Сказы деда Савватея.

Сшибачка
ВЫСОКА У ХМЕЛЯ ГОЛОВА, ДА НОГИ ЖИДЕНЬКИ
- Рассказал мне старый друг одну историйку, а я уж Вам поведаю,- загадочно обвёл глазами слушателей дед Савватей,- ну так вот.
Валентина Пискляева, сидя в сенцах, на перевёрнутом ведре, большими овечьими ножницами обрезала лук и кидала в двуручную корзину. Это себе, на еду. А на продажу, крупные луковицы, золотистыми длинными косами свисали с гвоздиков вдоль всей бревенчатой стены внутри сеней.
- Лук нонишний год уродилси на загляденье, сама ба ела, да людЯм надоть,- радовалась в душе Валентина,- вота ба ещё продать яго с выгодой, а тама часнок зубастай, зимовой, с кулак прям, да и капуста будить тожа ладная, картоху сдам. Пальтушку новаю сабе справлю с цагейковым воротником,- блаженно улыбнулась своим мыслям Валентина,- да шалю козьева пуху надоть ба. Пообносилася я, как обдяргайка хожу, а и доче тож справить надоть чаво-та, да и верхняю одёжу не помешаить. Девке осьмнадцать годков, помочница, заработала обновки-та своим горбом.
Как потопаешь, так и полопаешь - говорится в народе.
Вот и Валентина всю весну, да и лето, света белого не видала. Всё в трудах, всё согнувшись в три погибели в грядках, да в поле, да на дворе.
- Ну наконец, просвет видать стало, коя-чаво в карманах зашаволится поди, забогатеим маненько, - удовлетворённо выдохнула Валентина, прибирая и подметая луковые обрезки.
На крылечке затопотали, послышалось взволнованное прерывистое дыхание и, резко распахнув дверь, вихрем влетела дочь Валентины - Стеша.
Прижав руки к груди, пытаясь отдышаться, она, широко улыбаясь, во весь рот, выпалила:
- Мамань! А меня Сенька Переплюев замуж зовёт! Вот чего!
Валентина от такого сообщения попятилась, да так прямо и грохнулась обратно на ведро, ладно не мимо.
- Батюшки! Каки новостЯ! - и ещё не понимая толком, что к чему уточнила всё же,- эта каких жа Перяплюевых парень, с Верхнезадовки аль с Качановки?
- Так с Верхнезадовки конечно, в соседях у крёсной моей, Зои, чай знаешь мать Сенькину, Дарью Никитичну Переплюеву?
- Окстися, доча! Ой, горя какая! Эта ж не матерь, а чисто чёрт. Мало того, что парень ихний неудельнай да пошатущий, так ещё сама Дарья вечно злобствуить и кобенится. Кума Зоя сказвала, мол подрабатваить заговорами, гадаить на чём ни попадя, да привороты твОрить. А на самОм-та деле муть всё эта глубство одна! Лук ба садила, да картошку, был ба заработок. А так, не то сказала, ни того приворОжила - получай! И получала жа, бабы сказывали. Вона давеча с такой гулей под глазом ходила, всё платок натягвала, скрывала. Нет, доча, другого поищим. Не спяши, а то успеишь. Бываить, что замуж идёть - песни граить, а вышла - слёзы утираить.
Но Стеша неожиданно фыркнула, как стоялая лошадь, ногою дёрнула и выкрикнула матери прям в лицо:
- Аль за Сеньку, аль ни за кого вовсе не пойду, пускай хоть сто годов мне в девках сидеть! Он один люб,- с этими словами дочь скрылась за дверью в кухню, резко хлопнув ею.
Валентина приуныла:
- Вота значить к чаму церква мене снилася вчёра, к тярпению, видать. А ноня вода грязная, эта к перясудам, к ругачке, таперя. И ведь точно жа!
Валентина присела на лавку в углу и горестно подумала:
- Да-а-а, не прореха так дыра! Купила сабе обнову, как жа, таперя тольки и гляди, раскошеливайси. Чаво ж я така хрянова да невязуча по жизни? И хто мене ответить? Одна бьюся всю жизню, лобом об стену,- она всхлипнула,- мужука война проклятущая забрала, одну тока радость от него и поимела - дочу, когда по ранению был, под конец войны, состряпали тады. Да и родители давно помёрли, ни братьёв и ни сестёр и вота табе, получи! Жаних нарисовалси! Да не або какой, а самай, что ни на есть шалапай, посаромщик, гультай!
