остановился. Следом за ним остановили оленей Яков и я.

– Что-то всё сильнее и сильнее метёт. Правда, мы ехали открытой тундрой. Видимость плохая. Сейчас речкой пойдём, там должно быть тише и лучше, — сказал спокойно Чупров.

– Как бы буран не начался, — высказал свои опасения Яков, — после реки опять придётся открытой тундрой ехать, а там расстояние побольше, чем проехали.

– Проскочим, — успокоил нас Чупров.

Наши упряжки спустились вниз, и мы поехали руслом реки. Снег и здесь, как мне показалось, метался во все стороны. Сквозь его пелену едва я различал упряжку впереди ехавшего пастуха. Оглянувшись, увидел лишь сплошное белое месиво. Оставалось предположить, что метель переходит во вьюгу.

Невольно на память пришли слова Сергея Тимофеевича Аксакова из очерка «Буран»: «Снеговая белая туча, огромная, как небо, обтянула весь горизонт, и последний свет красной, погорелой вечерней зари быстро задёрнуло густою пеленою. Вдруг настала ночь… Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу, обвивался как змей, и душил всё, что ему ни попадалось… Сердце падает у самого неробкого человека, кровь стынет, останавливается от страха, а не от холода, ибо стужа во время буранов значительно уменьшается. Так ужасен вид возмущения зимней северной природы. Человек теряет память, присутствие духа, безумеет… и вот причина гибели многих несчастных жертв».

Спасение — куропачий чум

Тут я вспомнил случай, который произошёл в Ныде. На дворе стоял апрель. Погода была изумительной: ярко светило солнце, было тихо. Я вышел во двор в свитере и лыжной шапочке и стал колоть дрова. Настроение весеннее. В это время мимо меня проходила начальник районной метеостанции с мужем. Остановились. Заговорили.

– Дровишки заготавливаете? Правильно делаете, к зиме просушатся, — сказала женщина. — Слава богу, перезимовали. Мы с первым пароходом совсем уезжаем. Уже северные выслуги есть.

Они пошли дальше, а я продолжил колоть дрова.

Спустя пять дней начальник метеостанции в спортивном костюме на лыжах отправилась на замеры снежного покрова. Потянула позёмка, следом начался буран. Вовремя на станцию она не вернулась. Муж поднял тревогу. Нашли у геологов вездеход. Поехали по следу. Водитель спохватился: «Я забыл заправиться, горючего нет, необходимо срочно возвращаться». Вернулись, заправились и вновь поехали на поиски пропавшей. Когда её нашли, она была уже замёрзшей. «Если бы надела зимнюю ненецкую одежду, была бы жива и здорова», — подумал я тогда…

Олени рысью передвигались по руслу реки, описывая повороты. Снег метался со всех сторон. Начался подъём. Я понял, что из речки мы выезжаем в тундру. Проскочим тундровой участок, а там и до становища оленеводов будет недалеко.

В тундре снег крутился и вертелся с большой силой и наглостью. Он вставал непреодолимой стеной, ветер со снегом бил в лицо, слепил глаза, пытаясь проникнуть в каждую щёлку. «Скоро, наверное, открытый участок кончится», — подумал я. В это время нарта, что была впереди, остановилась. Встали и олени моей упряжки. Они тяжело дышали, высунув языки. Подошёл Иван Александрович:

– Здесь подождём. Тут ягель хороший. Когда буран начнёт стихать и появится видимость, поедем дальше. Чум Марика уже недалеко. Надевайте гуси. Переждём непогоду в куропачьих чумах.

При словах «куропачий чум» я вспомнил свой последний разговор с другом Вячеславом в Москве. Он спросил:

– Что делают аборигены зимой, если их в пути застала пурга и ехать дальше невозможно или олени устали, а до чума ещё далеко?

И пытался сам ответить на данный вопрос: «Наверное, возят с собой небольшой чум или палатку с печкой?»

Пришлось москвичу объяснять, что ничего подобного ненцы с собой в дорогу не берут. Вынужденную остановку в пути они проводят в куропачьем чуме. Что же он собой представляет? Устройство его, как и всё у ненцев, предельно простое и гениальное: в снегу делают ямку, в которую ложатся прямо в одежде. Можно просто лежать и смотреть на звезды, но лучший способ отдохнуть — это сон. Так и поступают аборигены.

Естественно, у тех, кто впервые слышит о куропачьем чуме, возникает вопрос: «Ведь это смертельно опасно — можно не только обморозить части тела, но и замёрзнуть?» Да, действительно, если будешь одет в европейскую зимнюю одежду, смерть обеспечена, но если в ненецкую, то можно быть уверенным на сто процентов, что ничего не обморозишь во время отдыха или ожидания лучшей погоды.

– Что же это за чудо-одежда? — поинтересовался мой друг.

Пришлось ему объяснять, что представляют собой малица, чижи, кисы, гусь (сокуй).