Прижав фартук к лицу затряслась Валентина в беззвучном плаче.
Тут бы можно подумать:
- Ну с чего дед такую затёрханную новость решился рассказать. Такое-то у многих бывает. А вот не торопитесь, слушайте дальше.
Та-а-к! Закрутилось у них, суды-пересуды меж родни. По всем статьям выходило - ну не жених Сенька для Стеши, ну вовсе не жених, дюндел! Работать дюже не любит, целыми вечерами и ночами валандается с дружками и сам у них заводила. Куролесят, похабничают. Ну, вот вам, к примеру.
Как-то в позапрошлом году, ночью, взяли парни да и замазали грязью оконца у старух да одиноких вдовиц. Да густо так, света белого не видать. А бабы-то, несколько дворов подряд проулочком живут, встают чуть свет и скот в стадо выгоняют. Вот значит, откроет такая глазыньки:
- Ага! Темень за окошком-та, посплю чуток,- и вот спит, пузыри пускает. Опять, через какое-то времечко поглядит - а там ночь на дворе и на другой бок перевернётся! А уж потом-то прислушается - петухи горлопанят вовсю, коровы мычат, козы мекают. Горемыки в толк не возьмут к чему бы это, почему в стадо не гонят, где хозяйки-то, куда запропастились?
Бабки повскакивали, да уж и соседи, помоложе которые, бунят в двери-то их, колотят, озаботились, как бы дух не испустили старые? Так не все же разом, из стольких-то дворов? Те выперлись на крылечки зажмуркаю. Солнце высОко, стадо далёко. Колгота, право слово! Все враз поняли - Сенька Переплюев!
Он, заводила окаянный!
Потом, вот ещё случай был.
Подпаском мать его пристроила летом, как-то. Чтобы, значит, не шалберничал, чтобы толк с него какой-никакой был. Вот пастух ушёл к реке, умыться, жарко дюже было. Ему наказал следить за скотом, а он, дубина стоеросовая, взял и хохмы ради связал двух молодых бычков хвостами, да и ремешком для надёжности закрепил. Те дёргаются, рвутся, орут дурниною, с перепугу глаза выпучили, обгадились все, обмарались и он, главное дело, подойти и размотать их уж не в силах, они точно бешеные стали. Пастух прибежал, Сеньку кнутом отходил. А бычков, после таких-то нервов, только на забой. Они и тележного скрипу стали бояться, в сторону всё отскакивали. Ой, чего в селе было! Переплюевы долгонько выплачивали за вред людям. Те надеялись, что бычки справными вырастут к зиме, а пришлось на мясо пустить в начале лета. Да какое там мясо с них - кости да кожа. Вот как!
И это ещё семечки, скажу я вам! Бывали проделки покруче. Бабкам от него, от Сеньки этого, житья не было.
То взял и дохлую кошку, которую в овраге нашёл, пристроил на грушу, высоко, возле избы одной одинокой бабки-кошатницы. У неё их в холе да неге штук пяток проживало, жировало. А негодяй спрятался за куст возле той груши и ну истошным голосом вопить-мяукать жалобно. Бабка выскочила, сердешная, рученьками замельтешила, запричитала. Поймала соседского мальчишку и стала умолять достать с дерева кошечку, конфеток наобещала. Тот полез, а как схватился рукою за вонючую, с остекленевшими глазами дохлятину, так кубарем и скатился со страху вниз. Ногу пацан сломал и два ребра. Тогда Сеньку дюже лупцевали! Поделом!
А одной старушке в курятник принёс и посадил в каждое гнездо по ежонку. Они притихли там клубочками, а чего дёргаться? Тепло, приятно. Пришла хозяйка за яичками, фартук подхватила рукою одной, там уж с десяток яичек было, в другом месте собрала их. Вот в гнезде стала шуровать. Лап-лап, лапает - да как уколется! А ёжики и сами со страху чихать да фыркать принялись, да метаться по гнёздам. Старушка руками замахала, заверещала, выбежала из курятника, яйца из фартука вывалились, ноги ей все заляпали. А ещё и скользко сделалось, калоши разъехались у несчастной, она и зверзлась на землю, весь зад отшибла, долгонько лечилась потом. И смех, и грех, право слово!