– Почему же ночёвка в снегу называется куропачий чум? — спросил он.

– Название точное. Куропатки в мороз на ночь забираются в снег, где значительно теплее и безопаснее, — пояснил я…

Мы с Яковом последовали совету более опытного бригадира: надели гуси и каждый, утоптав около своей нарты ямку, лёг в неё. Рядом расположился Чупров. Повернулись спиной к основному потоку ветра и снега. Первая моя мысль была: «Как долго продлится буран? Часы? Сутки? Больше?» Никто не мог дать ответ на этот вопрос. Оставалось только ждать. Ждать и надеяться.

Как хочется чая…

Вьюга не на шутку разгулялась, распоясалась, завертелась. Мы дважды меняли места упряжек, чтобы олени могли поесть свежий ягель. Небольшое просветление неба показало, и часы это подтвердили, что мы уже сутки обитаем в куропачьем чуме. Есть время для раздумий, размышлений, но мозг работать не желает. Какая-то апатия, вялость навалились на всё тело. Есть одно желание: не слышать и не видеть эту вакханалию ветра и снега и впасть в анабиоз.

Для того, чтобы животные ели, несколько раз меняли места упряжек. Вновь наступило просветление. Часы показали, что прошли ещё одни сутки. Когда в очередной раз начали переводить оленей, Иван Александрович сказал:

– Вот сейчас бы чего-нибудь выпить и можно было бы спокойно продолжать ждать, а то на душе как-то муторно. — У меня есть, — сказал я без всякой бравады.

– Давай, — предложил бригадир.

Вануйто помог достать из рюкзака бутылку и халву. По очереди сделали по глотку и закусили снегом и сладким. Посмотрев на провиант, Чупров попросил:

– Не убирай в рюкзак, накрой андером.

Я так и поступил. Спать не хотелось. Лежал и вспоминал эпизоды из жизни — как наша комната не отапливалась в течение года во время Великой Отечественной войны, был страшный голод.

Прошли ещё сутки. Ветер и снег продолжали свою бесовскую пляску.

– Уже три дня. Пора бы и стихнуть, — сказал я, когда все собрались у моей нарты.

– Отец говорил, если буран на третьи сутки не прекратится, считай, будет бедокурить все пять, а то и больше, — ответил Чупров.

– А что, правда, такое может продолжаться более пяти дней? — с сомнением спросил я у бригадира.

– Отец рассказывал, что один раз в его жизни такое случалось. Тогда буран продолжался семь суток. Бывают ли более этого срока? Вряд ли, я ни от кого не слышал, никто никогда не говорил.

Мы снова сделали по глотку, переставили упряжки, переваривая сообщение Ивана Александровича. Хотелось уже куропачий чум сменить на обычный, поесть свежего оленьего мяса, попить ароматного чая. Но надо было ждать, и мы продолжали противостоять непогоде.

Неужели стихает?

Время тянулось медленно. Потихоньку, помаленьку в сознание снова начали возвращаться воспоминания из прошлого — туристические походы.

Закончились четвёртые сутки нашего пребывания среди бескрайнего простора белого безмолвия. На пятый день каких-либо изменений в погоде не наблюдалось. Было обидно и досадно. Ведь начался отёл важенок и нетелей. Из-за продолжительного бурана может быть большой падёж телят: в такую погоду и помощь важенкам не окажешь, и следить за животными невозможно.

Неожиданно мой слух начал улавливать в шалостях ветра новые нотки. «Неужели стихает?» — подумал я. Мне в это не верилось.

Стало немного светлее. Целых пять вьюжных, метельных, буранных суток были позади. К моей нарте подошли улыбающиеся Чупров и Вануйто.

– Всё, конец бурану. Пять суток побушевал и хватит. Пора в путь-дорогу, — сказал Иван Александрович. — Небось Пантелеймон совсем разволновался за нас и за стадо.

Мы с Вануйто увязали груз моей нарты. Буран разыгрался быстро, а стих ещё быстрее. Не успели проехать и пяти километров, как установилась ясная погода. Олени, чувствуя, что бегут домой и скоро будут пастись свободно на пастбище, прибавляли в беге. Через час с небольшим мы были уже на стойбище первой бригады.

При встрече Пантелеймон Марик рассказывал:

– Когда начался буран, я поехал в стадо, чтобы помочь дежурному пастуху. Заодно хотел отвезти ему меховой гусь, а то у него малица старая. Двое суток ездил по стаду, кричал и не мог найти пастуха. Вот такой сильный был буран. Ничего не видно. Не припомню такого.

Нина, хозяйка чума, накрыла на стол. Мы поели мяса, напились чая и наконец опустошили бутылку, что я брал в дорогу. Потом занялись делами: Иван Александрович поехал в свою бригаду, а мы с Мариком и Вануйто отправились в стадо наводить порядок после бурана.

Текст: Анатолий Мухачёв / г. Оболенск, Московская область

Журнал «Северяне», №4, 2022 г.