Опять ввалили шалопаю по первое число!
И ведь каков гад, всё над старыми, да немощными изгалялся. Попробовал бы молодому да здоровому кому досадить, враз схлопотал бы на орехи, гляди. А то и в узилище загремел бы, право слово. Ну и много ещё чего было, охальничал, озорничал, всего и не вспомнишь.
И такого-та мужа пожелала себе Стеша? Дурёха - больше ничего не скажешь!
Валентина шумнула крёстную, попросила:
- Ты, Зоя, шукни девке моёй о проделках милёнка. Нешто запамятовала она, чаво ентот негодяй творить-та?
И кто только со Стешей не говорил, не вразумлял. Пустое!
На Сеньку тоже родня наседала:
- Ты жа ничаво в етим деле не петришь! Ты, дурында окаяннай, дажа мыслю ету и девку ету оставь в покое! Ну не ко двору ты тама! Не срамися, не хочуть табе, а впереди-та цельная жисть, сгоришь от их злобных да косых зыркалок!
Мать его, Дарья Переплюева, тётки, кумушки, соседки увещевали:
- Мы табе милок таку кралю сыщем, от счастия слезьми зайдёсси! Да хоть ба вона Маруськя Хвостова, аль Тоськя Шпынёва, чем табе не девки. Всё при них, ладныя, в теле. Ноги, гляди, у Тоськи-та мощныя, идёть, как сваи забиваить, работящая девка. А Маруськя? Грудастыя, полна пазуха всяво нужнава, да щекастая, точно яблочко наливноя, полыхаить вся прям от жаланьев. А ты упёрси! Ну чаво в ей, той Степаниде проку-та? Тщадушныя, курносыя, ножки, как у козы рожки, точна спички. РОдить ли кого табе - не ведомо, сумленья бяруть, да и в хозяйстве поди одна докука будить.
- Да отвяжитесь вы от меня! Стешу ни на кого не променяю, поняли? И сынка она родит, да не одного, мы уж обсудили с ней,- мечтательно щурил глаза Сенька, становясь при этом милым и приятным. Будто и не он проказничал и будоражил всё село.
Что же, принялись свадьбу готовить.
Метнулась Валентина по соседям деньги клянчить в долг. Народ пошёл навстречу ей, насобирала понемногу до продажи овощей, а там уж рассчитается сполна. Долго говорить о подготовке, о самой свадьбе, не стану, всё вышло чин-чинарём. Поженили молодых и пошли они жить в дом родителей мужа, к Переплюевым в избу пошли.
Вначале вроде и ничего, приглядывались друг к другу, приноравливались. А потом, раскумекав, что невестушка работящая, да безотказна присела на её худенькие плечики маманя Сеньки, да две сестры его, да папаня, олух царя небесного, шаляй-валяй тот ещё и стали использовать молодуху на всю катушку. Сенька-то в колхозе, на скотном дворе работал, его днями дома не бывало. А к матери его на гаданье, да привороты, бабы всё ходят и ходят. Она с ними закроется в комнатёнке и вот втюхивает всяко-разно. А молодухе:
- Пойди скотине корму задай, печь затопи да щец свари, да каши, да свиньям напарь картохи, да в хляву почисти, да в грядах пошуруй, затравянело тама.
Загоняла девку. А та, из любви к Сеньке молчит всё, терпит. Месяц прошёл, второй, третий... Но село ведь не город, не скроешь ничего. Стали соседи доносить Валентине, что доченьке её не сладко живётся. А когда Стеша пришла навестить мать, та так и ахнула - худая, как хворостиночка, дочуня. Аль не кормят её там, аль гнобят?
Отправилась к сватам мать и устроила скандал:
- Это вам не царское время, чтобы изгаляться над моим дитём! Нашли сабе крепостную, баре хрзновы! Я управу на вас найду, погодитя, ужо!
- А она сама-та, сама-та,- верещала свекровка,- руки гляди-ка их заду растуть у ей! Не научала девку как следуить потрафлять родителям мужа, угождать им, а таперя наскакваишь, грозисси! В былыя-та времена рази мы такия были, вспомни, пред мужней роднёй стелилися! Да я табе доказательству представлю кака она волоха да тюха-матюха, Стешка твоя! Иди давай отсель,- принялась наступать и давить пупом на растерявшуюся Валентину сватья. Так и выперла, вытеснила в сени, а уж там и на двор.
После этого Дарья Переплюева всерьёз насела на сынка, принялась жаловаться на Стешу по любому поводу, а ежели его и нет, то выдумывала. Голова у гадалки на это заточена была здорово, на фантазии да выдумки, да на враньё. А полупьяный папаня всегда свидетелем выступал. Мол, да, видал, как в щи горсть соли молодуха кинула, при этом ехидно ухмылялась. Или волосы начесала, да в сметану и ещё ложкой разболтала. Да, страшная семейка!
Сёстры нашёптывали Сеньке в оба уха, что хвостом крутит мол, Стеша, перед его же дружками. Возле колодца, да в лавке, днём, когда он ни сном, ни духом! Причипурится и пошла гулять, задом вилять по селу. Сенька верил и не верил, скрежетал зубами, а чтобы не слушать наветы на Стешу, стал опять шарахаться с дружками, как и прежде было, ещё свежи в памяти его холостые денёчки золотые, попойки до сшибачки с ног.
Терпела-терпела Стеша, да и ушла, собрав вещички к мамане под крыло, раны душевные залечивать, ласку да любовь от неё получать. Ну, тут уж Сенька во все тяжкие вдарился. И так его подкосило, точно на оба колена пал, чуть с горя не погиб парень. Нет чтобы остепенить своих домашних, их место им же указать, чтобы не лезли в его со Стешей семью, не баламутили, он в разгул пошёл. Видели его сидящим на крыльце избы Валентины, молил он о встрече с женою. А она не показывалась, видеть его не желала, понимала, что сойдись сейчас с ним - тоже самое будет.
Да, не скучало село, каждый день о Сеньке Переплюеве судачили, да и как не судачить, коль вытворял он такие выкрутасы, только держись!
После сильного дождя, возвращаясь с очередной попойки рухнул в лужу посреди села, где обычно свиньи наслаждались и завопил, загорлопанил:
- Стеша! Вернися! Не то утопну, погибну в молодые годы!- и принимался погружаться да захлёбываться.
Дружки, памятуя, что и в стакане можно утопнуть при желании, выволокли его и на бережке на просушку положили.
В другой раз забрался на свежесобранный сруб, на высоком фундаменте, и просил передать Стеше, что он спрыгнет и разобьётся, если она не вернётся к нему. И спрыгнул-таки, да упал в кучу песка. Обошлось.
То забежал поперёд трактора и лёг на его пути, желая погибнуть страшной смертью из-за любви к жене, которая его не хочет понять.
Тракторист в последний момент смог его объехать, а несчастный брошенный муж, долго ещё лежал в борозде, не веря, что остался жив.
Как-то вернулся домой пораньше, а у матери женщина с сынком, за лечением пришли, заикался пацан. Присел в уголке Сенька, прислушался.
Стала Дарья выливать испуг мальцу.
Зажгла свечи прежде и что-то принялась бормотать себе под нос. В полутьме комнаты свечи трещали и чадили, малец сидел на табуретке, мать его прижукла в уголке.
Держа в ковше над головою дитяти холодную воду, стала гадалка выливать растопленный воск в неё, а сама при этом нашёптывала:
- Выливаются испуги, переполохи за пороги, с костей, с мощей, с пожилочек, с ретивого сердца, с алой крови, с буйной головушки малОго Ягорушки.
А матери приказала читать три дня поутру, может и дольше этот заговор.
Потом, получив плату, уже наедине мать Сеньке и говорит:
- Всю душу ты из мене вынил, гультай! Хошь я табе заговорю, почитаю, от Стешки отважу? Не пара табе девка ета, бяги от ней вприскочку.
- Не-а! Другой какой не надо! Стеша одна мила!- развернулся Сенька и вышел за порог.
Так бы он куролесил ещё долго, да случай один положил конец этой истории.
Как-то в выходной день, когда Сенька мирно спал после загула, его грубо растолкал отец и приказал собираться по-быстрому, так как народ в машине сидит и его одного только и ждёт, чтобы на дальнюю делянку ехать, сено косить. Быстро, как мог, натянул Сенька портки, рубаху, у рукомойника плеснул в лицо и, не утираясь, на дрожащих с перепоя ногах, выскочил из избы. На него все, кто уже сидел на лавках в кузове заругались, однако втянули за руки и машина тут же тронулась. Утро было раннее, солнце ещё не встало, прохладно и это бы приятно было, да вот только ехали в клубах пыли по полевой дороге, подпрыгивая на ухабах и кочках. Сеньку мутило и шумело в голове. На луговине он кубарем скатился через борт. Работник в то утро из него был никакой, но делянку ему показали. Она располагалась на опушке леса за которым, сколько видел глаз, болота да топи.
Намахавшись вдоволь косою, обливаясь солёным, липким потом, Сенька досадовал на себя вспомнив, что забыл воду и еды не взял, а кишки уж подвело и солнце высоко, начинает припекать. Все разбрелись по своим делянкам, не докричаться, да и рассчитывать особо не на кого, каждый позаботился о себе. Решительно пошагал Сенька в гущу и тень леса, надеясь хоть ягод каких найти, жажду и голод притупить. Вскоре встретилась черника, стал быстро обрывать и пригоршнями кидать в рот. Потом костянику увидал, съел горсти три. Немного полегчало. Вышел на небольшую полянку Сенька, а там щебет, гомон птиц, стрёкот и перезвон мошкары. Голова кругом пошла, так захотелось упасть в высокую траву и подремать, вдыхая ароматы лесного разнотравья. Вдруг разглядел в тени большого дуба пень, а на том пне, даже глаза потёр не поверив Сенька - сидит старичок! Белый, как лунь! В полотняных порточках и рассупоненной рубахе, расшитой голубеньким узором, по вороту. На ножках белые онучи и маленькие лапоточки. Голова сивая, борода кудлатая, точно лопатка. Сидит старичок и вроде держит в руках младенца, мальчонку, а тот мальчонка тоже светленький весь. Вот старичок ножничками стрижёт длинные волосёнки мальцу. Стрижёт, срезает, а они, кудряшками светлыми падают, сыпятся в траву. Испугался Сенька. Потом пригляделся - так нет же, не младенчик вовсе это, а брусочек осиновый! И стругом - резачком выстругивает старичок из осиновой баклуши ложечку.
Сглотнув слюну, волнуясь, Сенька обратился к старичку, но голос свой не узнал:
- Что же ты, дедуня, в чаще один сидишь?
Старичок, не прерывая работы, ответил тихо так, умильно:
- Тебя поджидаю здеся, надоумить хочу.
Потом склонив сивую головёнку на бочок продолжил:
- Набуробил ты Сенькя в своёй жизни много грехов. Кайся, а то кара ждёть. К погибели идёшь, паря. Жизню губишь и не тольки сабе, вота и бабу забижаишь, сыночка лишаисси.
- Какого такого сыночка,- не выдержал и громко спросил Сенька и тут же старичок встрепенулся на пеньке и вот уж это не старичок вовсе, а болотный лунь! Крыльями взмахнул, захлопал ими, взмыл над полянкою и, сделав круг над головой Сеньки, полетел в сторону болота, а из гущи листвы, с деревьев послышалось громкое:
- Кайся, кайся, кара, кара, кара, кар, кар! - целая стая ворон с криком, шумно вылетела из кущ и тоже полетела к болоту.
Сенька стоял, будто столбняк на него напал, потом решился подойти к пню, а там - маленькая аккуратненькая, деревянная ложечка! А вокруг, в траве, кудряшки-стружки насыпаны.
- Это чего такое было,- не мог взять в толк Сенька, - наваждение?
Несколько дней он провёл размышляя об удивительной встрече, никому о ней не сказав, конечно. Да оно и понятно, чтобы на смех подняли или решили, что от пьянки умом двинулся? И от дружков отмахивался Сенька, пить горькую что-то расхотелось, на-сов-сем!
И вот вскорости, помывшись в бане, одел чистое бельё, нарвав на лужке букет ромашек да васильков, Сенька отправился к дому тёщи. Та решительностью и внешним видом зятя была удивлена и ошарашена, даже отступила вглубь веранды, пропуская Сеньку внутрь.
Стеша сидела на краю постели и вязала что-то спицами.
Законный муж, Переплюев Сенька, не видел жену несколько месяцев и заметил как она похорошела, пополнела, а глаза стали добрые, добрые да ласковые.
Он положил на край стола маленькую осиновую ложечку:
- Это нашему сыночку.
Вскинув лучащиеся счастьем глаза, Стеша улыбнулась.
Елена Чистякова Шматко